«Когда крепостных бьют — это ничего»
Алек Д. Эпштейн. Художник Оскар Рабин: запечатленная судьба. М.: Новое литературное обозрение, 2015
Рабин, Александр Оскарович
Оскар Рабин — одна из самых легендарных фигур в советском неофициальном искусстве. Его считают зачинателем Бульдозерной выставки года, разгромленной властями и вызвавшей огромный скандал в западной прессе. Вы знаете, я, честно говоря, сценария не видел. Вообще-то, с фильмом получилось отчасти случайно: Александр Смолянский автор идеи и сценария — прим. Он снимал наши разговоры. Собралось огромное количество материала, и пришла в голову идея превратить это в документальный фильм. Но поскольку снято было очень много, решили разделить на две серии. Она имела относительный успех, и принялись за второй фильм, про меня. Делали, когда Валентины уже не было — пока она была жива, об этом не велось разговоров. Так что я понятия не имею, что в фильме будет. Я стараюсь особенно не вмешиваться, потому что тогда мне самому надо было бы снимать. Это была бы моя линия. Да, многие художники, мои приятели, написали мемуары, я читал. Но у меня желания, правда, не было никогда. Один раз получилась книга о моей жизни, но это опять вышло случайно, не я это писал. Когда я приехал в Париж, тут были мои друзья, и вот одна журналистка — она много лет работала в России, знала русский прекрасно; мы дружили, она даже собрала небольшую коллекцию моих картин — и она написала в La France Noire о том, что я приехал и почему так вышло. Есть в Париже такое издательство Laffont, и там решили, что моя биография подходит для серии — про людей, необязательно чем-то особенно знаменитых, но с необычной биографией. Это мог быть кто угодно — и сапожник, и писатель. И вот они сочли необыкновенным, что какого-то художника только за то, что он рисует свои картины и хочет их выставлять, жить в нормальном мире — только за это его высылают. Ну и отчасти за мое участие, мою роль в Бульдозерной выставке — она была за четыре года до того, как я уехал в Париж. Знаете, по прошествии стольких лет какой-то относительный трагизм уже утратился. Тем более что в результате все кончилось благополучно. Кого-то конечно, пытались припугнуть власти. Призвали в армию, уволили с работы — на таком уровне. Никого не казнили, в тюрьму не посадили. А плюсы, наоборот, были очень большие. На Западе был большой резонанс, это повлияло. В то время правительство очень зависело от статуса благоприятственной торговли с Америкой. Тогда вели переговоры, чтобы отменить поправку Джексона-Вэника — и вдруг такой скандал. В Америке спрашивали, как можно иметь с такой страной нормальные отношения, когда там такие вещи происходят. На глазах у всего света такое безобразие… Ведь дело не в том, что картины какие-то жгли, — само по себе это не волновало бы западную публику. Но там были дипломаты, корреспонденты, которые это снимали, — вот с иностранцами повели себя совершенно некорректно. Мы-то ладно, мы-то привыкли. Все привыкли, что власти с нами могут обращаться как угодно. Но когда американскому корреспонденту ударили по камере, выбили зубы… Ему потом в Финляндию пришлось ехать их вставлять. Так что когда крепостных бьют — это ничего, а когда иностранцев…. Вы ведь сами теперь иностранец. Как относитесь к тому, что ваша судьба после выставки сложилась именно таким образом? Я твердо, конечно, не знал, что такое Запад, — это ведь совершенно другой мир. А оказалось, мне подарили вторую родину, вторую жизнь — вот такую. Для меня как художника, да и как человека, она гораздо более подходящая, потому что можно было спокойно наконец-то работать, заниматься своими делами… Никто ко мне не лез, никого это не касалось. Конечно, я не сразу это понял. Поначалу были проблемы житейские, было трудно. И денег было в обрез, и картины поначалу как-то… продавались, конечно, люди покупали… Их еще в России покупали иностранцы, вывозили — так что меня немного знали. Это помогло на первых порах. Ну а потом стало легче. Потом уже в России появились богатые люди, и мы включились как-то в этот рынок картинный международный. Цены поднялись, одно время картины даже дошли до совершенно нереальных цен — русское искусство, я имею в виду. Это, правда, продолжалось недолго, потом начался кризис, и все раз в десять упало. И все равно этого достаточно, чтобы я мог и жить, и работать. Сюда, ко мне домой, приезжают люди, просят посмотреть мои картины — в этом случае я даже удивляюсь, что судьба, похоже, повторяется… Только в СССР это было вынужденным — показывать картины дома, потому что негде было выставлять, это было исключено. А здесь, конечно, есть где выставлять. Но выяснилось, что мне дома гораздо интереснее показывать картины, потому что на вернисажах много народу, толкучка… Это хорошо, но не совсем то, что хочется. Дома, во-первых, столько людей не бывает, а во-вторых, непосредственно чувствуешь реакцию человека — нравится, не нравится, — можно поговорить. И это дороже и интереснее гораздо для меня как художника. Да нет, вы знаете. Я с самого начала понимал, что я не вписываюсь в современное искусство, актуальное, концептуальное — его по-разному называют — это то, что во всех музеях висит. В том числе напротив моих окон, в Центре Помпиду — там сейчас русская выставка проходит Kollektsia! Art contemporain en URSS et en Russie. Хотя одну маленькую картину мою туда взяли — с нее буквально начинается экспозиция. Но это не из-за того, что им эта картинка подходит, потому что никакой там современности, концептуальности, текста по поводу того, как это надо понимать — иначе человек не может сам, конечно, сообразить, — ничего этого нет. Но в зале висит этот натюрморт. Это скорее из-за моей роли — потому что в России все-таки осталось какое-то такое маленькое место, какая-то моя роль была во всей этой деятельности, в том числе в выставке бульдозерной. И какой-то положительный результат принесла эта деятельность: Позволили вступить в профсоюз, и кто хотел сотрудничать с руководством, те действительно относительно благополучно жили — были выставки, даже какие-то блага от государства. Но не все согласились, почему в частности я и оказался в Париже. И не только я. Да нет, собственно все то объединение, даже еще в СССР, было вызвано только тем, что у нас была общая судьба — всех не выставляли, всех не признавали за художников. Это не было какое-то объединение чисто художественное, никаких общих идей не было. Каждый хотел быть личностью, каждый хотел сам себя выразить, найти себя в искусстве — поэтому, когда все стало возможно — выставляться, работать, — все это закончилось. Вот теперешних художников, наоборот, хотя судьба у каждого своя, объединяют концептуальные идеи. Мы же попали в перерыв оттепели, когда закончился советский соцреализм. И наши группировки в основном были по образу западных, американских…. Нет, только судьба нас объединяла, то, что мы были непризнанные, неофициальные. Нам запрещено было продавать картины, мы не считались художниками. Поэтому нам надо было обязательно где-то еще работать, иначе нас судили бы как тунеядцев. А после скандала возможность появилась для тех, кто хотел, вступить в Горком Московский горком художников-графиков — профсоюз художников, созданный в году, — прим. А нет — тогда был выбор: Да, но это вынужденно было. Я много лет работал на неподходящей для меня, честно говоря, работе на железной дороге, но потом, уже когда я писал свои картины, меня немножко стали узнавать, мне помогли люди, знакомые редакторы — дали оформить несколько книг издательства советских писателей. Так что в этот самый профсоюз я вступил. А после, когда я не принял новые условия, меня исключили — с целью как бы нажать, припугнуть. И вы в итоге эмигрировали. Отличие парижского быта от того, как вы жили в Москве, повлияло на вашу художественную манеру? Любая эмиграция — это сложно, конечно. Особенно когда вам 50 лет, и вы ничего, кроме СССР, не знали, за пределами этой страны никогда не были и знаете только один язык — русский. И в 50 лет начинать заново… Со мной еще жена и сын были, это определенная ответственность. Было время, когда и картины не покупали, и денежные проблемы были. Но на простые вещи всегда хватало. Кроме того, у меня так сложилось в жизни, творчестве, что какому-то небольшому количеству людей всегда были близки мои картины. Не какому-то широкому кругу — нет, потому что они не совсем соответствовали моде времени, да и сейчас не соответствуют. Есть художники, у которых целые залы, а у меня маленькая картинка — да даже не в этом дело. И то это, опять же, из-за моей роли, я уже говорил. Никакой симпатии в современном искусстве быть не может — там совершенно другие принципы. Я говорю о том, что в СССР вы рисовали бараки, водку, селедку, а в Париже у вас перед глазами совершенно другой пейзаж — то есть вы потеряли главную тему своего творчества? Эта тема творчества, собственно, была вынужденная. Я рисовал бараки просто потому, что жил в бараке, работал на железной дороге, с грузчиками, мы вагоны разгружали, жили среди рабочих, где водка, селедка не последнюю роль играли. Это было что-то народное, очень близкое, понятное. В этом смысле я реалист — не в смысле формы, а в том смысле, что я рисую то, что вижу, то, что я пережил, передаю настроение, какую-то грусть, бывает даже и трагизм. Ну, конечно же, и социальный смысл, который присутствует в жизни людей, и — изредка — реакцию на политические события. Особенно в СССР, где политика вмешивалась в жизнь каждого человека, отделаться от нее было немыслимо. Только искусственно закрывать глаза. Ну значит, и это присутствовало на картинах. Религия — хотя я не религиозный человек — как что-то народное, тем более в то время угнетенное, вызывало сочувствие тоже. Я по натуре своей сочувствую тому, что касается просто живого человека. Как говорил мой приятель, поэт Сева Некрасов: Вот и у меня так же, только по-своему. Там идеи большие высказывались, а я непосредственно живу — вижу. Вот эти бараки я видел каждый день, я в одном из них жил — и там у меня и хорошее, и плохое, много чего прошло. Поэтому здесь в первые годы мне действительно в этом смысле было плохо — потому что я не мог найти свои сюжеты. Даже то, что очень нравилось здесь, это не пережито, это не мое все. По-настоящему глубоко мне это ни о чем не говорит. Но я все равно рисовал. А потом в конце концов проходит время, и тут уже тоже что-то нажито — вот года через полтора сорок лет исполнится, как я в этой стране, в этом городе, в Париже. Так что это второй дом, вторая родина. Была первая — да она и осталась, и не только в прошлом. И в картинах я вспоминаю часто молодость — это свойственно вообще людям в пожилом возрасте, а у меня все-таки очень пожилой возраст. Так что в моем творчестве примерно половина на половину: Конечно, интересно, что происходит, кого выберут и так далее, но я вполне доверяю французам в этом плане, они лучше знают. Я француз по документам тоже, но, знаете, как я говорю, я плохой француз. Язык я знаю очень плохо. Однако мой дом здесь, здесь я живу, и это мне близко. Нет, давно не был. Я там несколько дней пробыл. В Москве долго не был, наверное, лет десять. Последний раз при жизни жены, как раз незадолго до ее кончины. И с тех пор как-то не получалось. Ну а сейчас мне немножко трудно уже выбираться, да и причин нет. Бывает такое, что одна-две картинки где-то выставляются в России, говорят об этом, но поехать трудно. А персональную выставку сделать пока не получается, когда они были — я ездил. А сейчас не выходит, потому что это все непросто, дорого и непросто, и надо, чтобы кто-то этим занялся, тратил на это время, деньги. А за другими художниками вы следите, за тем, что сейчас происходит в русском искусстве? Насколько мне это доступно, при помощи интернета, конечно, слежу. Я почему интересуюсь современным искусством — хотя симпатии мои совершенно не на стороне концептуального — я люблю просто живопись, традиционную, какой она всегда была: Но дело в том, что это применялось всегда, я уж не говорю о религиозной живописи, где картина всегда дополнялась словами. Но и в светской живописи то же самое, так что всегда это было, ничего нового — только хорошо забытое старое. Так что тексты я использовал, но не в таком смысле, что картин не было, живописи не было, отменялись все прежние понятия, а есть только текстовое оформление, когда текст висит в музее вместо картины, хотя это музей… Впрочем, это уже другой вопрос, очень широкий — тут и плюсы, и минусы. Этот вопрос очень часто задают, но я не могу ответить по той причине, что мне вообще интересно все искусство, и современное тоже, конечно. А вот что дальше будет, куда это идет… Любимых художников назвать не могу, их так много, что проще назвать нелюбимых. Ну вот мне не нравится хотя некоторых художников все равно люблю такое направление — сюрреализм. Неприятно мне, когда что-то делают специально, чтобы вызвать какое-то отвращение, что мне смотреть на это не хочется. И все равно среди них есть, например, Магритт — как раз в Центре Помпиду сейчас выставка, — вот это мне очень нравится, замечательный художник. У него как-то все в меру, и живопись, и фантазии его всевозможные. Но не только он. Дельво — такой есть художник, тоже замечательный, у него другой мир, не противный… Насчет противных… Вот, например, Босх — он черт знает какие безобразия показывал, даже говорить как-то неприятно, что там у него изображено, какие-то совершенно отвратительные вещи. А почему-то от картины оторваться нельзя. Так что важно очень намерение. Если человек хочет сделать безобразие, чтобы тошно было, то и смотреть невозможно. А Босх, я думаю, не имел такого намерения, поэтому у него это не отвратительно получилось, как ни странно. Не могу сказать, что очень часто, все-таки трудно ходить. В музеях всегда устаешь больше, чем когда просто гуляешь. Хожу иногда в салоны — тут их очень много. Потом еще бывают раз в году FIAC, Art Paris. Вот их смотрю, потому что, опять-таки, экспозиции мне интересны, тем более там можно заметить какое-то движение, куда движется искусство в жизни. Потому что тот же Центр Помпиду — он уже замер в определенном состоянии. Там висят те же художников, которые висят во всем мире, во всех музеях, можно даже не выезжать в другую страну. Очень трудно судить об искусстве, если оно отгородилось железным занавесом от людей, никаких опросов не бывает, хотя это очень популярно в наше демократическое время. Ходить люди могут, но высказывать нечего. Вы эту ситуацию, когда в мире искусства доминируют художников, называли диктаторством…. Да, конечно, я так считаю. Только боже упаси, не подумайте, что я утверждаю какую-то истину, я, как каждый человек, могу ошибаться, и наверняка ошибаюсь. Я ведь вижу и положительного очень много в современном искусстве, но, опять-таки, положительное не в том, что мне бы лично хотелось видеть. Я понимаю, почему это так, но как это дальше будет, я не очень представляю себе. Да и этому-то уже сто лет с лишним, потому что самые радикальные вещи: Более радикального никто ничего придумать не мог. Да это и невозможно, потому что дальше за ними нет искусства в традиционном понимании, которое человек делает своими руками. Тут же важно еще намерение. А они хотели доказать, что в жизни все есть форма, и это, конечно, правда — все есть форма, мы ведь с вами тоже не плоские. Между прочим, Реформация включает участие человеческого тела, так что и тело наше — искусство. Но весь этот путь — это уже выход за пределы искусства, выход в жизнь…. Сейчас на краудфандинговой платформе Planeta. Главное Россия Мир Бывший СССР Финансы Бизнес Силовые структуры Наука и техника Культура Спорт Интернет и СМИ Ценности Путешествия Из жизни Мотор Дом Статьи Галереи Видео Мнения Спецпроекты. Все Кино Книги Искусство Музыка Театр Архитектура Культпросвет. Сейчас о вас снимают фильм, что нового еще могут сказать? Оскар Рабин и Валентина Кропивницкая с сыном Сашей. Гиблое дело Артисты, умершие при загадочных обстоятельствах. В фигуре Навального увидели выгоду для разных групп влияния. Усидеть молодым Самые юные политики бывшего СССР. На Украине арестовали российских пограничников. ФТС заметила снижение импорта санкционных продуктов. Налоговики задолжали бюджету почти полтора триллиона рублей. В России изменился порядок предоставления льготных автокредитов. Бунт молодых Как студенческие протесты стали прологом русской революции. Искусственный интеллект научился паркуру. Заметный перевес Почему был отменен главный бой UFC Редакция Реклама Пресс-релизы Техподдержка Спецпроекты Вакансии.
Эпштейн в парижской студии художника. В начале января года О. Кропивницкая и [сын] Саша оказались в Париже. Но в первую очередь надо было работать, рисовать, пользоваться уникальной возможностью писать прекрасными красками на прекрасных холстах и бумаге любой фактуры, толщины, цвета, которые в огромном разнообразии были представлены на прилавках магазинов. Было от чего потерять голову! Я был полон уверенности в будущем. Да и кто бы не мыслил так на моем месте? Я, бывший беспризорник, грузчик, железнодорожный рабочий, я, гражданин второго сорта, оклеветанный, преследуемый, никогда не понимаемый и не принимаемый художник, оказался за границей, в Париже, и наслаждался самой что ни на есть безграничной свободой. Я мог свободно писать, выставлять и продавать свои работы. Новости, поступавшие из Москвы, не внушали оптимизма: После того как П. Вишневская были лишены советского гражданства, Оскар Рабин и Валентина Кропивницкая, опасаясь, что такая мера может быть применена и к ним, решили как можно скорее вернуться в Москву и не дожидаться, когда истечет срок действия виз. Мы решили уехать в июле года. Нам надо было доплатить за квартиру, приобрести билеты за самолет, накупить подарков для наших родных и друзей… Мы незамедлительно приступили к этим хлопотам. Как только решение было принято, я успокоился. Вечером 22 июня года О. Рабину позвонили из консульского отдела посольства СССР, потребовав явиться туда на следующее утро. Была пятница, солнце светило ярко и радостно. Но идя по улице Пони, где находилось консульство, мне едва ли хотелось радоваться. Подобный вызов не мог обещать ничего хорошего, — осознавал О. Консул зачитал по бумажке указ Президиума Верховного Совета СССР о лишении О. Рабина советского гражданства [5]. Художник спросил, может ли он получить копию этого указа, на что ему был дан отрицательный ответ. Были диссиденты, которые отказывались уезжать из страны, предпочитали лагерь. Никогда не считал, что писать картинки лучше где-нибудь на Колыме. А что мне, КГБ что ли благодарить? Гражданства был лишен только сам О. Рабин на его супругу и сына действие указа не распространялось , но Валентина Евгеньевна и Саша также решили остаться во Франции. Рабин с супругой переехали в старый квартал Парижа, около Монмартра и площади Пигаль, а Саша поселился отдельно от родителей. Александру Рабину было тогда 26 лет. Рабина, постоянно находящаяся на мольберте в его мастерской. Это — третья ранняя смерть, которую Оскару Рабину пришлось пережить. Во второй половине х трагически оборвались жизни двух молодых художников, с которыми Рабина связывали доверительные отношения: Будучи политическими эмигрантами, они начали новую жизнь в весьма зрелом возрасте: Рабину было 50, В. С самого начала их целью была жизнь, наполненная творчеством, но путь к ней был таким, каким они не могли себе его вообразить. Оскар Рабин и Валентина Кропивницкая с сыном Сашей. Фото из архива Оскара Рабина. Во Франции Оскар Рабин и члены его семьи получили документы, позволившие им легально оставаться в стране в году они получили и французское гражданство. Существовавшие и отчасти существующие сейчас проблемы можно условно разделить на четыре группы. Во-первых, Оскар Рабин лишился лидерского статуса в российском нонконформистском искусстве. Проблемы культурной интеграции лишь отчасти являются следствием языковой компетентности. Дело не только в том, что В. Кропивницкая, которая изучала французский язык в домашних условиях, и О. Рабин, три года посещавший языковые курсы, так и не смогли свободно овладеть языком новой для них страны. Главное в том, что культурные процессы во Франции двигались по совершенно иным, незнакомым для супругов векторам, в которые им так и не удалось вписаться. Иначе мне было очень трудно писать картины, находясь как бы в подвешенном состоянии, обдумывать мои сюжеты. Оказавшись французом, думал я, лучше пойму эту страну. Однако до сих пор у меня настроения русские, да и темы процентов на 80 русские. Я не француз по своей живописной культуре, — объяснял Оскар Рабин Юрию Коваленко, прожив в Париже тридцать лет. Путь выдающихся художников к славе был нелегким, а из тех, кто впервые оказался во Франции в пятидесятилетнем возрасте, получить признание почти никому не удалось. Я помнил о том, что он сказал Юрию Коваленко, и больно думать, что О. Рабин прав, даже если его слова звучат жестко: В мире доминируют сто художников — везде одни и те же. И никто с ними не полезет в драку. Во времена СССР люди боялись сказать что-нибудь плохое о советской власти, а сейчас то же самое — в актуальном искусстве. На выставках я вижу, что люди тихонько что-то друг другу говорят по поводу экспозиции, но вслух повторить не решаются. Попробуй скажи, что тебе она не нравится. В другом интервью он высказался не столь резко, но выразил ту же позицию: Есть от ста до двухсот фамилий, которые повторяются во всем мире практически без каких-то национальных признаков искусства, без персонального видения. Будучи диссидентом, который вынужден был покинуть Советский Союз, О. Рабин менее всего рассчитывал оказаться инакомыслящим по отношению к музейно-художественной жизни Запада, однако случилось именно так: Так чувствует себя не только О. Рабин; похожие мысли высказывал, например, и Эрик Булатов: Но они, вместо того чтобы выполнять свою посредническую миссию, возомнили себя хозяевами и стали командовать. Современные векторы развития музейно-выставочных институций направлены на привлечение кураторов и арт-критиков, на биеннале же большинство выставок представлено в виде кураторских тематических проектов, а не монографических экспозиций того или иного автора. Для художников, стремящихся к прямому диалогу со зрителем, такая ситуация неудобна, но едва ли она изменится в обозримом будущем. Во-вторых, тяжелой стала утрата привычного круга общения, который нечем было заменить. Оказавшись в эмиграции, В. Рабин лишились своей среды и возможности быть вместе с дорогими и близкими людьми, прежде всего — с дочерью Катей и с Надеждой Эльской. Даи в гости мы редко ходим, к себе мало кого приглашаем, дни рождения и праздники справляем только вдвоем. Так жили и остальные. Нам хватает общения друг с другом. Я со многими встречаюсь, но ни с кем у меня нет по-настоящему близких отношений. Оскар Рабин, прочитав рукопись этой книги, отметил, что они с М. Рогинским — разные люди и он, несмотря на то что подобным образом эмигрировал из Москвы в Париж в году, не готов подписаться под словами своего коллеги. В-третьих, приходилось привыкать к утрате пространства, которое в значительной мере определяло тематику, стилистику и поэтику искусства О. В другом интервью он пояснял: Ну и селедка тоже в этом принимала активное участие. А когда приехал в Париж, то, конечно, тут это оказалось просто рыбой, и не самая популярной. Найти здесь предметы, за которыми тоже стоял второй смысл, другой текст, очень сложно. Если я даже и находил такие предметы, то они не мои, не пережитые мной. Эмиграция сломала привычный ход жизни. И это все я мог передать в картине. А там… Вот уже столько лет прошло, а я до сих пор все воспринимаю как-то со стороны. Умом и душой я понимаю: Когда мы идем по Парижу — это прекрасный город. И там мы видим, как все имущество старой, сгорбленной женщины помещается в колясочке, которую она украла в супермаркете. Там полно таких, кому негде спать и жить. Все бывает — и воровство, и насилие. Уж не говоря о социальных демонстрациях, весьма колоритных, надо сказать. Я сочувствую им, но как для художника это не моя тематика. Для меня это чужое. Этот же мотив звучит в беседе с Галиной Аккерман, транслировавшейся по французскому радио на русском языке спустя 32 года после отъезда Рабина из Москвы: То, что мне близко, то, что я могу как-то использовать в своих картинах. С другой стороны, конечно, это русский, даже советский взгляд на вещи, потому что я пятьдесят лет прожил в Советском Союзе. Я там родился и уехал, когда эта страна существовала и еще какое-то время, когда я здесь находился, — она все еще была. Менять все поздно, быть каким-то другим. Наверное, я уже раз и навсегда сложился, я ведь приехал сюда уже сложившимся человеком со своим мировоззрением. В-четвертых, Оскар Рабин продавал свои картины иностранцам, жившим и работавшим в России и потому интересовавшимся российским неподцензурным искусством. Во Франции необходимо было искать новых потенциальных покупателей, хотя те из них, кто приобретал его работы в Москве, покупали их и в Париже. В такой ситуации не было ничего удивительного, в том же положении находились и О. Кабаков, и другие… Эдуард Аркадьевич Штейнберг — , первая выставка которого в Париже состоялась в году, признавался, что его картинами в советское время интересовались в основном дипломаты, то же можно сказать о работах О. Рабина и других художников второй волны нонконформистского искусства: Значительное количество работ О. Рабина приобрела высоко ценившая его творчество и работавшая долгие годы в Москве французская журналистка Клод Дей, но после эмиграции художника она не купила ни одной его картины. Проследить судьбу этих работ чрезвычайно трудно, ибо после кончины К. Дей ее дочь начала продавать эти полотна. К настоящему времени ушла из жизни и она. Покупатели находились и в среде советской интеллигенции: Был Георгий Дионисович Костаки, покупавший полотна художников второй волны русского авангарда для своего собрания, в котором преобладали работы мастеров первой волны. Любители живописи поддерживали художников материально и напоминали им об их подлинной творческой значимости. В Париже таких поклонников не было, и приходилось заново выстраивать отношения с потенциальными покупателями. Editions Robert Laffont, Ведомости Верховного Совета СССР. Текст датирован 1 февраля г. Жизнь бессмысленна, если смерти нет. О нас Книги Журналы События Интернет-магазин. Между временем и вечностью: Семья арендовала квартиру, в которой три художника могли свободно заниматься творчеством. На этом аудиенция была окончена. Выйдя на улицу, он сразу же позвонил супруге. Типы событий Новости Конференции НЛО на ярмарках Обсуждения Презентации Совместные проекты. Специальные проекты Большие Банные Чтения. Отрывок из книги Между временем и вечностью: Типы событий Новости Конференции НЛО на ярмарках Обсуждения Презентации Совместные проекты Специальные проекты Большие Банные Чтения Малые Банные Чтения Новинки.
Приказ росгвардии 80 от 15.03 2017
Установить логин skype
Результаты огэ махачкала
Чемпионат бразилии паулиста таблица
Сырье для производства стрейч пленки