7tor.org BitTorrent трекер ex. Sun-Torrents.name
Стихотворения из творчества русского поэта Жигулина.
Маленькие, короткие стихотворения русского, советского поэта Анатолия Жигулина
Согрей меня скупою лаской, Загладь печальные следы. И приведи на мост Чернавский, К раскатам солнечной воды. И как навязчивая морочь, Как синих чаек дальний плач, Растает вдруг пустая горечь Московских бед и неудач. И что ты там, судьба, городишь?! Тебе вовек не сдамся я, Пока на свете Есть Воронеж — Любовь и родина моя. И вокруг собрались откатчики: Редкий случай, чтоб так, в руде! И от ламп заплясали зайчики, Отражаясь в черной воде Курили, Прислонившись к мокрой стене, И мечтательно говорили Не о золоте — о весне. И о том, что скоро, наверно, На заливе вспотеет лед И, снега огласив сиреной, Наконец придет пароход Покурили еще немного, Золотинки в кисет смели И опять — по своим дорогам, К вагонеткам своим пошли. В дни тяжелые Я от жадности злой не слеп. Самородки большие, желтые Отдавал за табак и хлеб. Не о золоте были мысли В ночь таежную у костра Есть над чем поразмыслить в жизни, Кроме Золота-серебра. И война, и лютый голод. И тайга - сибирский бор. И колючий, жгучий холод Ледяных гранитных гор. Всяко было, трудно было На земле твоих дорог. Было так, что уходила И сама ты из-под ног. Как бы ни было тревожно, Говорил себе: Ведь иначе невозможно, Потому что это - жизнь. Все приму, что мчится мимо По дорогам бытия Жаль, что ты неповторима, Жизнь прекрасная моя. Потемнела, поблекла округа - Словно чувствует поле, что я Вспоминаю погибшего друга, И душа холодеет моя. И кусты на опушке озябли, И осинник до нитки промок. И летит над холодною зябью Еле видимый горький дымок. Цепью железной грохочет, Рвется ко мне на крыльцо. Очень лизнуть меня хочет, И непременно в лицо. В пику недоброму веку Даль молода и свежа. Радостно льнет к человеку Добрая песья душа. В дебрях житейского мрака, В час, когда сердцу невмочь, Друг человеку — собака. Только не может помочь. Время в прошлом торопя, Все отчетливей и чаще Вспоминаю я тебя. Вспоминаю ранний-ранний С колокольчиками луг. На изломах белых граней — Солнце шумное вокруг. Вспоминаю малым-малым Несмышленышем себя К тем истокам, К тем началам Ты зовешь меня, трубя. Вот и снова готов я шагать По хрустящим бурьянам за город, Чтобы долго и жадно вдыхать Этот чистый целительный холод Тяжелее струится вода, Горизонт недалек и прозрачен. И полоскою тонкого льда Тихий берег вдали обозначен. А вокруг ни единой души. И обрывы от инея белы. И в заливе дрожат камыши, Словно в сердце вонзенные стрелы. Стихотворения из творчества русского поэта Жигулина. Все это здесь соединилось. В мой краткий век, Что так суров, Я принимаю, словно милость, Твоей листвы звенящий кров. Глыбу кварца разбили молотом, И, веселым огнем горя, Заблестели крупинки золота В свете тусклого фонаря. Зорь вечерняя прохладность, Белый иней на стерне. Ржавые елки На старом кургане стоят. Это винтовки Когда-то погибших солдат. Ласточки кружат И тают за далью лесной. Это их души Тревожно летят надо мной. Голубеет осеннее поле, И чернеет ветла за рекой. Не уйти от навязчивой боли Даже в этот прозрачный покой. Здравствуй, лоза у оврага, Домик и милая ель! Радостно лает дворняга, Милый, приветливый зверь. Вот и жизнь пошла на убыль, Словно солнце на закат. И серебряные трубы В стылом воздухе звенят. Мы сначала снимали Твой снежный покров. Кисти мерзлой брусники Алели, как кровь. Корни сосен рубили Потом Топором И тебя обжигали Горячим костром. А потом мы ругались, Суглинок кайля: До чего ж ты упряма, Родная земля! Наконец ты сдавалась, Дымясь и скорбя. Мы ведь люди, земля! Вот и снова мне осень нужна, Красных листьев скупое веселье, Словно добрая стопка вина В час тяжелого, злого похмелья. Стихи элегии известных русских поэтов. Языков, Баратынский, Лермонтов и др. Стихи русских поэтов - классиков и поэтов советского времени про имена. Небольшие стихотворения русских поэтов - классиков о сердце. Короткие, маленькие стихотворения - молитвы русских поэтов - классиков. Известные стихи советского поэта Светлова. Известные стихотворения русских поэтов - классиков о Крыме для школьников. Стихотворения русских классиков, написанные о городах родной земли. Короткие стихотворения русских поэтов - классиков о чувстве ревности. Поэзия русских авторов, посвященная теме космоса, космонавтам, звездам. Стихотворения русских классиков, написанные о луне, лунном свете для детей. Карта сайта webmaster paers.
Как ты пела, мама Ах, речка, речка Тебердинка! Белеет зябь морозными ожогами Больше многих других потрясений Воспоминание о воронежских садах. Вот и жизнь пошла на убыль Вот и снова мне осень нужна Всё в этом мире ново, все здесь вечно Всё труднее, всё труднее пишется Гулко эхо от ранних шагов Дальние предки — католики Деревья с чёрными грачами Загорелась листва на берёзах Закончилось наше прекрасное лето Здравствуй, лоза у оврага Значок ГТО на цепочках Мой бедный мозг, мой хрупкий разум Не надо бояться памяти. О, жизнь моя, не уходи Я всё тебе прощаю О, мои счастливые предки Обложили, как волка, флажками Опять в полях светло и пусто Осень, опять начинается осень Перепёлка над пшеничным полем Подъёмный кран раскачивает ветер Полынный берег, мостик шаткий Приехала мать из Воронежа Приход зимы в краю суровом Россия Бога не забыла Снова дрогнуло сердце от боли Спит рядами тёплый ельник Стихи Когда мне было Сухой красноватый бурьян на заре Тайга за рекой пылала Ты о чём звенишь, овёс Упал снаряд, и совершилось чудо Холодный день на Иссык-Куле Храм белел сквозь чёрные деревья Чёрный ворон, белый снег Я был назначен бригадиром Я спал, обняв сырую землю Я сыну купил заводную машину Для активации аккаунта, перейдите по ссылке, отправленной в письме на Ваш адрес электронной почты. Все стихи Анатолия Жигулина Архангельское Ах, мама, мама! Белый лебедь Белый-белый торжественный снег Берёза Больше многих других потрясений Бурундук В округе бродит холод синий Вина Воронеж!.. Воспоминание о воронежских садах Вот и жизнь пошла на убыль Вот и снова мне осень нужна Вот и снова мне осень нужна Всё в этом мире ново, всё здесь вечно Встреча с Воронежем Голубеет осеннее поле Град Гулко эхо от ранних шагов Давно с берёз слетели листья Дальние предки — католики Забытый случай Загорелась листва на берёзах Земля Земля необычная здесь Золото И припомнилась негромко И пусть была лишь одурь пьяная Из больничной тетради Из российской истории Ирине Как сердце устало! Калина Капустная синяя свежесть Кладбище в Заполярье Коломенское Колымская песня Кордон Песчаный Коршево Кострожоги Крещение. Летели гуси за Усть—Омчуг Лисёнок Марта Марта, Марта! Мне помнится Мой бедный мозг, мой хрупкий разум Москва На Острожном бугре На почерневших ветках дуба Наконец пришло спокойствие Начало поэмы Не надо бояться памяти Невыразимы сладкой тишью Ночная смена О мои счастливые предки! Я всё тебе прощаю О, жизнь! Обвал Обложили, как волка, флажками Отвлекающий десант Отец Памяти друга Памяти друзей Перепёлка над пшеничным полем Песня Пишу о душе Подъёмный кран раскачивает ветер Поезд Пожелтели, облетели кроны Полынь Полярные цветы Понимаю понемногу Поэзия не спорт Поэт Правда Правда Предок Приехала мать из Воронежа Приехала мать из Воронежа Работа Рассвет в Бутугычаге Рельсы Ржавые ёлки Рига Родина Романс Россия Бога не забыла Сани Себя ни капли не жалея Снова дрогнуло сердце от боли Сны Соловецкая чайка Сон-трава Сосны на скалах Спит рядами тёплый ельник Стихи Ирине Стихи Ирине Сухой красноватый бурьян на заре Трудная тема Ты о чём звенишь, овёс Утиные Дворики Холодный день на Иссык-Куле Художник Чёрные листья осины Чёрный ворон, белый снег Чёрный ворон, белый снег Эпоха Я был назначен бригадиром Забор нависшей над обрывом дачи. Да синим льдом обмерзли берега. И белый луг ветлою обозначен. И с высоты — туманным молоком Подернуты леса, овраги, реки А здесь, в церквушке,— выставка икон, Написанных в каком-то дальнем веке. Какое буйство красок и любви, Какие удивительные блики! Не верится, что созданы людьми Бессмертные возвышенные лики. Каким путем сюда они пришли И почему их власть с веками крепла? Их на кострах совсем недавно жгли. Но вот они — восставшие из пепла. И снова нынче, семь веков спустя, В сиянии из золотистых пятен С какой тревогой за свое дитя Владимирская смотрит Богоматерь! Что вдохновляло древних мастеров, Что виделось им в окна слюдяные? Конечно, бог — задумчив и суров. Но и простые радости земные. Любовь, что так кротка и терпелива. И эта даль холодная — с обрыва. Как ты пела, мама. Тебя уж нет, но голос твой во мне. Он все звучит и нежно, и упрямо, И сердце стынет в горьком полусне. В той тихой песне было много боли. Про черный омут, вербы, тростники, Про васильки, которые для Лели Вы собирали в поле у реки. Ушло навеки все, что было близко, Лишь васильков - косою не скосить. Забыл слова из песни материнской. Забыл слова, и некого спросить. Меня напрасно не зови. В тебе растаял, Словно льдинка, Последний след моей любви. Любви случайной, ненадежной И сердце тронувшей слегка, Но светлой, звонкой и тревожной, Как эта горная река. Она ушла куда-то в небыль, Как тонкий луч за край земли, И стала соснами, и небом, И пылью солнечной вдали. И только в памяти небыстрой Она осталась навсегда Незамерзающей и чистой, Как эта синяя вода. Белеет зябь морозными ожогами. За голым лесом дымная заря. Опять иду звенящими дорогами Бесснежного сухого декабря. Опять, наверное, погибнут озими, Промерзнут обнаженные поля. От этой долгой, Бесконечной осени Устала и измучилась земля. Уже дубы в последнем редком золоте На пустыре застыли не дыша. И беззащитна, Как свеча на холоде, В глухом просторе хрупкая душа. И словно нет предела безотрадности, И страшно в этом холоде пропасть Пора бы сердцу отогреться в радости, Пора бы снегу теплому упасть! Брокгауза и Ефрона, т. Почему кружится лебедь Над моею головой? Ваша дерзость, Ваша ревность, Ваша ненависть к врагам. Какая древность - Близится к пяти векам! У него в лихие годы - Путь и страшен, и тернист. Генерал - герой Монмартра И герой Бородина. Декабристу вышла карта Холодна и ледяна. Только стуже не завеять Гордый путь его прямой. Кружит, кружит белый лебедь Над иркутскою тайгой. Облака - как серебро. Кружит лебедь и роняет Золотистое перо. Трубы грозные трубили На закат и на восход. Коль уж нет в роду мужчин, Принимает герб и знамя Ваших дочек Старший сын. Но не хочет всех лелеять Век двадцатый, век другой. И опять кружится лебедь Над иркутскою тайгой. И легко мне с болью резкой Было жить в судьбе земной. Я по матери - Раевский. Этот лебедь - надо мной. Белый-белый торжественный снег И холодная свежесть окраин. И машины стремительный бег. И рябины горят, не сгорая. И по-прежнему сердце влечет Эта радость равнины окрестной, Этот тонкий сверкающий лед У обрыва над речкой безвестной. Эта в поле сухая трава, Эта заметь у старого тына. Эти в первом снегу дерева. Больше прочих, конечно, рябина. Потом — последнее усилье. Берёза медленно пошла, Нас осыпая снежной пылью. Спилили дерево не зря,— Над полотном, у края леса, Тугие ветры декабря Могли свалить его на рельсы. Его спилили поутру, Оно за насыпью лежало И тихо-тихо на ветру, Звеня сосульками, дрожало Зиме сто лет ещё мести, Гудеть в тайге, ломая сосны, А нам сто раз ещё пройти Участок свой По шпалам мёрзлым. И, как глухой сибирский лес, Как дальний окрик паровоза, Нам стал привычен тёмный срез — Большая мёртвая берёза. И, после вьюг, С ремонтом проходя в апреле, Мы все остановились вдруг, Глазам испуганно не веря: Берёза старая жила, Упрямо почки распускались. На ветках мёртвого ствола Серёжки жёелтые качались!.. Нам кто-то после объяснил, Что бродит сок в древесной тверди, Что иногда хватает сил Ожить цветами После смерти Ещё синел в низинах лед И ныли пальцы от мороза, А мы смотрели, Как цветёт Давно погибшая берёза. Больше многих других потрясений, Что отпущены щедрой судьбой, Помню солнечный день предвесенний, Помню город разрушенный мой. Бело-розовый, зыбкий - от снега. От кирпичных разрубленных стен, - Он теснился до самого неба, Словно в белом тумане летел. Незнакомый, притихший, суровый - Словно призрачный дымный погост А вдали золотился сосновый, Наведенный саперами мост. На ступенях знакомого спуска, Ах, как сердце забилось тогда! Вот и домик на улице узкой Но была за углом пустота Только виделись дальние дали - Необычно, просторно, светло. Только черные птицы летали И поземкой с обрыва мело. В первый раз Содрогнулась от муки Защищенная детством душа. По откосу скрепер проехал И валежник ковшом растряс, И посыпались вниз орехи, Те, что на зиму он запас. А зверек заметался, бедный, По коряжинам у реки. Ишь ты, Рыжий какой шустряк!.. Тосковал он сперва немножко По родимой тайге тужил. Мы прозвали зверька Тимошкой, Так в бараке у нас и жил. А нарядчик, чудак-детина, Хохотал, увидав зверька: Он ведь тоже у нас - зека!.. Каждый сытым давненько не был, Но до самых теплых деньков Мы кормили Тимошу хлебом Из казенных своих пайков. А весной, повздыхав о доле, На делянке под птичий щелк Отпустили зверька на волю. В этом мы понимали толк. И куст серебряной полыни Дрожит в кювете на ветру. В такие дни В полях покатых От влаги чернозем тяжел И видно дали, Что когда—то Путями горькими прошел. Я был воспитан — будь здоров! Ругал я крест его и веру, Я с ним отменно был суров. Он был оборван и простужен. А впереди — нелегкий срок. И так ему был, видно, нужен Махорки жиденький глоток. Но я не дал ему махорки, Не дал жестоко, как врагу. Его упрек безмолвно—горький С тех пор забыть я не могу. И только лишь опустишь веки — И сразу видится вдали, Как два солдата С лесосеки Его убитого несли. Сосна тяжелая упала, Хлестнула кроной по росе. И Ваньки Кураша не стало, Как будто не было совсем. Жива ли мать его — не знаю Наверно, в час, Когда роса, Один лишь я и вспоминаю Его усталые глаза А осень бродит в чистом поле. Стерня упруга, как струна. И жизнь очищена от боли. И только Памятью Полна. Там петухи с зарей не пели, Но по утрам в любые дни Ворота громкие скрипели, На весь поселок тот — одни. В морозной мгле дымили трубы. По рельсу били — на развод, И выходили лесорубы Нечетким строем из ворот. И сосны, ругань повторяя, В тумане прятались вдали Немало судеб самых разных Соединил печальный строй. Здесь был мальчишка, мой соклассник, И Брестской крепости герой. В худых заплатанных бушлатах, В сугробах, на краю страны — Здесь было мало виноватых, Здесь было больше — Без вины. Мне нынче видится иною Картина горестных потерь: Здесь были люди С той виною, Что стала правдою теперь. Над зоной фонари горят. Тряпьем прикрыв худые лица, Они идут За рядом — ряд. Под чей-то плач, под чей-то смех Иду — худой, двадцатилетний — И кровью харкаю на снег. Я тоже был виновен. Я арестован был не зря. Все, что сегодня с боем взято, С большой трибуны нам дано, Я слышал в юности когда-то, Я смутно знал давным-давно. Вы что, не верите? Проверьте — Есть в деле, спрятанном в архив, Слова — и тех, кто предан смерти, И тех, кто ныне, к счастью, жив. О, дело судеб невеселых! О нем — особая глава. Пока скажу, Что в протоколах Хранятся и мои слова. Быть может, трепетно, Но ясно Я тоже знал в той дальней мгле, Что поклоняются напрасно Живому богу на земле. Мы были той виной сильны. Нам, виноватым, было легче, Чем взятым вовсе без вины. В бригаде БУРа В одном строю со мной шагал Тот, кто еще из царских тюрем По этим сопкам убегал. Я с ним табак делил, как равный, Мы рядом шли в метельный свист: Совсем юнец, студент недавний И знавший Ленина чекист Вы были люди, не рабы. Вы были выше и упрямей Своей трагической судьбы. Все это здесь соединилось. В мой краткий век, Что так суров, Я принимаю, словно милость, Твоей листвы звенящий кров. Согрей меня скупою лаской, Загладь печальные следы. И приведи на мост Чернавский, К раскатам солнечной воды. И как навязчивая морочь, Как синих чаек дальний плач, Растает вдруг пустая горечь Московских бед и неудач. И что ты там, судьба, городишь?! Тебе вовек не сдамся я, Пока на свете Есть Воронеж — Любовь и родина моя. Сады и кладбища за весью - Спасение от тех невзгод. В садах писалось мне прекрасно, Но продан сад и сломан дом. И над заводом жить опасно, Но мы не ведали о том. Он под землей гудит ракетой, Вулканом пышет из леска, Но яблоня в цветы одета И сердцу моему близка. И быль-Чернобыль мне не страшен Над ним я вырастил свой сад Среди полей, лесов и пашен, Среди кладбищенских оград. Я перенес из леса ясень, Березу, елки, бересклет. В их окружении прекрасном Стихи писал я много лет. И мне плевать на излученье, Пока в глазах моих живет Весенней яблони свеченье И елки радостный полет. Что мир спасется красотою, Наивно знал я в те года. Но вот стою над пустотою Как ошибался я тогда! Вот и жизнь пошла на убыль, Словно солнце на закат. И серебряные трубы В стылом воздухе звенят. Время в прошлом торопя, Все отчетливей и чаще Вспоминаю я тебя. Вспоминаю ранний-ранний С колокольчиками луг. На изломах белых граней — Солнце шумное вокруг. Вспоминаю малым-малым Несмышленышем себя К тем истокам, К тем началам Ты зовешь меня, трубя. А вокруг не единой души. И обрывы от инея белы. И в заливе дрожат камыши, Словно в сердце вонзённые стрелы. Вот и снова мне осень нужна, Красных листьев скупое веселье, Словно добрая стопка вина В час тяжелого, злого похмелья. Вот и снова готов я шагать По хрустящим бурьянам за город, Чтобы долго и жадно вдыхать Этот чистый целительный холод Тяжелее струится вода, Горизонт недалек и прозрачен. И полоскою тонкого льда Тихий берег вдали обозначен. А вокруг ни единой души. И в заливе дрожат камыши, Словно в сердце вонзенные стрелы. Всё в этом мире ново, всё здесь вечно. Восходит солнце, Словно жизнь моя, Чтобы опять светло и быстротечно Сгореть над вечным ходом бытия. И краткий миг судьбы моей тревожной И нов и вечен в этой чуткой мгле, Как нов и вечен Смятый подорожник На влажной и суглинистой земле. Всё труднее, всё труднее пишется - Слишком жизнь безоблачно светла. Хорошо то пишется, Что выжжется Болью раскалённой добела. В трудных бедах выстоял. Были строки — память грозных лет. Получилось что-то вроде выстрела: Боль, как порох, вспыхнула — и нет. Всё пустое, что теперь я делаю. Я писать, как прежде не могу. Сердце — словно гильза обгорелая, Лишь слегка дымится на снегу И дорога в те дали — короче, Удивительно близки они. На воде нефтяные разводы. И кричат, И кричат пароходы, Груз печали на плечи взвалив. Снова видится дым вдалеке. Снова ветер упругий и жёсткий. И тяжёлые жёлтые блестки На моей загрубевшей руке. Я вернулся домой без гроша Только в памяти билось и пело И берёзы дрожащее тело, И костра золотая душа. Я и нынче тебя не забыл. Это с той нависающей тропки, Словно даль с голубеющей сопки, Жизнь открылась До самых глубин. Давний символ беды и ненастья. Может быть, не на горе — На счастье Ты однажды судьбою мне дан?.. Я много лет мечтал с тоской К твоим булыжинам шершавым Припасть небритою щекой. О город юности бессонной! Чем дышишь ты и чем живешь? Быть может, в ватнике казенном Меня теперь не узнаешь? Я жил в тайге угрюмым зверем, В глухих урановых горах: Я знаю, Город, ты не верил, Что я преступник или враг. На Колыме в краю острожном, В моих мечтах с тех давних пор Зеленый твой бугор Острожный Был выше всех колымских гор. Голубеет осеннее поле, И чернеет ветла за рекой. Не уйти от навязчивой боли Даже в этот прозрачный покой. Потемнела, поблекла округа - Словно чувствует поле, что я Вспоминаю погибшего друга, И душа холодеет моя. И кусты на опушке озябли, И осинник до нитки промок. И летит над холодною зябью Еле видимый горький дымок. Горят сырые листья, И вьется горький дым. В саду, пустом и мглистом, Он кажется седым. В молчанье нелюдимом Я думаю о дне, Когда растаю дымом В холодной тишине. Листок заледенелый Качается, шурша Уже почти сгорела, Обуглилась душа. Не будет продолженья В растаявшем дыму. И нету утешенья Раздумью моему. В лохмотья измочалена Зеленая кора. Стояли и молчали мы Над грудой серебра. Обняв руками деревце, Разбитое вконец: Погибла в утро летнее С деревьями в соку Мечта его. Последняя, Быть может, на веку Вы очень нам горьки. Но били нас увесистей Земные кулаки. До сей поры не найдены, В метели и в дожди Болят шальные градины Под ребрами в груди. Войною ли, Обидами, Пайком гнилой крупы — Сполна нам было выдано Ударов от судьбы. Настанут дни погожие, Добавим в грунт золы, Закутаем рогожами Разбитые стволы. Наплывами затянется Кора, где выбил град. И выдюжит, Поправится Наш перебитый сад. Гулко эхо от ранних шагов. Треск мороза — как стук карабина. И сквозь белую марлю снегов Просочилась, Пробилась рябина. А вдали, где серебряный дым,— Красноклювые краны, как гуси. И столбов телеграфные гусли Всё тоскуют над полем седым. У дороги, у елок густых, Если в зыбкую чащу вглядеться, Вдруг кольнет задрожавшее сердце Обелиска синеющий штык. А простор — Величав и открыт, Словно не было крови и грусти. И над белой сверкающей Русью Красно солнышко В небе горит. И всюду видится нетвёрдость, Непостоянство бытия… И не горит, как мокрый хворост, Душа притихшая моя. И сердце бьётся неприметно, Оно устало на весу Дрожать от холода и ветра В пустом неприбранном лесу. Дальние предки — католики. Это теперь всё равно. Что же, помянем родителей, Раз уж обычай такой. Крепко их в жизни обидели. Только в могилах покой. Били, стреляли, кулачили — Город, деревню, село. Было судьбою назначено Долгое, долгое зло. Долгие тюрьмы с погостами. В памяти это свежо. Пусть же хотя бы у Господа Будет вам всем хорошо. Деревья с чёрными грачами И горечь тающего льда. И размываемый ручьями Остаток санного следа. А за темнеющим сараем В тумане пойменных низин — Кора зелёная, сырая Уже оттаявших осин. И на окраине селенья, Где тучи тёплые висят, Тревожным духом обновленья Уже окутан сонный сад. И рядом с древней колокольней, Где синий свет и высота, Опять надеждою невольной Душа наивно занята О, если б всё-таки оставить В грядущей неизбежной мгле Пускай не жизнь, Хотя бы память Об этой жизни на земле! Бегу босой по теплым плитам К нагретой солнечной реке. Туда, где лодки пахнут краской, Где на лугу стоит яхт-клуб, Где довоенный мост Чернавский С перилами из старых труб. Бегу с бугра тропой полынной В дремучей чаще лебеды. В моей руке пятак старинный, Позеленевший от воды. И все доступно, Все открыто, И ничего еще не жаль. И надо мной плывет, как рыба, Огромный сонный дирижабль. Куда он плыл светло и прямо — На дальний полюс, на парад,— Забытый, вымерший, как мамонт, Несовершенный аппарат? Канатов черные обрывки Под ним чертили высоту. И было видно на обшивке Ряды заклепок И звезду. Он пролетел над лугом желтым, Где в лужах светится вода, И утонул за горизонтом В дрожащей дымке — Навсегда. А я его так ясно помню. А я всю жизнь за ним бегу. В мир непонятный И огромный С былинкой тонкой на лугу. Все дальше огни, Что когда-то зажег Погода напомнила Осень в Тайшете И первый на шпалах Колючий снежок. Погода напомнила Слезы на веках. Затронула в сердце Больную струну Давно уж береза На тех лесосеках Сменила Спаленную нами сосну. И тонкие стебли Пылающих маков Под насыпью ветер Качает в тиши. Прогоны лежневок И стены бараков Давно уже сгнили В таежной глуши. Последние силы Злодейка цинга Отнимала весной. И свежим песочком Желтели могилы На черных полянах За речкой Чуной. Зеленые склоны Да серые скалы. Деревья и сопки, Куда ни взгляни. Сухие смоленые Черные шпалы - Как те незабытые Горькие дни. Дорога, дорога По хвойному лесу. Холодная глина И звонкая сталь Кому-то стучать Молотком по железу. Кому-то лететь В забайкальскую даль. Суровая веха В тревожной судьбе. Кому-то навеки Лежать у откоса. Кому-то всю жизнь Вспоминать о тебе. Здесь вечерняя прохладность, Белый иней на стерне. И война, и лютый голод, И тайга — сибирский бор, И колючий, жгучий холод Ледяных гранитных гор. Всяко было, трудно было На земле твоих дорог. Было так, что уходила И сама ты из-под ног. Как бы ни было тревожно, Говорил себе: Ведь иначе — невозможно, Потому что это — жизнь. Всё приму, что мчится мимо По дорогам бытия… Жаль, что ты неповторима, Жизнь прекрасная моя. Зорь вечерняя прохладность, Белый иней на стерне. И война, и лютый голод. И тайга - сибирский бор. И колючий, жгучий холод Ледяных гранитных гор. Ведь иначе невозможно, Потому что это - жизнь. Все приму, что мчится мимо По дорогам бытия Жаль, что ты неповторима, Жизнь прекрасная моя. За вербным перелеском Куски речного льда Несет с веселым плеском Весенняя вода. Стоит дымок в березах, И солнце вдоль реки Горит на красных лозах Пушистой шелюги. И от глухой обиды, От всех моих забот Остался только битый Голубоватый след. Изломанный и острый, С подтаявших низин Его вода уносит До следующих весен, До следующих зим. В холодном БУРе на Центральном Мы удавили стукача. Нас было в камере двенадцать. Он был тринадцатым, подлец. По части всяких провокаций Еще на воле был он спец. Но вот пришел конец терпенью, Пробил его последний час. Его, притиснутого к нарам, Хвостом начавшего крутить, Любой из нас одним ударом Досрочно мог освободить. Но чтоб никто не смел сознаться, Когда допрашивать начнут, Его душили все двенадцать, Тянули с двух сторон за жгут И на погосте, под забором, Где не росла трава с тех пор, Он был земельным прокурором Навечно принят под надзор Промчались годы, словно выстрел И в память тех далеких дней Двенадцатая часть убийства Лежит на совести моей. Загорелась листва на берёзах. Засветился в низинах туман. И в предчувствии первых морозов Помрачнел придорожный бурьян. И за ветками чёрных осинок, За сырым и холодным жнивьём Пробивается зелень озимых, Словно память о детстве моём. Вспоминается звон у колодца На далёкой-далёкой заре, Безымянная речка, болотце, Голубая трава в серебре И в предчувствии вечной разлуки На краю убывающих дней Вспоминаются нежные руки, Руки матери милой моей. Талым снегом сосны плачут. И идет со мной Татьяна И о чем-то говорит. Хвостик рыжий, Челка лисьего огня. Ни черта не закадришь ты Волка старого - меня. Это все когда-то было: И ресницы и глаза. Это все, как прежде, мило. Жаль, что вечно так нельзя. Жаль березу, ту, чье семя Пало в снежную постель. Жаль, что время, время, время Разбивается в капель. Закончилось наше прекрасное лето. Закончилась наша прекрасная осень. Холодного чистого зимнего света Полна тишина Над вершинами сосен. И замерла флюгера чёрная стрелка. И в дюнах пустынных - Раздолье воронам И наша любовь, Как озябшая белка, Ушла, ускакала По розовым кронам Здравствуй, лоза у оврага, Домик и милая ель! Радостно лает дворняга, Милый, приветливый зверь. Цепью железной грохочет, Рвется ко мне на крыльцо. Очень лизнуть меня хочет, И непременно в лицо. В пику недоброму веку Даль молода и свежа. Радостно льнет к человеку Добрая песья душа. В дебрях житейского мрака, В час, когда сердцу невмочь, Друг человеку — собака. Только не может помочь. Кисти мерзлой брусники Алели, как кровь. Корни сосен рубили Потом Топором И тебя обжигали Горячим костром. А потом мы ругались, Суглинок кайля: До чего ж ты упряма, Родная земля! Наконец ты сдавалась, Дымясь и скорбя. Мы ведь люди, земля! Земля необычная здесь, В Подмосковье. Над бурым суглинком Туман невесом И вдруг осенило Забытой любовью К тебе, Мой далекий Степной чернозем. Там черные комья Блестели как уголь, И в них, как солома, Ломались лучи. И в яростном солнце Скакали за плугом Такого же черного цвета Грачи. Там осенью сердце Сжималось в тревоге И давняя память Стучала в виски. И, как золотинки, На черной дороге Желтели Потерянные Колоски. Значок ГТО на цепочках На форменной куртке отца. И тополь в серебряных почках, И желтый песок у крыльца В эпоху сомнений и бедствий До самого смертного дня Нетленная память о детстве Уже не оставит меня. И видится, словно вначале, Та первая в жизни беда, Как будто по свету не мчали Меня роковые года. Все видится дымное небо, Изломанный танками сад, Горбушка казенного хлеба, Что дал незнакомый солдат. Видения дальнего детства Опять меня сводят с ума, Как будто не вдавлены в сердце Россия, Сибирь, Колыма Как некое странное бремя, С тревожным моим бытием Дано мне застывшее время В усталом сознанье моем. Там хата с колючей соломой, Поющий за печкой сверчок Какой-то солдат незнакомый, Какой-то старинный значок. И вокруг собрались откатчики: Редкий случай, чтоб так, в руде! И от ламп заплясали зайчики, Отражаясь в черной воде Курили, Прислонившись к мокрой стене, И мечтательно говорили Не о золоте — о весне. И о том, что скоро, наверно, На заливе вспотеет лед И, снега огласив сиреной, Наконец придет пароход Покурили еще немного, Золотинки в кисет смели И опять — по своим дорогам, К вагонеткам своим пошли. В дни тяжелые Я от жадности злой не слеп. Самородки большие, желтые Отдавал за табак и хлеб. Не о золоте были мысли В ночь таежную у костра Есть над чем поразмыслить в жизни, Кроме Золота-серебра. А берёза тихой свечкой Свет роняет на стога. И качается над речкой Золотистая ольха Улетела, упорхнула, Как сорока на сосну, Больно в сердце встрепенула Незатихшую струну. И сидит себе стрекочет. Только зря она хлопочет — Я и так её прощу. Не подвергну укоризне За пустячные грехи — Ради краткой нашей жизни, Ради веточек ольхи. Неощутимое, невнятное, Неразличимое почти, Как та звезда голубоватая, Едва мелькнувшая в ночи. Её как будто бы и не было, Но, догоревшая дотла, В холодном мраке, в чёрной небыли Она ведь всё-таки была. Словно хрустнуло что-то во мне. От судьбы получаю в придачу Психбольницу - К моей Колыме. Настроение - хоть удушись. Ну, а если начнут донимать, Оглушительным голосом крикну: С этим делом давно я знаком. Санитар в грязно-белом халате Приголубит в живот кулаком. Шум и выкрики как на вокзале. Целый день - матюки, сквозняки. Вот уже одного привязали, Притянули в четыре руки. Вот он мечется в белой горячке - Изможденный алкаш-инвалид: Тридцать лет мое сердце болит! У меня боевые награды, Золотые мои ордена Ну, стреляйте, стреляйте же, гады! Только дайте глоточек вина Не касайся меня, пропадлина!.. Я великой Победе помог. Я ногами дошел до Берлина, И приехал оттуда без ног!.. Это, батя, тебе не война!.. Рядом койка другого больного. Отрешенно за всей суетой Наблюдает глазами святого Вор-карманник по кличке Святой. Он ГУЛАГа безропотный сын. Он прилежно глотает таблетки: Только нет, к сожалению, средства, Чтобы жить, никого не коря, Чтоб забыть беспризорное детство, Пересылки, суды, лагеря Гаснут дали в проеме оконном Психбольница, она - как тюрьма. И слегка призабытым жаргоном Примерещилась вдруг Колыма От жестокого времени спрячу Эти строки в худую суму. Ничего не могу и не значу И не нужен уже никому. Лишь какой-то товарищ неблизкий Вдруг попросит, прогнав мелюзгу: Это я еще, точно, смогу. Не умолкнут мои соловьи. Далёко, на севере где-то, Стоял монастырь у воды. Стоял на окраине света, Не видел татарской орды. Тевтонцы туда не пробились, Ни ляхи, Ни Наполеон. Там древние книги хранились Ещё с византийских времён. Да как же вы это смогли?! Неудивленно и несильно Дрожит душа в моей груди. Вот так, наверно, и застыну, И примет мой последний взгляд Морозом схваченную глину И чей-то вырубленный сад. Издалека, из тьмы безгласной, Где свет качается в окне, Твой лик печальный и неясный На миг приблизится ко мне. Уже без вздоха и без мысли Увижу я сквозь боль и смерть Лицо, которое при жизни Так и не смог я рассмотреть. Хотя бы на несколько ранних минут, Чтоб выйти в осеннее чистое поле И знать, что тебя не зовут и не ждут. Чтоб просто идти, никого не виня. Чтоб было прозрачно, легко и морозно. Чтоб тихо у ног шелестела стерня. Уйти, раствориться в туманной заре, В чернеющем поле, ветрами продутом, В просторном, холодном, седом ноябре. А вот у нас в степи Калина - разная, И по логам растет Калина черная. Калина черная На снежной замети - Как будто пулями Все изрешечено. Как будто горечью Далекой памяти Земля отмечена, Навек отмечена. Окопы старые Закрыты пашнями. Осколки острые Давно поржавели. Но память полнится Друзьями павшими, И сны тревожные Нас не оставили. И сердцу видится Доныне страшная Войной пробитая Дорога торная. И кровью алою - Калина красная. И горькой памятью - Калина черная. Калина красная Дроздами склевана. Калина черная Растет - качается. И память горькая, Печаль суровая Все не кончается, Все не кончается И красные клены вдали. Последняя кроткая нежность Притихшей осенней земли. И сердцу легко и тревожно. И в речке густеет вода. Неужто когда-нибудь можно Все это забыть навсегда? И эти намокшие колья, И стадо на том берегу, И зелень свекольного поля На сизом остывшем лугу? И эти кусты, и осинки, И берег с холодной травой, И женщину в красной косынке Над свежей зеленой ботвой? Качается мёрзлый орешник, Стучит на холодном ветру. И я — неприкаянный грешник — Опушкой иду поутру. Блестит на дороге солома, Деревья стоят в серебре. И всё мне, как прежде, знакомо В пушистом седом январе: Болотца замёрзшее блюдце И в тёплом снегу — камыши Но только уже не вернуться В прозрачную юность души. Растаяла в годы скитанья, Как этих дерев серебро, Блаженная радость незнанья, Начальная вера в добро. И только по склонам бесснежным, Где стога замёрзший комок, Ещё не угасшей надежды Струится наивный дымок. Но здесь особая черта: На склоне сопки - только звезды, Ни одного креста. А выше - холмики иные, Где даже звезд фанерных нет. Одни дощечки номерные И просто камни без примет. Лежали там под крепким сводом Из камня гулкого и льда Те, кто не дожили до свободы Им не положена звезда. А нас, живых, глухим распадком К далекой вышке буровой С утра, согласно разнарядке, Вел мимо кладбища конвой. Напоминали нам с рассветом Дощечки черные вдали, Что есть еще позор Посмертный, Помимо бед, что мы прошли Мы били штольню сквозь мерзлоты. Нам волей был подземный мрак. А поздно вечером с работы Опять конвой нас вел в барак Спускалась ночь на снег погоста, На склон гранитного бугра, И тихо зажигала звезды Там, Где чернели Номера Подъемный кран да глина. Да желтая болотина, Да красная калина. А поправей немного, В серебряной росе - Веселая дорога - Каширское шоссе. И листья кружат в танце, И ветки - словно сеть. И едут иностранцы На церковь поглазеть. Летящая, как слава, Из глубины веков, Для них она - забава, А для меня - любовь. И вдалеке за горкою - Поля, поля, поля Полыни ветка горькая Она - как жизнь моя. Я весь навеки твой, Я медленно сгораю С березовой листвой. Я поеду один, Чтоб ты снова меня не искала, На реку Колыму Я поеду один. Четверть века прошло, А природа все та же - Полутемный распадок За сопкой кривой. Лишь чего-то слегка Не хватает в знакомом пейзаже - Это там, на горе, Не стоит часовой. Я увижу рудник За истлевшим бараком, Где привольно растет Голубая лоза. И душа, как тогда, Переполнится болью и мраком, И с небес упадет, Как дождинка - слеза. Я поеду туда Не в тюремном вагоне И не в трюме глухом, Не в стальных кандалах. И мы с братишкой в яму черную Смотрели, стоя под сосной. Мы были просто беспризорными Той неуютною весной. Потом у маленького озера, Где самолет упал вдали, Двух карасей мелочно-розовых В прибрежной тине мы нашли. Под ивой, перебитой крыльями, Без соли - не достать нигде - В консервной банке их сварили мы, В бензином пахнущей воде Пойма топкая, Худой осинник на пути! Хочу опять сырыми тропками В твои урочища пройти. Хочу опушками сорочьими Пройти к дымящейся реке Хочу найти могилу летчика В сухом и чистом сосняке. Облака плывут — мимо Коршева, Журавли летят — мимо Коршева, И Битюг блестит как стекло. А с горы удивляет далями Неоглядный лесной простор. Утки дикие кружат стаями, Отражаясь в воде озер. И, живя не в ладу с законами, Рыбаки испокон веков Острогою бьют щуку сонную У обрывистых берегов. И ночами летними странными В каждом спящем пустом дворе Лопухи, от росы стеклянные, Тихо светятся на заре. А у нас работа другая: Мы солдатам палим костры. Стужа — будто Северный полюс. Аж трещит мороз по лесам. Мой напарник — пленный японец, Офицер Кумияма-сан. Говорят, военный преступник Сам по-русски — ни в зуб ногой! Кто-то даже хотел пристукнуть На погрузке его слегой Все посты мы обходим за день Мы, конечно, с ним не друзья. Но с напарником надо ладить. Нам ругаться никак нельзя. Потому что все же — работа. Вместе пилим одно бревно Закурить нам очень охота, Но махорочки нет давно. Табаку не достанешь в БУРе. Хоть бы раз-другой потянуть. А конвойный стоит и курит, Автомат повесив на грудь. На японца солдат косится, Наблюдает из-под руки. А меня, видать, не боится, Мы случайно с ним земляки. Да и молод я. Мне, салаге, И семнадцати лет не дашь Что солдату сказать — не знаю. Все равно не поймет никто. И поэтому отвечаю Очень коротко: Видно, в чем-нибудь виноват А потом, Чтоб не видел ротный, Достает полпачки махры И кладет на пенек в сугробе: Я готов протянуть ладони. Я, конечно, махорке рад. Но пенек-то — в запретной зоне. Не убьет ли меня солдат? И такая бывает штука. Может шутку сыграть с тобой. Как огреет из автомата — И никто концов не найдет И смотрю я в глаза солдата. Нет, пожалуй что не убьет. Три шага до пня. Я с солдата глаз не свожу. И с махоркой, в руке зажатой, Тихо с просеки ухожу. С сердца словно свалилась глыба. Я стираю холодный пот, Говорю солдату: И уходим мы лесом хвойным, Где белеет снег по стволам. И махорку, что дал конвойный, Делим бережно пополам. И нету беды оттого, Что жизнь постепенно сгорает - Такое вокруг торжество! И елок пушистые шпили, И дымная прорубь во льду Меня в эту пору крестили В далеком тридцатом году. Была золотая погодка, Такой же играющий свет. И крестною матерью - тетка, Девчонка пятнадцати лет. И жребий наметился точный Под сенью невидимых крыл - Святой Анатолий Восточный Изгнанник и мученик был. Далекий заоблачный житель, Со мной разделивший тропу, Таинственный ангел-хранитель, Спасибо тебе за судьбу! За годы терзаний и болей Не раз я себя хоронил Спасибо тебе, Анатолий,- Ты вправду меня сохранил. Клубится пар грибных дождей. Дубы качают на верхушках Пучки зеленых желудей. И я иду тропинкой хвойной, Травинку горькую грызу. И так чудесно, так спокойно В согретом солнечном лесу! Но не могу переупрямить Ту боль, что сердце мне свела, - Моя измученная память Гудит во все колокола. Гудит во мне глухим набатом О днях ошибок и потерь, О том, что сделано когда-то Не так, как сделал бы теперь А лес шумит на косогоре Скажи, кукушка, сколько дней Еще мне жить, Еще мне спорить С жестокой памятью моей? И захотелось стать крылатым, Лететь сквозь солнце и дожди, И билось сердце под бушлатом, Где черный номер на груди. А гуси плыли синим миром, Скрываясь в небе за горой. И улыбались конвоиры, Дымя зеленою махрой. И словно ожил камень дикий, И всем заметно стало вдруг, Как с мерзлой кисточкой брусники На камне замер бурундук. Качалась на воде коряга, Светило солнце с высоты. У белых гор Бутугычага Цвели полярные цветы Отвяжу с мешка тесёмку: Выйдет робкий несмышлёныш, Головастый и смешной, Лисий маленький детёныш, Черноглазый зверь лесной. Будет фыркать он спросонок. У Ларисы — носик лисий, Золотая коса, И поэтому Лариса, Не Лариса, а — лиса! Но в тайниках ее навеки Осталась теплая зола. И лишь подует горький ветер С далеких, выжженных полян, Как затрещат сухие ветви, Метнутся тени по стволам. Сохатый бросится, испуган, Рванет по зарослям густым. И ругань, ругань, ругань, ругань Повиснет в воздухе, как дым. Взметнутся кони на ухабы, Таща корявый сухостой. Гляди-ка, бабы, с ноль шестой!.. По хрусткой наледи скользя, Она несла по лесосеке Большие юные глаза. Она искала земляков, Она просила: Она сидела у огня, Ладони маленькие грела И неотрывно на меня Сквозь пламя желтое смотрела. Густым туманом по ручью Стелилось пасмурное небо И я сказал ей: И я отдал ей все до крошки. Был слышен где-то крик совы. Желтели ягоды морошки Среди оттаявшей травы И было странно мне тогда, Что нас двоих, Таких неблизких, В седой глуши лесов сибирских Свела не радость, А беда. Сопки стали совсем голубыми. Сушит землю последний мороз. И гудит вдалеке лесосека. Стонет пихта, и стонет сосна По сухим по березовым шпалам Мы идем у стальной колеи. Синим дымом, подснежником талым Светят тихие очи твои. Истекает тревожное время Наших кратких свиданий в лесу. Эти очи и эти мгновенья Я в холодный барак унесу Улетели, ушли, отзвучали Дни надежды и годы потерь. Было много тоски и печали, Было мало счастливых путей. Только я не жалею об этом. Все по правилам было тогда - Как положено русским поэтам - И любовь, и мечта, и беда. Мелкий кустарник,— Сырая осина, Синие ветки В лесной полосе. Тонкая, легкая Сладость бензина После заправки На раннем шоссе. А впереди — Догорают березы. Черная елка, Сосна и ольха. Тихое солнце Глядит на покосы, На побелевшие За ночь луга. Утренний иней, Конечно, растает. Снова откроется Зелень травы. Словно опять Ненадолго настанет Легкое время Беспечной любви. Милая женщина, Грустная птица! Все в этой жизни — До боли всерьез. Сколько еще Оно может продлиться, Это дыхание Желтых берез? Сколько еще За твоими глазами В кружеве этой Последней листвы Там, впереди, За полями, лесами — Жизни, печали, Дороги, любви?.. Скупая радость, Щедрая беда И голубая Звонкая руда. Я помню тех, Кто навсегда зачах В долине, Где рудник Бутугычаг. И вот узнал я Нынче из газет, Что там давно Ни зон, ни вышек нет. Что по хребту До самой высоты Растут большие Белые цветы О, самородки Незабытых дней В пустых отвалах Памяти моей! Я вас ищу, Я вновь спешу туда, Где голубая Пыльная руда. Привет тебе, Заброшенный рудник, Что к серой сопке В тишине приник! Я помню твой Густой неровный гул. Ты жизнь мою тогда Перевернул. Привет тебе, Судьбы моей рычаг, Урановый рудник Бутугычаг! Мой бедный мозг, мой хрупкий разум, Как много ты всего хранишь! И все больнее с каждым разом Тревожно вслушиваться в тишь. В глухую тишь безмолвной думы, Что не отступит никогда, Где, странны, пестры и угрюмы, Живут ушедшие года. Там все по-прежнему, как было. И майский полдень, и пурга. И друга черная могила, И жесткое лицо врага Там жизнь моя войной разбита На дальнем-дальнем рубеже И даже то, что позабыто, Живет невидимо в душе. Живет, как вербы у дороги, Как синь покинутых полей, Как ветер боли и тревоги Над бедной родиной моей. Солдат конвойных злые лица. Тупик, похожий на загон Гремели кованые двери, И кто-то плакал в тишине Шел трудный год пятидесятый. Я ел соленую треску. И сквозь железные квадраты Смотрел впервые на Москву. За прутьями теснились кровли, Какой-то склад, Какой-то мост. И вдалеке - как капли крови - Огни родных кремлевских звезд. Хотелось плакать от обиды. Хватала за душу тоска. Но, как и в древности забытой, Слезам не верила Москва Решетки прут пристыл к руке. И я не спал. И до рассвета Смотрел на звезды вдалеке. И стала вдруг родней и ближе Москва в предутреннем дыму А через день С гудком охрипшим Ушел состав - на Колыму Я гордо мерил Дороги, беды и года. Москва - Она слезам не верит. И я не плакал Никогда. Но помню я Квартал притихший, Москву в те горькие часы. И на холодных, синих крышах Скупые Капельки Росы Быть может, в нем сидел, цепями скован, Мой дальний предок, Крепостной бунтарь. Я представляю явственно и четко Темницу в башне, Где томился он. Его глазами сквозь пруты решетки Я вижу древний город, Бастион Давно погасли огоньки посада, Лишь у Ильницких кованых ворот В глухой часовне светится лампада Да стражник тихо ходит взад-вперед. Шумит дубрава на бугре Острожном, Тяжелыми ветвями шевеля. Река фрегат качает осторожно, Как будто сделан он из хрусталя. Чернеет крепость на высокой круче. И, осыпая волны серебром, Летит луна в прозрачных редких тучах Полупудовым пушечным ядром. Она стремится заглянуть в бойницы Течет, струится синяя вода Как часовые у ворот темницы, Без устали сменяются года. На мшистых стенах заблестели пушки. Колокола к заутрене звонят. У церкви - нищий. Стертые полушки, В худую шапку падая, звенят. Дворы, перекликаясь петухами, Ввинтили в небо тонкие дымки. На верфи у Чижовки Обухами Стучат мастеровые мужики. А над рекою с самого рассвета Плывут удары, тяжки и глухи. Холодный ветер зло и грубо Раздел дрожащие кусты. И только свежестью нежданной, Как будто впрямь ещё жива, За изгородью деревянной Сверкает мокрая трава. И рябиновыми гроздьями Наслаждается душа. Спит ручей за тонкой наледью, Сонно, медленно струясь. Между ним и давней памятью Есть таинственная связь. Сердце чувствует согласие Свежих ран и дальних вех Снегири сидят на ясене, Сыплют семечки на снег. Я у правды в долгу. Я решить эту тему По частям не смогу. Только в целом и полном Это можно понять. Только в целом - не больно Эту правду принять. Как случилось такое, Понять не могу: Я иду под конвоем, Увязая в снегу. Не в неволе немецкой, Не по черной золе. Я иду по советской, По любимой земле. Не эсэсовец лютый Над моею бедой, А знакомый как будто Солдат молодой. Весельчак с автоматом В ушанке большой, Он ругается матом До чего ж хорошо! Вас давно бы всех надо Отправить в расход!.. И гуляет по спинам Тяжелый приклад А ведь он мой ровесник, Этот юный солдат. Уж не с ним ли я вместе Над задачей сопел? Уж не с ним ли я песни О Сталине пел? Про счастливое детство, Про родного отца Где ж то страшное место, Где начало конца? Как расстались однажды Мы с ним навсегда? Почему я под стражей На глухие года?.. Ой, не знаю, не знаю. Я угрюмо шагаю В голубую тайгу Конвоиры кричат в лесу Но стихи мои не об ужасах. Не рассчитаны на слезу. И не призраки черных вышек У моих воспаленных глаз. Нашу быль все равно опишут, И опишут не хуже нас. Я на трудных дорогах века, Где от стужи стыли сердца, Разглядеть хочу человека - Современника И борца. И не надо бояться памяти Тех не очень далеких лет, Где затерян по снежной замети Нашей юности горький след. Там, в тайге, Вдали от селения, Если боль от обид остра, Рисовали мы профиль Ленина На остывшей золе костра. Там особою мерой мерили Радость встреч и печаль разлук. Там еще сильней мы поверили В силу наших рабочих рук. Согревая свой хлеб ладонями, Забывая тоску в труде, Там впервые мы твердо поняли, Что друзей узнают В беде. Как же мне не писать об этом?! Как же свой рассказ не начать?! Не быть мне тогда поэтом, Если я Смогу Промолчать! Невыразимы сладкой тишью Полны осенние луга. И с высоты следит за мышью Проворный сокол пустельга. То на высокий провод сядет, То снова вьет свои круги А у болота ветер гладит Сухие заросли куги. И ничего не надо больше: Смотреть на чистые поля, На облетающие рощи Желтеющего сентября. Смотреть бездумно и беспечно, С ребячьей радостью вокруг - Как будто жизнь чиста и вечна, Как этот золоченый луг. Как будто может повториться На том печальном рубеже И эта даль, И эта птица, И этот лютик на меже. Неуютный, невесёлый, Неприкаянный рассвет — Словно сто веков прошёл он По пути с иных планет. Свет измученный и странный, Не желая умирать, Льётся в домик деревянный На раскрытую тетрадь. И за гранью невозможной Наступает — хоть убей — Сон тяжёлый и тревожный, Словно память о тебе. А за синей кромкой леса, Где дорога петли вьёт, Тонко-тонко и белесо День серебряный встаёт Где найду я В лабиринте бед и гроз Эту комнату пустую В белом шорохе берёз? И кому потом оставлю В веренице белых дней Эту трепетную каплю Краткой памяти моей? И замелькали на сугробах Густые черные плевки. Не выключив аккумуляторы, Бурами длинными звеня, Ночная смена шаг печатала В начале северного дня. Под сапогами гравий вздрагивал И проминался грязный мох. Внизу над полотняным лагерем Курился розовый дымок. Нас ждал барак с двойными нарами, Что сварены из ржавых труб. С плакатами довольно старыми Нас ждал холодный тесный клуб. Но было весело и молодо Идти дорогою крутой. На сопках снег, Как сахар колотый, Лучился нежной чистотой. И утверждал тот строгий вид, Что мир из черного И белого, По существу, и состоит. Как завидую нынче вам! Вашим вербным пушистым веткам, Вашим сильным добрым рукам. Слышу дальний звон колокольный — Это солнце гудит весной. Вижу белые колокольни, Вознесённые над землёй. Как легко уходить вам было, Покидать этот белый свет! Одуванчики на могилах Говорили, что смерти нет. Знали вы, что земные звуки Будут слышать, назло судьбе, Ваши дети и ваши внуки, Вашу жизнь пронося в себе. После огненной круговерти Что их ждёт, потомков моих? И смогу ли жить после смерти В невесёлой памяти их? И приду ли к грядущим людям Светлой капелькой на весле? Или, может быть, их не будет На холодной пустой земле? В неярком блеске Я взором трепетным ловлю Твои просёлки, перелески — Всё, что без памяти люблю: В тебе одной — и утешенье И исцеление моё. О, жизнь моя, не уходи, Как ветер в поле! Ещё достаточно в груди Любви и боли. Ещё дубрава у бугра Листвой колышет, И дальний голос топора Почти не слышен. И под ногой ещё шуршат Сухие прутья, И липы тонкие дрожат У перепутья, Ещё гудит по жилам кровь В надежде вечной, И вечной кажется любовь И бесконечной. Но с каждым годом уже круг И строже время Моих друзей, моих подруг, Моих деревьев. О, хрупкий мир моей души, И даль лесная! Живи, блаженствуй и дыши, Беды не зная Прозрачен лес, закат багров И месяц вышел. И дальний голос топоров Почти не слышен. Ещё достаточно в груди Любви и боли!.. Я всё тебе прощаю, И давний голод в недород, И что увлёк меня, вращая, Большой войны круговорот. Прощаю бед твоих безмерность — Они устроены людьми. Прощаю, как закономерность, Измены в дружбе и любви. Для всех утрат, былых и близких, Я оправданий не ищу. Но даже горечь дней колымских Тебе я всё-таки прощу. И только с тем, что вечно стынуть Придётся где-то без следа, Что должен я тебя покинуть, — Не примирюсь я никогда. Я всё тебе прощаю. И давний голод в недород, И что увлёк меня, вращая, Большой войны круговорот. О, мои счастливые предки, Как завидую нынче вам! Слышу дальний звон колокольный. Это солнце гудит весной. Вижу белые колокольни, Вознесенные над землей. Как уйду я, кому оставлю Этот мир, где роса чиста, Эту полную солнца каплю, Что вот-вот упадет с листа? После огненной круговерти Что их ждет, потомков моих? И смогу ли жить после смерти В невеселой памяти их? Или, может быть, их не будет На холодной, пустой Земле?.. В неярком блеске Я взором трепетным ловлю Твои пролески, перелески - Все, что без памяти люблю: И шорох рощи белоствольной, И синий дым в дали пустой, И ржавый крест над колокольней, И низкий холмик со звездой Мои обиды и прощенья Сгорят, как старое жнивье. В тебе одной - и утешенье И исцеление мое. Володька лежал в забое, Задумчив и недвижим. Лишь уцелевшая чудом Лампа его не погасла И освещала руки С узлами набухших жил. И освещала кровлю - Нависшие черные своды. Бежали на помощь люди По штреку из темноты. Искрился кристаллами кварца Огромный кусок породы, Перечеркнувший Вовкины Радости и мечты Володька был славный малый, Задиристый и упрямый. Он даже в большие морозы Ходил - нараспашку душа. А из далекого Курска Володьке прислала мама Красивый, с оленями, свитер И вязаный теплый шарф Мы вышли из клети молча, Словно бойцы на поверке, Откатчики, машинисты, Бурильщики, мастера. И в свете полярного утра Шахтерские лампы померкли. Свистел обжигающий ветер В обмерзших стропилах копра. Я думал о том, что все мы - Хорошие, сильные люди, Что здесь мы еще построим Прекрасные города. Отыщем счастливые жилы И золота горы добудем, Но вот возвратить Володьку Не сможем мы никогда Прощальным салютом взрывы Гремели средь белых сопок. Эхо неслось, отдаваясь В штольнях, карьерах, стволах, И улетало в небо, Где над копром высоким Упрямо боролся с ветром Маленький красный флаг. Обложили, как волка, флажками, И загнали в холодный овраг. И зари желтоватое пламя Отразилось на черных стволах. Я, конечно, совсем не беспечен. Жалко жизни и песни в былом. Но удел мой прекрасен и вечен - Все равно я пойду напролом. Вон и егерь застыл в карауле. Вот и горечь последних минут. Эти пули меня не убьют. Опять в полях светло и пусто. Солома, ветер и песок. И в синем холоде капуста, И в желтом пламени лесок. И незабытый, изначальный, В тиши прозрачной и сырой - Далекий, ровный и печальный Стук молотилки за горой. Сырой лужок о трех ракитах, Осока стылая в воде. И ряд колосьев, позабытых На обнаженной борозде Когда еще, какие дали Помогут мне хотя б на миг Забыться в праздничной печали От невеселых дум моих? И на какой другой излуке, В каком непройденном пути Смогу забыть о той разлуке, Что неизбежна впереди? И на каком другом рассвете, В какой неведомой глуши Так ощущается бессмертье Колосьев, ветра и души? Осень, опять начинается осень. Листья плывут, чуть касаясь воды. И за деревней на свежем покосе Чисто и нежно желтеют скирды. Налетел и растаял Легким туманом в лесной полосе. Жалобным криком гусиная стая Вдруг всполошила домашних гусей. Что-то печальное есть в этом часе. Сосны вдали зеленей и видней. Сколько еще остается в запасе Этих прозрачных стремительных дней? Солнце на миг осветило деревья, Мостик, плотину, лозу у пруда. Словно мое уходящее время, Тихо в затворе струится вода. Отвлекающий десант… Скоро, скоро кровь прольётся! Отвлекающий десант С хрупкой маленькой подлодки. Наливает лейтенант По сто грамм казённой водки. И ясна, понятна цель, Невозможное — возможно: Взять посёлок Коктебель И держаться — сколько можно. Налететь, напасть, отвлечь — Без подмоги, в непогоду. И навеки в землю лечь. В эту землю, в эту воду. Есть такой в морском уставе. Отвлекающий десант — Вечный путь к посмертной славе. После всех побед и бед Их припомнят и прославят. Через тридцать долгих лет Здесь им памятник поставят. На воде растаял след… Двадцать девять краснофлотцев!.. Через тридцать долгих лет Лишь один сюда вернётся. Лишь один остался жив. Плакал горькими слезами, Две гвоздики положив На холодный серый камень. И гудели слова Тяжелее свинца. И давился от злости Упрямый майор. Было каждое слово Не слово - топор. Мы расшлепаем скоро Сынка твоего!.. Но поднялся со стула Мой старый отец. И в глазах его честных Был тоже - свинец. А не верю, не верю! Все кажется мне, Что исполнится срок - И вдруг распахнутся Веселые двери, И ты, как бывало, Шагнешь на порог Наивный и мудрый, Подкошенный давней Нежданной бедой, Ушедший однажды В зеленое утро, Холодной двустволкой Взмахнув за спиной. Я думаю даже, Что это не слабость - Уйти, Если нет ни надежды, Ни сил, Оставив друзьям Невеселую радость, Что рядом когда-то Ты все-таки жил А солнце над лесом Взорвется и брызнет Лучами на мир, Что прозрачен и бел Прости меня, друг мой, За то, что при жизни Стихов я тебе Посвятить не успел. Вольны мы спускаться Любою тропою. Но я не пойму До конца своих дней, Как смог унести ты В могилу с собою Так много святого Из жизни моей. Летят паутинки в сентябрьскую высь. И с первых минут пробуждается смутно Упругой струною звенящая мысль. Тебя вспоминать на рассвете не буду. Уйду на озера, восход торопя. Я все переплачу И все позабуду, И в сердце как будто не будет тебя. Останется только щемящая странность От мокрой лозы на песчаном бугре. Поющая тонкая боль, Что осталась В березовом свете на стылой заре. Имею раны и справки. Две пули в меня попали На дальней глухой Колыме. Одна размозжила локоть, Другая попала в голову И прочертила по черепу Огненную черту. Та пуля была спасительной - Я потерял сознание. Три друга мои погибли. Их положили у вахты, Чтоб зеки шли и смотрели - Нельзя бежать с Колымы. А я, я очнулся в зоне. А в зоне добить невозможно. Меня всего лишь избили Носками кирзовых сапог.
Опель зафира лямбда зонд
Трансформатор 110 35 10 характеристики
Дополнительный тест другие
Phenom ii n850 характеристики
Как прикрепить рулонные шторы к пластиковому