Ломидзе, Георгий Иосифович
Д. С. Лихачев, Г. И. Ломидзе, Д. Ф
Сравнительно-историческое литературоведение
От какого наследства мы не отказываемся
Ломидзе Г. И. это:
Ломидзе Г. И. это:
Взялся за нее отчасти из спортивного, так сказать, азарта. Читаю эту статью сейчас со смешанным, противоречивым чувством. С одной стороны, досадую на идеологические клише, полному набору которых отдан первый абзац: И то благо, что не всю статью загромоздил ими, а только начало, в тогдашних энциклопедических изданиях, казалось, обязательное. Не умея в ту пору энергично противостоять этой обязательности и беспечно воспринимая ее докучливой, но неизбежной обузой, хотел выговорить всю обойму чохом — и с плеч долой. Тем легче и скорее долой, что нашлось самоуспокоительное оправдание. С другой стороны, от ключевого тезиса своей пятнадцатилетней давности статьи о советской литературе как многонациональном единстве литератур народов СССР не отрекаюсь и поныне. И, откровенно говоря, не вижу надобности отрекаться. Как и менять тогдашние оценки творчества разнонациональных писателей, чьи достойные имена приводились в подтверждение главного тезиса, — Ю. Ауэзова, а из современных, включая тех, кого уже нет с нами сегодня, — А. Все они шли в одном ряду с мастерами русской литературы: Рискую встретить и несогласие тех серьезных оппонентов, для которых такое понятие, как советская многонациональная литература, не просто перестало существовать одновременно с распадом СССР, но и вообще утратило сколь-либо реальный историко-литературный смысл, изначально и заведомо эфемерный. Идеологический, политический, но никак не эстетический. А между тем все это не просто издавалось, но и находило внимательную, заинтересованную читательскую аудиторию, не всегда широкую, массовую, но и не узкопрофессиональную. От старейших русской, украинской, армянской, грузинской, таджикской, узбекской, эстонской, латышской, литовской, пришедших в советские десятилетия с богатым многожанровым и многостилевым опытом зрелого реализма, до белорусской или казахской, тоже немолодых, но бурно, стремительно расширивших свой художественный диапазон за счет становления и развития новых для них эпических жанров, прежде всего романа. От новописьменных или младописьменных, начавших свое летоисчисление с 20—х годов, до новорожденных на наших глазах в 60—е. Все вместе создавало широкую панораму общелитературного процесса, при всей его мозаичной пестроте увиденного в единых временных координатах. И если на нынешний посттоталитарный взгляд, обновленный и углубленный, эта картина, выписанная самобытными разнонациональными красками, в чем-то и устарела, то прежде всего методологически, но никак не фактологически. Фактология и сегодня не утратила своего первостепенного значения, хотя принципиально обогатилась. За счет необходимого корректирования эстетических ориентиров, критериев и оценок. Аксенова в русской литературе, В. Хвылевого в украинской, А. Софронова в якутской, Фитрата и Чулпана в узбекской. Авторами обзорных, проблемных, аналитических статей, составлявших их, выступали, как правило, историки литературы, литературоведы, критики, чьи творческие интересы не замыкались рамками одной лишь своей национальной литературы, а, раздвигая их, выходили на простор, называвшийся всесоюзным. Это и достойные благодарной памяти М. Бикмухаметов, и не оставившие критической стези, но вынужденно сузившие ее сейчас В. Добавлю к этому выборочному перечню таких разнонациональных критиков, как Г. Дончик Украина , В. Бугаев Белоруссия , Г. Елигулашвили Грузия , А. Григорян Армения , А. Бучис Литва , Р. Крамова о многонациональном советском рассказе, И. Дедкова о белорусской и эстонской прозе, творчестве В. Борщаговского об эстонских и таджикских писателях — от патриархов Ааду Хинта и Джалола Икрами до молодых тогда Мати Унта и Фазлиддина Мухаммадиева, книга А. Козько, Мари Саат включены — своеобразная жанровая находка критика — диалоги в письмах, какими он долгое время обменивался с Д. А заразительный пример союзных издательств стимулировал инициативы республиканских. Ильницкого о своей родной литературе. Адамович, обеспокоенно предостерегая от бесперспективной замкнутости художественной мысли. Турбин , Белоруссии Я. Лойко , Литвы А. Лауринчюкас , Армении Л. Среди полусотни его авторов: В числе его авторов — отбираю поименно так, чтобы свести к минимуму повторы, без нужды загромождающие текст, — Н. Картина неполная, да я и не стремлюсь к обзорной полноте, перечисляя лишь то немногое, что сохранилось в личной библиотеке. Но показательная, характерная для того явления, о каком веду речь. Или, повторяя название молдавского сборника, трибунно: Предпочту академическое, скучное, но точное: Они памятная, а в чем-то и дорогая реальность не столь уж давнего культурного прошлого, когда погруженные в него наука о литературе и литературная критика исполняли по мере сил, конечно же ограниченных, догматически скованных официальными директивами и установками, двойную миссию: В активе журнала длительные остропроблемные дискуссии об общих, говоря научно, типологических закономерностях многонационального литературного процесса, а также оперативное рецензирование новинок литературоведения и критики, появлявшихся в республиках. Очевидный перебор в назидательной лексике и интонации настораживает: Все это зачитывалось иногда до дыр отнюдь не в принудительном порядке. Как и графоманская проза Вадима Собко, Любомира Дмитерко на Украине или первосекретарская Шарафа Рашидова в Узбекистане, бригадно сработанная по методу хлопковых приписок. Однако как ни торопливо радужен вывод критика, он все же не скоропалителен. И заключал в себе хоть и не всю правду, но часть правды, которую жалко сегодня оставлять в безраздельной монополии тоталитаризма Правый и праведный расчет с тоталитарным советским прошлым, о котором можно сказать словами поэта:. Ни русская, ни другие литературы народов бывшего СССР тоже не избежали сокрушающих приливов этой, нет, не волны, а волнообразной пены. В ее вихревых коловоротах и литературная критика, словно притомившись от обязательной для нее аналитической работы, то и дело предпочитает ернический треп, все чаще и больше становящийся поветрием дурной моды. Главное — ниспровергнуть, разровнять советское наследие так, чтобы не осталось ничего из недавних авторитетов, любимцев. Доказать, что ничего достойного не было. Один из бурных выплесков, предвосхитивших эту шальную моду, — двадцатилетней уже давности статья Ю. В этой нервически взбудораженной статье Ф. Астафьев вкупе с тогдашними — подчеркиваю, тогдашними — В. Беловым в другом случае Ю. Мальцев удлинит перечень, включив в него Б. Искандера размашисто зачислены в обойму писателей-соглашателей, скрывающих правду. Но если вся русская литература серединных десятилетий ХХ века сплошь промежуточна, то нечего с нею и церемониться как эстетически, так и этически. Видимо, так рассудил и молодой автор, которого не называю единственно потому, что он не оригинален, а всего лишь варьирует не однажды примелькавшееся, до оскомины приевшееся: Она как-то очень успешно и жизнерадостно заменила собой литературу в изгнании и под запретом. Отстранившись от трагедии и простых христианских истин русской литературы ХIХ — начала ХХ вв. Иногда более успешная, иногда менее. Но почти всегда — суррогат. Были и явные неудачи: Таланкина, мы вправе признать русской литературной и кинематографической классикой середины ХХ века Вот и мы, таким образом, дожили до того, чего сами не застали, но о чем знали по историографии разнузданного шабаша первых послеоктябрьских лет: Что же, на нынешнем своем витке история повторяется, причем в виде фарса? К примеру, так, как говорит об этом Даниил Гранин, оглядывая в первый год нового века век минувший. Окончательно ли исцеление от того и другого? С избыточным, на мой взгляд, оптимизмом писателя можно спорить, тем более, что и он согласен: Но для тех, кто учится у нее, внимает ее трагическим урокам, несомненно: Что-что, а культурное наследие ХХ века, в которое вошло и творчество самого Д. Гранина, даже в советской его части, на шлак не списывается. Обрывать цепь времен, настаивает он, значит, оставлять культуру беззащитной. Перечень писательских и не только писательских имен в статьях, открывающих новую публицистическую книгу Д. Гранина, может быть без усилий продолжен как литераторами, так и читателями, включая тех, для кого былая советская литература не только русская. Продолжу его и я как критик, чьи интересы и пристрастия тоже не были узконациональными. Мысленно оглядывая сейчас свои прежние статьи, при всей самокритичности их переоценки, не нахожу оснований пересматривать давние суждения как об О. Гранине, так и о стихах Э. Межелайтиса и поэмах Ю. Ханзадяна, поэзии и прозе С. Сдерживая себя, обрываю перечень и обеспокоенно думаю о том, что скороспелое вычеркивание из нашей коллективной памяти этих и других писателей чревато забвением представляемых ими литератур. А значит, и обширных историко-литературных пластов культуры, как географические карты линиями железных дорог, густо испещренных вертикалями и горизонталями межнациональных связей, взаимовлияний, взаимодействий, которые предполагали и притяжения, и отталкивания. Изданные вскоре по-русски, оба самим фактом своего литературного бытования активно участвовали в деятельности международного общественного Комитета спасения Арала, одно из последних заседаний которого прошло в Москве, в писательском ЦДЛ. С распадом СССР распался и этот Комитет. Берггольц и романы, повести В. В первом случае его влекла открытая исповедальность повествования, во втором — мастерство бытописания, тем более важное для М. Вспоминаю показательные разносы и установочные проработки, каким молдавская партократия во главе с самовластным хозяином республики И. Но кто ограждал его талант от местных проработок и разносов? Русские писатели и русские критики. Московские издательства, выпускавшие его книги. Московские театры, первыми ставившие его пьесы. Объясним скромнее — заинтересованной, но бескорыстной поддержкой теснимого или гонимого таланта потому лишь, что он талант, нуждающийся в защите. В условиях идеологического прессинга и цензурного надзора это не всегда давало ощутимые результаты. Глухая стена цековских запретов, на которые провоцировали республиканские власти, оказалась не из тех гнилых, что ткни — и развалятся. Но, с другой стороны, мог ведь и не состояться Ч. Москва защитила в свое время и М. Друцэ она не сработала. Это произошло в самом начале перестройки, когда Молдавия еще не стала Молдовой и И. Республиканские власти, партийные и советские, издавать газету запретили, бдительно угадав в намерении писателя вызов насилию — и над элементарным здравым смыслом тоже, — с каким осуществлялся в свое время волюнтаристский перевод молдавского языка, единственного романского в бывшем СССР, на кириллицу. К запрету шумно присоединились подстрекаемые крикуны из русского населения республики, посчитавшие замену кириллицы латиницей националистическим посягательством молдаван на национальные права русских. Но при чем, спрашивается, их права, если крикунам равным образом не было дела ни до латиницы, ни до кириллицы: Издать ее помогла не Москва, а Рига, где она печаталась после запрета в Молдавии. Не единичный пример того, как, в обход искусственных препятствий и не считаясь с указующим перстом союзного центра, одна республика протягивала руку помощи другой. Бывало, что это испытывали на себе и русские писатели. Кстати, там же, в Вильнюсе, уже после смерти литератора был издан двухтомник его произведений. По тем временам это было наиболее полное издание русского писателя, творческий и человеческий авторитет которого был так высок Однако, предпочтя запятую, автор продолжил: Вроде бы и поблагодарил, и похвалил, но нехотя, через силу, заподозрив при этом в антирусском настрое всех литовцев без разбора. Сошлюсь в подтверждение на собственную память, сохранившую свидетельства мало сказать доброжелательного, уважительного — дружеского расположения литовцев к опальному русскому писателю, о котором они, повторяя М. Свою издательскую политику он умело строил и на поддержке тех приметных явлений русской литературы, перевод и издание которых в Эстонии встречались в Москве с зубовным скрежетом. Он бы и Сергея Довлатова, жившего тогда в Таллинне, успел издать, если б в дела издательские не вторглось КГБ: Уместно, видимо, в связи с этим рассказать о дорогом мне эпизоде, какой имел место в собственной литературной биографии. Бушину, оголтело ошельмовавшему писателя, обошла несколько московских журналов, но, всюду одобренная, была тем не менее отвергнута: Там статью с ходу, досылом поставили в очередной номер и позаботились о распространении его в Москве, дав повод моему оппоненту вдоволь поязвить задним числом: Что побудило Гурама поступить так? Не просто рыцарское чувство дружбы, на которое так щедры грузины. Прежде всего — обостренное и оскорбленное чувство справедливости, которое, не мирясь с неправдой, обязывало оградить достоинство и авторитет Булата Окуджавы от облыжных инвектив. За это даже маститого Симона Чиковани вызывали на ковер к тогдашнему заведующему отделом культуры ЦК КПСС Д. Поликарпову и песочили как нашкодившего школяра Недаром шутил Расул Гамзатов: Наши культуры были вместе, они обогащали друг друга. В течение 24 часов в общесоюзном эфире, как минимум один раз, звучала тема той или иной братской республики. За этим тщательно следили и серьезно наказывали курсив мой. Но шутки шутками, а жизнь жизнью. И митингово заболтанная, банкетно зацелованная дружба народов не отменяла своей первоосновы — дружбы людей. Впрочем, и от этого элементарного человеческого, глубинно совестливого чувства нынешние концептуалы национал-патриотического толка норовят не оставить камня на камне. Бондаренко, уважительно узревшего в стихах Беллы Ахмадулиной о Грузии и ее переводах грузинских поэтов проявления исповедуемого и проповедуемого им самим имперского сознания. Тихонову за то, что он совершил поистине творческий подвиг, познакомив советского читателя с сокровищницей грузинской духовной культуры. И подтверждали свое свидетельство рассказом самого Тихонова о его первом знакомстве с Грузией, о том, как Грузия, которую он называл своим поэтическим дыханием, навсегда вошла в его жизнь и творчество, как дружба с грузинскими поэтами, пройдя через годы и десятилетия, обогатила его стихи новыми настроениями и мотивами, образами и темами. Судьбоносное же начало всему положило открытие, узнавание инонационального мира. Эмоциональное потрясение броским, красочным колоритом грузинской природы и быта, под покровом которого угадывались особность, самобытность народа, его истории и культуры, обострило духовную потребность приобщиться вослед Грибоедову, Пушкину, Лермонтову к этому пока что неведомому, не познанному миру, так разительно непохожему на привычный русский, глубже войти, погрузиться в него. Окрыляющее, вдохновляющее чувство, пережитое в Грузии Пастернаком и Заболоцким, Луговским и Симоновым, которых, как и Ахмадулину А. Леоновича и многих, многих других , грузинская земля согревала своим теплом, одаривала душевным успокоением. Ему сродни не поверхностное, по вершкам нахватанное, а глубокое и разностороннее знание, которое не дается с кавалерийского наскока. При чем же здесь имперское сознание с его великодержавными амбициями? Абсолютно ни при чем. Но примем на минуту условия, заданные имперской версией В. Бондаренко, продолжим ее логически, дабы удостовериться в абсурдности вытекающих из нее вопросов и навязываемых ею ответов. Ахмадулину, как и других современных русских поэтов, вела в Грузию великодержавная фанаберия, то, стало быть, ею же порождены очерки и повести об Армении В. А они, надо полагать, заразили в свою очередь экспансионистским душком примкнувшего к ним литовца Э. Ох уж это имперское сознание, властно втягивавшее в свою орбиту не одних русских! Не устояли перед ним латыш И. И совсем махровым империалистом в квадрате, казахским и русским одновременно, предстает М. Ауэзов, видевший свое призвание писателя, ученого, просветителя в том, чтобы, открывая Восток Западу и Запад Востоку, содействовать взаимопроникновению и сближению их национально- самобытных культур. Кулиев о Зульфии, Л. Подлинное же имперское сознание — там, где оно действительно есть и где его надлежит оценивать без снисхождения, — не обременяет себя благородными самопроявлениями. Такова евразийская концепция В. Разделяющие ее, возможно, думают, будто она евразийская потому, что предполагает равную открытость культурного пространства как Западу, так и Востоку. Лишь ближайшему к России Западу и ближайшему к ней Востоку в эпицентре с нею самой. Евразийский народ — это не Азия плюс Европа, это совершенно особенный народ. И еще, евразийцы — это, главным образом, русский народ Все народы западнее Москвы — прибалты, молдаване, украинцы, белорусы — это все европейские народы. На востоке России — тюрки, кавказцы, монголы — азиатские. Стоило выпасть из этого завлекающего поля Грузии и Литве — их национальное развитие не замедлило пойти вспять: Так ли уж гуманистически безразлично для одной национальной культуры, если с другой она соотносится негативно? Оно более широко, нежели пространство, образуемое лишь странами СНГ. Страны Балтии в СНГ не входят, но и они расположены не за тридевять земель, а на этом пространстве: Возможно, это по сердцу не всем гражданам Эстонии, Латвии, Литвы. Но ведь и мне, гражданину России, по сердцу не все политические, социальные, духовные реалии их нынешнего бытия, как, впрочем, и бытия российского. Глядя со своей стороны — но не со своей колокольни! Наверное, не без юмора заметил однажды Леннарт Мери, для Эстонии и вообще для независимых стран Балтии было бы выгоднее граничить с Канадой, но она граничит не с ней, а с Россией, и с этим надо считаться. Считаться, добавлю, обоюдно, как эстонцам, так и нам, русским, взаимными усилиями сооружая не только пограничные столбы, но и духовные переправы поверх полосатых столбов. Потому что на том материке, каким была многонациональная литература, называвшаяся советской, эстонская литература проложила свои незарастающие тропы. И может быть, русским из южан даже больше, чем северянам-эстонцам. Вытаптывать эти тропы сейчас, позволять им зарастать чертополохом непамяти неразумно с обеих сторон. Но ведь вытаптываются, зарастают! В году неожиданный звонок из Таллинна: Не утаю — обрадовался: А поскольку как раз на той неделе улетал в Нагорный Карабах, то все нужное для статьи взял с собой в дорогу. Нет-нет, да и думалось с легкой иронией о совпадении случайном, но по новым временам почти символическом: Но об этом мог и не узнать, если б советник по культуре не пригласил в посольство Эстонии, где вручил не дошедший до Москвы номер журнала. И снова непрошеная горьковатая мысль: После этого никаких контактов с Эстонией у меня больше не было. Правда, выпала хорошая встреча, но не в Москве и не в Таллинне, а в Варшаве — с историком литературы, литературоведом, культурологом Н. Басселем, часто выступавшим в советские годы со статьями о русско-эстонских литературных связях. Небольшая по объему, но емкая по содержанию книга дает сжатый, местами конспективный обзор многовековой эстонской культуры от фольклора, первых письменных памятников и исторических хроник до литературы, изобразительного искусства, музыки, театра и кино наших х годов. Две преступные массовые депортации эстонцев: Были арестованы и сосланы в Сибирь поэт X. Тальвик и драматург X. Раусеп оба умерли в ссылке , заключен в тюрьму фольклорист А. Аннист, арестован и отправлен в лагерь в Коми АССР молодой тогда литератор и юрист Я. Жертвами этой борьбы оказались и занимавшие высокие государственные посты в советской Эстонии крупнейший историк X. Круус и известный литературный критик Н. Андрезен, арестованные и заключенные в тюрьму в г. Репрессиям подверглись и многие другие деятели науки, литературы и искусства; те из них, что выжили в заключении и ссылке, были в середине х гг. Всего за период с по г. А книги эстонских писателей выходили в общей сложности за это время на 45 языках свыше наименований общим тиражом более 30 миллионов экземпляров. В эстонской культуре I—х гг. С интересом вникая в лапидарные характеристики новинок эстонской прозы х годов, какие дает Н. Бассель, с горечью обнаруживаю, что большинство из них в русском переводе до нас не дошло. Да и состоялись ли их переводы и издания по-русски? Не нашел в них многих писательских имен, какие были ранее на слуху. Словно с восстановлением Эстонией государственной независимости враз стали никому не интересны у нас в России Лилли Промет и Ральф Парве, Юло и Юри Туулики, Арво Валтон и Тээт Каллас. Что, они перестали писать? Басселя узнал о многих и о многом. Потому на месте полет, что главный герой психологически напряженного повествования — невостребованный, несостоявшийся Улло Паэранд из тех незаурядных людей, самобытных личностей, которых природа задумывает на многократно большее, чем дает жизнь. Вот, оказывается, с каких давних пор советская история была запрограммирована на отнюдь не фарсовые повторы, в том числе и демагогически лживой лексики! На глазах того же Улло Паэранда разворачивается деятельность первого правительства советской Эстонии, возглавляемого поэтом И. А в годы гитлеровской оккупации он близок Центру эстонского движения Сопротивления, которое, существуя из конспиративных соображений не на бумаге даже, а в пылком воображении самоназначенных на будущее министров, называет себя движением Третьей возможности. А один из выразительных эпизодических персонажей этих глав — адвокат Сузи, министр просвещения формируемого впрок, но так и не сформированного национального правительства Третьей возможности. С главным же героем романа Великий Постановщик поступит незлобиво, почти милостиво, хоть и не преминет под конец показать отнюдь не карманный кукиш. Совершенно очевидно, что стоит. Я, правда, не знал, был ли Улло как-то связан с движением охраны памятников старины, — на позапрошлой неделе слет представителей клубов охраны памятников старины в Тарвасту был запрещен. Так основательно запрещен, что все опустевшие ржаные и пшеничные поля со следами уборочных комбайнов, не говоря уже о картофельных полях, два дня были полны собирателей картофеля в новеньких синих робах. Такое допущение предполагают и частые сюжетные вторжения в повествование самого писателя, и множество вкраплений в текст известных имен из политических, научных и особенно литературных кругов Э. Этот ненавязчивый прием документализации повествования побуждает острее видеть в нем художественное свидетельство истории, образно пересоздающее, но не меняющее действительной фактуры. С тем, попутно заметим, большим доверием воспринимаются внесюжетные рассуждения как писателя, так и его героя о гримасах времени, какими калечились люди и поколения. Как правило, они виртуозно выдержаны в раздумчивой интонации, отдающей терпкой горечью, которая пробивается из подтекста в текст через внешне громоздкие словесные конструкции и несколько утяжеленную стилистику. Или экскурс Яана Кросса в собственное лагерное прошлое. По тайге, тундре, степи, пустыне. А между тем они могли бы восполнить провалы и пустоты советской истории, которую пристало видеть не только российскими глазами, а стереоскопически, совмещая наше понимание с пониманием другими народами бывшего СССР. И уроки прошлого, и расчет с ним тем полнее, чем разностороннее неучебное знание Попов себя и читателей вскоре после гекачепистского путча в августе года и провокационно ускоренного им распада СССР. И, прогнозируя развитие национально-освободительных движений в республиках бывшего Союза и постсоветских межнациональных отношений, допускал возможность разных вариантов, не исключающих и того, что победа российской демократии так окрыленно в ту пору думалось о России не ему одному! В ретроспективе минувшего десятилетия видно, что допущение демократа первой волны подтвердилось куда в больших масштабах. В ряде республик, и прежде всего на восточных окраинах советской империи, победили не национал-демократы, а национал-коммунисты, установившие жесткие авторитарные режимы, несовместимые ни с демократией вообще, ни с сопутствующими ей правами человека и гражданскими свободами личности в особенности. Тиркиша Джумагельдиева в его краткое пребывание в Москве, куда раньше он приезжал по несколько раз в году, ни о чем не спрашивал, ибо его ответ предугадывался и без встречной наводки. Как бывший партийный лидер остался таковым и в облике туркмен-баши, так и писатель-гуманист не изменил себе. И нет вопроса в том, кто из них полномочней представляет Туркмению: И даже, как доводится слышать, общее спортивное Последнее перед лицом сложившейся реальности пока что из области надежд и мечтаний: Снова обращаюсь к каталогам Российской государственной библиотеки, ищу в них имена названных в этих заметках писателей Украины и Белоруссии, Закавказья и Средней Азии. И почти не нахожу их книг, русские издания которых датировались бы ми годами. И справедливо сетует, потому что неутомим и в свои 80 с лишним лет. И в е, и в е годы его поэтичные, акварельные миниатюры переводились и издавались след в след за белорусскими публикациями. Наверняка их и сейчас наберется на солидную книгу. Василю Быкову на удручающем фоне переводного бескнижия, можно считать, повезло: Но преимущественно прежние повести х. А между тем и у него за десятилетие явно сложилась не одна новая книга рассказов и повестей, написанных как в экспериментальной для писателя условно-притчевой манере, так и в привычной ему строго реалистической. А в границах одного-полутора месяцев: Непозволительное для уважающих себя и мало-мальски озабоченных качеством своей продукции издательств роскошество смертей, убийств, киллеров. Для действительно событийных явлений одной только русской литературы места почти не остается, их приходится выискивать днем с огнем. А о литературах других народов за пределами России и толковать нечего: Не отсюда ли стремление отмечать непременными презентациями те редкие издания, которые все-таки прорываются? Казалось бы, благое дело, рассчитанное на общественное внимание. А взглянуть с другой стороны — свидетельство оскудения. Когда книги инонациональных писателей выходят сотнями или хотя бы десятками в год, на презентацию каждой отдельной не хватит ни сил, ни времени. Когда единицами — как ни воспринять событием незаурядным, праздничным. И ведь действительно праздник поверхбарьерного единения! Тем же издательством предпринято и такое — не побоимся громкого, ответственного слова — великое дело, как издание книги избранных работ статей, докладов, выступлений, эссе Мераба Мамардашвили. Включены в нее и философские наблюдения, и заметки ученого в отрывочных конспективных записях ежедневника конца х и 70—х годов. Одна из таких записей имеет отношение и к развиваемой мною теме наследства, от которого нам не следовало бы сгоряча отказываться: Что могут помнить населяющие ее люди? Как ни велик искус изменить или хотя бы подправить, улучшить историю, сделать это невозможно. Им козырял по-родственному поддержанный первым секретарем узбекского ЦК и первым писателем Узбекистана академик И. Несколько лет спустя, уже после смерти М. Рыльского, за необдуманный поступок покойного друга извинялся Юрий Смолич, посчитавший душевным долгом посвятить К. Паустовскому главу в книге воспоминаний. Поддерживая и разделяя этот тезис А. Разных и, подчеркну, равноправных в отношениях как межгосударственных, так и внутрикультурных. Доминирование же одного предполагает возвышение над другими — ведущего над ведомыми. Однако их он по-учительски наставительно противопоставляет и национальной классике, и современным мастерам других литератур. Ни одна национальная культура не может развиваться сколь-либо плодотворно, ограничивая, замыкая себя пределами собственного надела, отделенного, обособленного от других межевыми перегородками. Самоизоляция разрушительна для нее, так как лишает нацию живительного творческого общения с другими культурами, добрососедского взаимообогащающего обмена разнонациональными художественными ценностями. Природно органичные любой культуре межнациональные связи, включая литературные, не декретируются, не навязываются силой. Неуемная сила пригодна разве что для разрыва связей и разрушения, но никак не для сцепления и созидания. Сцепляет, созидает будничная, деловая работа. Ее сегодняшнее запущение близко аварийному состоянию, чреватому и литературными катастрофами, и человеческими трагедиями. Профессиональная невостребованность переводчиков, лишенных работы и заработков, порождена развалом самого дела художественного перевода как одной из фундаментальных опор межнациональных культурных связей. Мало сказать, неразумно в деловых отношениях. Но если мало или вовсе не переводят, то родной язык не обеспечивает достаточного уровня развития народа, подрастающего поколения. Народ отстает в своем развитии. И только отдельные представители народа могут в таком случае через другой язык, в котором хорошо представлена мировая цивилизация и наука, быть на уровне века, могут работать в той или иной области и могут достичь соответствующих современности результатов. Чуковскому, искусство перевода требует полной творческой самоотдачи, которой сродни не ремесленническое умение, а вдохновенное мастерство. Переводить, как и писать в стол, без выхода в печать, все равно что оставлять невозделанным поле или несобранным урожай. Будучи многонациональной, прежняя советская литература создала высококвалифицированную школу художественного перевода, уникальную и по количественному охвату взаимно переводимых произведений, и по качественному уровню переводов. Этот опыт накапливался десятилетиями и, стимулируемый издательской практикой, нуждался в обобщениях теоретических. Отсюда потребность в периодически возникавших дискуссиях о состоянии, ближайших и долгосрочных задачах художественного перевода, почти ежегодных общесоюзных и республиканских конференциях переводчиков, частых изданиях монографий и коллективных сборников, посвященных теории и практике перевода. Вполне может не возродиться ни в каких обновленных формах. Еще бы не спасительный, если, ограждая от закордонного чужебесия, оставлял наедине с девственно-непорочным читателем, чей художественный вкус не отягощала избыточная литературная эрудиция. А агрессия в такой тонкой и сложной сфере, как межнациональные отношения, всегда взрывоопасна. Блока, открывающих год Не убудет национальной силы ни в России, ни на Украине, если на русский язык будут переведены новые стихи Л. Павлычко, а на украинский — Б. То же — применительно к России и Белоруссии: Как и стихи Г. Нелюбопытство, все больше и чаще проникающее в наш нынешний духовный климат? И к другим литературам в целом, и к представляющим их писателям персонально. В жизни духовной оно укореняется не само собой, но отчасти и благодаря сиюминутному политиканству в жизни общественной. Не могу не поделиться одним личным переживанием. Лужкову, и к исполняющему обязанности президента России В. Одна из них — взаимная неприязнь писателя Василя Быкова и белорусского президента Александра Лукашенко. Они не сошлись не характерами, а жизненными позициями. Один, исполняя свои служебные обязанности, практикует авторитаризм, другой своим творчеством исповедует человечность. Одного считают Совестью нации; другого именуют Батькой нации. В Белоруссии Совесть находится в оппозиции к Батьке. Или Батька — к Совести, что, наверное, будет точнее. Казалось бы, как не ответить и Союзу писателей Москвы, от имени которого я выступал как один из его секретарей, и уважаемой редакции газеты, поместившей и поддержавшей мое письмо. Звонили ветераны войны, сочувствовавшие товарищу по оружию, читатели, выражавшие неизменное уважение к писательскому таланту. Но — ни звука от администраций обоих адресатов обращения. Словно взывалось в пустоту. Из последнего письма писателя, которое он прислал мне из ФРГ, предоставившей ему возможность спокойно судите сами, насколько спокойно жить и работать:. Я назван Лукашенкой в прямом эфире фашистом, литературным полицаем, что явилось сигналом для волчьей травли со стороны всего телевидения, радио и ряда газет. Группа писателей около 20 человек опубликовала в одной газете письмо в мою защиту, что вызвало новый приступ гнева руководства. Севрук бывший заместитель заведующего отделом пропаганды ЦК КПСС, ныне советник белорусского президента. И все это при полном моем молчании — заметь. Я нигде ни слова На этот раз даже офицеры запаса, разумеется и четыре генерала открыто выступили в мою защиту. Я думаю, что цель Жалко лишь детей-внуков, которые страдают из-за меня. В прошлом году одного отчислили из университета за месяц до защиты диплома, в этом отчислили другого правда, с 1-го курса. А в прессе пишут, что внук Быкова уехал в Америку, а другой замешан в криминале, что абсолютное вранье Все они — заложники за отцов, дедов Предпочитаю молча устыдиться за долготерпение и белорусское, и русское. Похоже, оно и впрямь черта обоих национальных характеров или, по новейшей терминологии, менталитетов Разъединенность, разобщенность взаимосвязанных прежде литератур опустошительны для литературоведческой науки и литературной критики, утративших былые плацдармы для сравнительного анализа. А надобность в нем не отпадает. Взять, скажем, русскую историческую прозу, внушительно представленную романами А. Можно размышлять о каждом из них в отдельности, можно обо всех вместе, но и рецензионный подход, и обзорный взгляд будут неполными, если обострение исторической памяти в современной русской прозе не соотнести с ростом национального самосознания в близкой нам белорусской литературе, увлеченно постигающей древнюю историю народа, не освоенную ни научно, ни художнически. В нее погружен роман О. Множество поводов для аналогий и параллелей с русским и украинским историческим романом. А так как один из героев О. Ипатовой — князь-объединитель Миндовг, то это дает толчок и для сопоставления интерпретаций реальной исторической фигуры средневековья белорусской писательницей и Ю. Но не иллюзорна ли надежда, не тщетна ли мечта воссоединить то, что рассыпается на глазах? Были бы и иллюзорность, и тщетность, если бы речь по примеру национал-большевистских ораторов велась о воскрешении советского государственного монстра с его великодержавной, имперской идеологией, а не о том, как важно сберечь деидеологизированное постсоветское культурное пространство, сцементировав его новыми многоразветвленными и равноправными межнациональными литературными связями. И если бы в этом по-разному, но остро не нуждались как сами писатели, так и развитые читатели. Несколько лет назад, в разгар очередного азербайджанского наступления на Нагорный Карабах, мне довелось быть с группой российских писателей в Степанакерте. В Степанакертском университете состоялся литературный вечер. Но едва он открылся, объявили воздушную тревогу. Как раз в тот самый момент, когда со сцены звучало восьмистишие Анны Ахматовой — строки высокого трагедийного накала:. Ни один человек не покинул зал, вечер продолжался и под сигналы тревоги. И продолжали звучать стихи:. Не перевод, а именно подражание, то есть вольное переложение, вариация по мотивам. Мотивы же заданы четверостишием Ованеса Туманяна, которое в переводе Наума Гребнева соответствует и объему, и смыслу армянского оригинала и по-русски звучит так:. Гребневский перевод тоже прозвучал на том вечере при воздушной тревоге, а вслед за ним по-армянски и стихотворение Туманяна. Они встречаются уже который раз, причем на переломах трудных лет и тяжких испытаний. Встречаются для того, чтобы возвысить и просветить человеческий дух, гуманистически окрылить надеждой и верой Она издана в году тиражом всего экземпляров. И не в каком-нибудь издательстве с типографией, а в селе Егвард под Ереваном, где жил автор, сам набиравший на компьютере свой труд, который писал, не мог не писать по зову души. С русским поэтом армянского ученого связывала многолетняя дружба, по праву и долгу которой он и рассказывал об их встречах и беседах, опираясь на свои дневниковые записи. Тираж еще меньше — 50 экземпляров. Заметки и воспоминания о Марии Петровых. Она сложена из статей — годов, печатавшихся в армянской периодике. Темы Армении и России занимают в ней примерно равное по объему место. В собственно литературном разделе статьи об Е. Гроссмане, а также о романе Ч. Так ему думалось и писалось, так печаталось в периодике и складывалось в книгу. Ибо Россия для Л. О политической ситуации в ней он судил так же остро и критически, с такой же болью, как о ситуации в Армении. Не все его суждения и оценки располагают к согласию, некоторые настраивают на спор. Но бесспорен тезис о немеркнущем общемировом значении русской литературы, чей всепроникающий гуманизм — незыблемая опора духовной жизни людей и поколений разных наций. Ее, эту опору, не колебали потрясения советской и не должны поколебать катаклизмы постсоветской истории. Итак, пять книг Л. Мкртчяна, которым он отдал последние годы своей светоносной жизни. Все они задумывались и писались в суровые для Армении годы испытаний. Скудные, а для большинства населения голодные, холодные без отопления , темные без электричества годы блокады, карабахской войны. Но в эти годы Л. Мкртчян стал академиком, ректором созданного им Славянского университета. Впечатляющий пример полной, безраздельной самоотдачи любимому профессиональному делу, неизменной преданности науке и литературе. И внушительный урок, творческий и нравственный одновременно. Пример и урок человека, в сознании, миропонимании которого духовное пространство культуры не распадалось и после распада СССР Ее сквозной образ, сопредельный теме нынешнего философского эссе Д. Этот символический образ стены и хотелось бы соотнести с нашими сегодняшними проблемами и заботами: И значит, будем искать новые пути, в том числе и новые организационные формы, которые помогут нам не просто сохранить, но и расширить традиционные межнациональные связи, углубить их благодаря и обоюдным переводам с языка на язык литературно-событийных произведений, и другим каналам взаимного ознакомления с творчеством разнонациональных мастеров слова и кисти, сцены и экрана. Оскоцкого, редакция приглашает обсудить поднятые в ней проблемы всех заинтересованных читателей — литературоведов, критиков, писателей. Попав в США, не поленился пару раз из любопытства — самодеятельный эксперимент! Та же четверть или треть М и м и н о ш в и л и, Чувство семьи единой, Тбилиси, , с. Не касаюсь их потому, что они требуют отдельного разговора, выходящего за тематические рамки этих заметок. Мудрая народная заповедь — о покойном или хорошо, или ничего — не имеет в виду научных трудов, которые, оставаясь жить в общественном сознании, воздействуют на него. Б а с с е л ь, История культуры Эстонии, Таллинн, , с. Литературная критика, Ереван, , с. Заметки полемические, ностальгические и отчасти автобиографические Из последнего письма писателя, которое он прислал мне из ФРГ, предоставившей ему возможность спокойно судите сами, насколько спокойно жить и работать: Как раз в тот самый момент, когда со сцены звучало восьмистишие Анны Ахматовой — строки высокого трагедийного накала: Я приснюсь тебе черной овцою На нетвердых сухих ногах И продолжали звучать стихи: Сладко ль ужинал, падишах? Ты вселенную держишь, как бусу, Светлой волей аллаха храним И пришелся ль сынок мой по вкусу И тебе, и деткам твоим? Мотивы же заданы четверостишием Ованеса Туманяна, которое в переводе Наума Гребнева соответствует и объему, и смыслу армянского оригинала и по-русски звучит так: Приснилось, что овца мне говорит: Б а с с е л ь, История культуры Эстонии, с.
Судебный приказ прошло 3 года
Маршрут автобуса 588 электросталь москва
Phorum солнышко стихи
Где применяют растворы
Карта линца на рейне
Программадля создания схем электропроводки квартиры