Его и сейчас узнают на улице. Он долгое время слыл одним из самых ловких, самых умелых и искусных футболистов Советского Союза. Где бы ни играли - в Москве, в Ленинграде, в Киеве или в Турции, - как только, бывало, выходит на зелёное поле сборная команда СССР, все сейчас же кричат: Курносый такой, с чубчиком на лбу… Вон, самый маленький! Узнать его было очень легко: Его и в команде никто не звал по фамилии - Дементьев или по имени - Пётр. Пека - и всё. А в Турции его прозвали "товарищ Тонтон". Тонтон - это значит по-турецки "маленький". И вот, помню, как только выкатится с мячом на поле Пека, сейчас же зрители начинают кричать: Очень хорошо, товарищ Тонтон! Так о Пеке и в турецких газетах писали: А если бы поставить товарища Тонтона рядом с турецким великаном Неждетом, которому он вбил в ворота мяч, Пека ему бы до пояса только достал… На поле во время игры Пека был самым резвым и быстрым. Бегает, бывало, прыгает, обводит, удирает, догоняет - живчик! Мяч вертится в его ногах, бежит за ним как собачка, юлит, кружится. Никак не отнимешь мяча у Пеки. Никому не угнаться за Пекой. Недаром он слыл любимцем команды и зрителей. А дома, в вагоне, на корабле, в гостинице Пека казался самым тихоньким. Мог двенадцать часов проспать, а потом двенадцать часов промолчать. Даже снов своих никому не рассказывал, как мы ни просили. Очень серьёзным человеком считался наш Пека. С бутсами ему только раз не повезло. Бутсы - это особые ботинки для футбола. Они сшиты из толстой кожи. Подошва у них крепкая, вся в пенёчках-шипах, с подковкой. Это чтобы не скользить по траве, чтобы крепче на ногах держаться. Без бутс и играть нельзя. Когда Пека ехал с нами в Турцию, в его чемодане аккуратно было сложено всё футбольное хозяйство: Бутсы были боевые, испытанные. Ими Пека забил уже пятьдесят два мяча-гола. Они были не велики, не малы - в самый раз. Нога в них была и за границей как у себя дома. Но футбольные поля Турции оказались жёсткими, как камень, без травы. Пеке прежде всего пришлось срезать шипы на подошвах. Здесь с шипами играть было невозможно. А потом на первой же игре Пека истоптал, разбил, размочалил свои бутсы на каменистой почве. Да тут ещё один турецкий футболист так ударил Пеку по ноге, что бутса чуть не разлетелась пополам. Пека привязал подошву верёвочкой и кое-как доиграл матч. Он даже ухитрился всё-таки вбить туркам один гол. Турецкий вратарь кинулся, прыгнул, но поймал только оторвавшуюся Пекину подошву. А мяч был уже в сетке. После матча Пека пошёл, хромая, покупать новые бутсы. Мы хотели проводить его, он он строго сказал, что обойдётся без нас и сам купит. Он ходил по магазинам очень долго, но нигде не мог найти бутс по своей маленькой ноге. Все были ему велики. Через два часа он наконец вернулся в нашу гостиницу. Он был очень серьёзный, наш маленький Пека. В руках у него была большая коробка. Пека с важным видом распаковал коробку, и все так и присели… В коробке лежали невиданные бутсы, красные с жёлтым, но такие, что в каждой из них уместились бы сразу обе ноги Пеки, и левая и правая. Что я, не вырасту, что ли? А зато бутсы заграничные. Только один человек не смеялся. Это был сам Пека. Он аккуратно завернул новые бутсы в бумагу и лёг спать, хотя на дворе был ещё день. Наутро Пека явился в ресторан завтракать в новых цветистых бутсах. Этак, пожалуй, когда из Турции уезжать будем, так бутсы совсем тесны станут… Пека, не обращая внимания на шутки, уплетал молча вторую порцию завтрака. Как мы ни смеялись над Пекиными бутсами, он украдкой напихивал в них бумагу, чтобы нога не болталась, и выходил на футбольное поле. Он даже гол в них забил. Бутсы здорово натёрли ему ногу, но Пека из гордости не хромал и очень хвалил свою покупку. На насмешки он не обращал никакого внимания. Когда наша команда сыграла последнюю игру в турецком городе Измире, мы стали укладываться в дорогу. Вечером мы уезжали обратно в Стамбул, а оттуда - на корабле домой. И тут оказалось, что бутсы не лезут в чемодан. Чемодан был набит изюмом, рахат-лукумом и другими турецкими подарками. И Пеке пришлось бы нести при всех знаменитые бутсы отдельно в руках, но они ему самому так надоели, что Пека решил отделаться от них. Он незаметно засунул их за шкаф в своей комнате, сдал в багаж чемодан с изюмом и поехал на вокзал. На вокзале мы сели в вагоны. Вот пробил звонок, паровоз загудел и шаркнул паром. Как вдруг на перрон выбежал запыхавшийся мальчик из нашего отеля. И знаменитые Пекины бутсы влетели в окно вагона, где молча и сердито их взял серьёзный наш Пека. Когда ночью в поезде все заснули, Пека тихонько встал и выбросил бутсы в окно. Поезд шёл полным ходом, за окном неслась турецкая ночь. Теперь уже Пека твёрдо знал, что он отделался от своих бутс. Но едва мы приехали в город Анкару, как на вокзале нас спросили: Мы получили телеграмму, что из скорого поезда на сорок третьем перегоне вылетели бутсы. Их завтра доставят сюда поездом. Так бутсы второй раз догнали Пеку. Больше он уже не пытался отделаться от них. В Стамбуле мы сели на пароход "Чичерин". Пека спрятал свои злополучные бутсы под корабельную койку, и все о них забыли. К ночи в Чёрном море начался шторм. Сперва качало с носа на корму, с кормы на нос, с носа на корму. Потом стало шатать с боку на бок, с боку на бок, с боку на бок. В столовой суп выливался из тарелок, из буфета выпрыгивали стаканы. Занавеска на дверях каюты поднималась к потолку, как будто её сквозняком притянуло. Всё качалось, всё шаталось, всех тошнило. Пека заболел морской болезнью. Ему было очень плохо. Он лежал и молчал. Только иногда вставал и спокойно говорил: Он выходил на прыгающую палубу, держался за перила и снова возвращался, снова ложился на койку. Все его очень жалели. Но всех тоже тошнило. Три дня ревел и трепал нас шторм. Страшные валы величиной с трёхэтажный дом швыряли наш пароход, били его, вскидывали, шлёпали. Чемоданы с изюмом кувыркались, как клоуны, двери хлопали; всё съехало со своего места, всё скрипело и гремело. Четыре года не было такого шторма на Чёрном море. Маленький Пека ездил на своей койке взад и вперёд. Он не доставал ногами до прутьев койки, и его то стукало об одну стену головой, закинув вверх ногами, то, наклонив обратно, било пятками в другую. Пека терпеливо сносил всё. Над ним никто уже не смеялся. Но вдруг все мы увидели замечательную картину: Сначала вышел правый, потом левый. Левый споткнулся о порог, но легко перескочил и толкнул правый. По коридору парохода "Чичерин", покинув хозяина, шагали Пекины ботинки. Тут из каюты выскочил сам Пека. Теперь уж не бутсы догоняли Пеку, а Пека пустился за удиравшими ботинками. От сильной качки бутсы выкатились из-под койки. Сперва их швыряло по каюте, а потом выбросило в коридор. Пека мрачно догнал свои бутсы и водворил их в каюте на место. Скоро па пароходе все спали. В двенадцать часов двадцать минут ночи раздался страшный удар. На мель сели… Разобьёт теперь нас… - Одеться всем теплее, всем наверх! В полминуты одевшись, подняв воротники пальто, выбежали мы наверх. Ночь и море бушевали вокруг. Вода, вздуваясь чёрной горой, мчалась на нас. Севший на мель корабль дрожал от тяжёлых ударов. Нас било о дно. Нас могло разбить, опрокинуть. Куда тут на шлюпках!.. Молча смотрели мы на чёрную эту погибель. И вдруг все заулыбались, все повеселели. На палубу вышел Пека. Он второпях надел вместо ботинок свои большущие бутсы. Смотри только не зачерпни. Пека серьёзно и деловито спросил: А он сопел как ни в чём не бывало. Это всех смешило и успокаивало. Не хотелось думать об опасности. Вместо мяча кита надуем. Тебе, Пека, орден морской звезды дадут. Через два часа капитан закончил осмотр судна. Мы сидели на песке. Подводных камней не было. До утра мы могли продержаться. Мы прожили три дня на наклонившемся, застрявшем в море пароходе. Иностранные суда предлагали помощь, но они требовали очень дорогой уплаты за спасение, а мы хотели сберечь народные деньги и решили отказаться от чужой помощи. Последнее топливо кончалось на пароходе. Подходили к концу запасы еды. Невесело было сидеть впроголодь на остывшем корабле среди неприветливого моря. Но и тут Пекины злосчастные бутсы помогли. Шутки на этот счёт не прекращались. Одних Пекиных на два месяца хватит. Когда кто-нибудь, не выдержав ожидания, начинал ныть, что мы зря отказались от иностранной помощи, ему тотчас кричали: Пели её на два голоса. Вам не жмут ли, Пека, бутсы? Не пора ль переобуться? А второй отвечал за Пеку: До Одессы доплыву, Не такие оторву… - И как у вас у самих мозолей на языке нет? Через три дня нас на шлюпках перевезли на прибывший советский спасательный корабль "Торос". Тут Пека снова попытался забыть свои бутсы на "Чичерине", но матросы привезли их на последней шлюпке вместе с багажом. Пека делал вид, что не замечает. И Пеке торжественно вручили в собственные руки его бутсы… Ночью Пека пробрался в багаж, схватил ненавистные бутсы и, оглядываясь, вылез на палубу. И Пека выбросил бутсы в море. Море съело бутсы, даже не разжевав. Утром, когда мы подъезжали к Одессе, в багажном отделении начался скандал. Наш самый высокий футболист, по прозвищу Михей, никак не мог найти своих бутс. Они вот тут вечером лежали! Куда же они подевались? Пека продрался вперёд и ахнул: Как раз по твоей ноге. Раздвоение календаря Хорошо помню тот день года, когда рано утром ко мне прибежал мой одноклассник и приятель Гришка Фёдоров и первым сообщил, что товарищ Ленин объявил декрет о новом календаре. Мы с этого дня стали жить по новому стилю, сразу перескочив вперёд на тринадцать дней. Так как и время тогда по всей Советской России перевели на два часа вперёд, то многие у нас в городке ещё долго путались в днях и часах. То и дело слышалось: Вы всё от старой печки танцевать хотите. Я привык уважать Гришу. Он был тринадцатилетним сыном маленького сутулого парикмахера и ещё при жизни отца, погибшего во время первой мировой войны, научился у него искусству театрального грима. После революции, когда началась гражданская война и пришло голодное время, Гришка ходил подрабатывать на любительские красноармейские спектакли - белил, румянил, наводил брови, расчёсывал парики, наклеивал на молодые безусые лица бойцов-любителей буржуйские бороды и старорежимные бакенбарды. Но среди нас, мальчишек, Гришка был известен не только этим. Календари - вот что прославило Гришку. Над столом у него висел обычный отрывной календарь. Посреди стола лежал помесячный табель-календарь. А сбоку стоял алюминиевый передвижной календарь с термометром и целлулоидной пластинкой для записей. Календарь хотя и назывался вечным, но рассчитан был до года. Иногда Гришка повёртывал диск до предела, и в алюминиевом окошечке появлялась странная, немножко пугавшая нас тогда, словно появлявшаяся из недр будущего цифра: Год этот казался нам недосягаемо далёким. Нам становилось не по себе, словно мы заглянули в бездонно глубокий колодец… Гришка и в разговоре любил употреблять словечки из "календарного" обихода. Остановив первоклассника, он спрашивал его: В алюминиевом календаре не было красных чисел. Но и в жизни у нас наступили тогда чёрные деньки: Гришка, чтобы заработать хоть немного на хлеб себе и матери, поступил подручным в большую парикмахерскую, принадлежавшую снова хозяину, у которого когда-то служил Гришкин отец. На квартире у хозяина стоял поручик Оглоухов. Поручика знали и боялись все в городе. Он занимал какое-то важное место в секретном отделе штаба, носил пышные гусарские усы, чёрные баки, которые, как жирные кавычки, выползали на его щёки; из-под фуражки с белой кокардой выбивался тщательно взбитый чёрный чуб. Приближался новый, год. Как и другие белые офицеры, Оглоухов хвастался, что встретит Новый год уже в Москве. При этом он любил, больно стиснув своими ладонями Тришкины виски, поднимать его за голову. Ну что, уже видишь Москву? Новый календарь был запрещён. Но Гришка на ночь тихонько переводил свой вечный календарь на тринадцать дней вперёд, чтобы хоть ночь проходила по ленинскому численнику. А утром приходилось откручивать диск календаря обратно. Вот парикмахерскую закроют после работы, так приходите. Мы там, в зале, из фикуса ёлку сделаем - во! На фикус повесили цветные бумажки, вышедшие из употребления деньги - керенки, пустые ружейные гильзы. Гришка принёс свой календарь, и мы в полночь торжественно повернули на алюминиевом календаре рукоятки: Железная печка-буржуйка давно остыла. Коптилка, которая была под ёлкой-фикусом, отражалась в зеркалах. Казалось, что во все стороны от нас идут длинные коридоры, полные вздрагивающих теней и шатких огоньков. И вдруг в конце одного из коридоров в глубине зеркала мы увидели фигуру поручика Кривчука, помощника и приятеля Оглоухова. Гримаса пьяного недоумения прошлась по бритой физиономии офицера. Он двинулся на нас сразу из всех зеркал. В чём дело, спрашиваю? Вглядываясь сквозь полутьму зала, он покосился тупо на фикус, обвешанный всякой всячиной, на календарь, в окошечках которого уже красовалась дата нового года - того нового года, который белогвардейцы поклялись встретить в Москве и куда они, как известно, не попали ни через тринадцать дней по старому стилю, ни через тринадцать лет по новому - никогда! Кривчук шагнул к столику, где стоял возле коптилки заветный Гришкин календарь. Он бы схватил его, но Гришка, рывком наклонившись, снизу изо всей силы ткнул головой офицера под ложечку и выхватил у него из-под самых рук численник. Кривчук вяло взмахнул руками, поскользнулся на линолеуме и грохнулся навзничь. Падая, он ударился затылком о мраморный подзеркальник и остался лежать неподвижно. Мы застыли в ужасе: А вот сейчас хозяин явится, увидит - будет тогда всем нам Новый год… Стой, не трусь, ребята! Ведь вы-то тут совсем неприсутственные. Я за всё в ответе. Вы только помогите мне его к жильцу перетащить, к Оглоухову. Хозяин придёт, подумает, квартирант пьяный в лёжку, - не сунется к нему. А когда его благородие проспится, так и забудет, откуда у него шишка на макушке… С трудом перетащили мы Кривчука в комнату жильца. Долго возились, пока подняли тяжёлое тело на диван, где обычно спал норучик Оглоухов. Но пьяный белогвардеец только мычал что-то невнятно. Лысина его поблескивала в полумраке, так как полная луна глядела прямо в окно комнаты. Мы его сейчас оборудуем. Вмиг оказалась в руках у Гришки жестяная коробочка с гримом и мешочек со всяким театральным хозяйством. Гришка порылся в нём, вытащил косматый чёрный парик, ловко нахлобучил на лысину офицера, под носом у него осторожно приклеил лаком пышные чёрные усы, выпустил чуб на лоб, навёл баки. Тот только мычал да изредка отмахивался, как от мухи. И скоро мы прямо ахнули: Оглоухов, ну, форменный поручик Оглоухов храпел перед нами на диване! Да и мне надо сматываться, - быстро проговорил Гришка и стал торопливо рыться в кожаной сумке-планшетке офицера. Одному человеку может сгодиться. Уж он переправит кому надо… А ведь верно, чистый Оглоухов, - добавил он, ещё раз полюбовавшись на свою работу и подправив ус Кривчука, - прямо полное с ним равноденствие, две капли. Но только мы кинулись к двери, как щёлкнул ключ в парадном. И тотчас в зал мастерской вошёл хозяин, вернувшийся из городского театра, где он по вечерам подрабатывал, гримируя. Хозяин заглянул в комнату жильца и проворчал: Ну и шут с ним… Гришка, запирай дверь на ночь. А вы пошли отсюда. Чего тут по ночам околачиваетесь? Но едва было Гришка собрался выпроводить нас, как кто-то оглушительно забарабанил снаружи. Послышалась отчаянная ругань Оглоухова. Ничего не понимавший хозяин оттолкнул Гришку, распахнул дверь и попятился. Вижу, лежите у себя, того, значит… - Да кто лежит? Ты что, обалдел, что ли, цирюльник проклятый, лишай стригущий! Хозяин, бормоча извинения, пятился перед Оглоуховым, открыл спиной дверь в комнату, впустил - и обомлел: Два поручика Оглоухова, оба чубатые, пышноусые, с баками на щеках. У бедного хозяина колени подогнулись… Он стал мелко креститься. Но не менее были огорошены и оба двойника. Оглоухов медленно отстёгивал кобуру пистолета. А Кривчук с ужасом вглядывался то в Оглоухова, то в большое зеркало на стене, сосредоточенно тыча в него пальцем… - Николай Станиславович, виноват… Почему это я гляжусь в трюмо сам, а вижу, наоборот, вас? А куда же я сам девался? Объясните, Николай Станиславович, почему я совсем не отражаюсь?.. Вот вы теперь даже два раза отражаетесь, а я ни одного раза… Тут мы с Гришкой, пользуясь сумятицей, удрали, так и не дождавшись, как там двойники разобрались в себе и во всём, что произошло. Михаил Зощенко, Лев Кассиль и др. Увидели мы нашего приятеля как раз через тринадцать дней, в тот самый день, который Оглоухов, Кривчук и другие хвастуны с белыми кокардами обещали отпраздновать в Москве… Где им пришлось встретить свой старый Новый год, я не знаю. Но на вечном календаре Гришки Фёдорова, когда он соскочил с площадки ворвавшегося в наш город краснозвёздного бронепоезда, глядело в алюминиевые окошечки:
Награжденный, выпрямившись, бережно принял в руки орден и коробку. И тогда он рассказал. Нам тогда пришлось отойти, а наша часть прикрывала отход. И тут нас немцы отсекли от своих. Куда ни подадимся, всюду нарываемся на огонь. А пробиться, видим, ни в какую нельзя. Внимательно посмотрел он на меня. Тут уже не в порядке рассказа, а, так сказать, сбоку, должен объяснить, что мы с Андреем из одной деревни - кореши. Сколько раз на рыбалку ездили на Исеть! Вывел меня на дорогу, оглянулся, схватил за руку. Но раз вызвался, то отказать тебе не смею. Мы тут больше двух часов не продержимся. Через часок жди меня. Я там высмотрю, что надо. Ну, а уж если не вернусь, кланяйся там нашим, на Урале И вот пополз я, хоронюсь по-за деревьями. Пополз в обратную сторону. Там на краю лесочка овраг был, буерак такой, довольно глубоко промытый. И вдруг, сам не знаю почему, потянуло меня щекотнуть эти пятки Даже и объяснить вам не могу. А вот подмывает и. Вы не видели, дядя? Дядя,- говорит,- вы от наших отбились? Только наши вчера за реку ушли. А вы, дядя, зачем тут? У них вон у того леса четыре пушки стоят, а здесь сбоку минометы ихние установлены. Тут через дорогу никакого ходу нет. Даром, что ли, с утра наблюдаю? Мальчишка вызвался проводить нас. Это немецкая мина угодила прямо в овраг и рванула землю около нас. Темно стало у меня в глазах. Потом я высвободил голову из-под насыпавшейся на меня земли, огляделся: Ой, дядя,- говорит,- погодите! Да вы ж раненый. Эх ты, как вас сильно Не вылезти мне из оврага. Тянет меня вниз, назад А я им сейчас глаза отведу, а потом вернусь, после Лежу я и прислушиваюсь. Ты что такое лазал тут уж очень долго, я тебя видел, как ты лазал. И внезапно по дороге четко застучали его легкие босые пятки. Потом стало очень тихо Погибнут без меня наши. Опираясь на локти, цепляясь за ветви, пополз я После уже ничего не помню. Помню только - когда открыл глаза, увидел над собой совсем близко лицо Андрея Ну вот, так мы и выбрались через тот овраг из лесу. Он остановился, передохнул и медленно обвел глазами весь зал. Да вот не вышло По радио он передавался неоднократно. Враг окружал эту часть. Немецкие минометы били по всей равнине, взметая снег вместе с комьями земли. Напрасно бился над своим аппаратом, припадая ртом к трубке, телефонист:. Двенадцать восемь дробь три!.. Арина, вы слышите нас? Я не знаю, что говорили ему товарищи, какими словами напутствовал его командир. Провод шел сквозь разрозненные елочки и редкие кусты. Вьюга звенела в осоке над замерзшими болотцами. Человек, отплевываясь, выбрался из-под навалившихся на него комьев, повел плечами. Но боль не стряхивалась, она продолжала прижимать человека к земле. Но как одержимый он карабкался дальше по склону холма. Он не мог отстреливаться: Тогда связист стал подтягивать другой конец. Дышать ему становилось все труднее и труднее. Смертная обида томит его. Она горше боли и сильнее страха А спасительные слова помощи не могут пробиться через эти несколько сантиметров проклятого обрыва! Искристая тьма выжигает ему глаза. А там, на командном пункте, просиявший телефонист кричит в трубку:. Он продолжал быть проводником для живых. Навсегда онемел его рот. Смерть заморозила его сердце, оборвала ток крови в оледеневших сосудах. А поблизости в снегу нашли четырех убитых немцев. Сборник так и назывался - "Линия связи". Трехлинейная лампешка освещала низкий сруб. Надеюсь, моя контора вас не стеснит? Ну и вы, рассчитываю, тоже особенно мешать нам не будете. И я стал жить в подземной канцелярии Тарасникова. Куда же я уйду? Да тут все дело без меня станет! Все на мне и держится. На день мне уйти - так потом год не распутаешься тут Усталые глаза Тарасникова слезились, но он продолжал надписывать и заклеивать пакеты. Возьмите его в руки. Не будет командира - передадите комиссару. Комиссара не будет - разыщите. Больше никому не передавать. В чем понесете пакет? Вот тут, в кармане. Следовательно, если попадетесь противнику, что будете делать? Конверт разорвать и бросить. Через сколько времени вручите пакет? Это вам не парикмахерская, а канцелярия штаба! Можете обождать, у вас не срочный пакет. Я тормошил его, пытаясь разбудить. А то, знаете, печка угар дает, и это, видимо, отражается на ее росте Плохо на нее воздействует. Я, ничего не понимая, смотрел на Тарасникова:. Этот самый чад, он, видно, плохо действует Она совсем расти перестала. Я привстал, поднял лампу и увидел, что толстый кругляш вяза в потолке пустил зеленый росток. В двух местах его поддерживали белые тесемочки, приколотые кнопками к потолочине. Такая славная веточка вымахнула. Даю вам честное благородное слово! Так ей и захиреть недолго. Просто удивительное это явление природы!.. Тарасников поставил лампочку на середину стола, откинулся на койке, заложив руки за голову:. А я ее, видите, подвязал. Я с интересом поглядел на него. Только за нее беспокоился он. Сумрак, густой и вязкий, обволакивал его сознание. Окружающие не могли помочь ему. Они сами ничего не знали о раненом. Куда ж делось все? Запамятовал все как есть Что же это со мной сделалось, доктор? Только не волноваться, не волноваться. Так и над койкой надписали: Ранение головы, повреждение затылочной кости, многоместные ушибы тела А он ничего не хотел сообщить им. Он старался как бы забыть все, что ему было известно. В результате - полная амнезия. Но я уверен, что у него все восстановится. Она заперла память на ключ, она и отомкнет ее. Он осторожно переводил разговор на темы, которые могли бы что-то напомнить больному. Но Непомнящий оставался безучастным. Тяжелые головные боли были результатом этих усилий. Непомнящий выслушал все святцы с одинаковым равнодушием и не откликнулся ни на одно имя. Перед Непомнящим блеснуло высокое трюмо. Непомнящий аккуратно наряжал елку. Крыло госпитального корпуса выходило здесь на заросший лесом холм. И внезапно Непомнящий сел на койке. Ох ты, черт, проспал я Ворчал, что задевал куда-то гимнастерку и брюки. Аркадий Львович шел сперва позади Непомнящего. Он уже сообразил, что произошло. Непомнящий коротко кивнул ей:. Задержался я маленько сегодня. Но из караульной будки вышел вахтер, что-то шепнул табельщице. Егора Петровича Барычева считали погибшим. Давно не было никаких вестей о нем. Аркадий Львович издали присматривал за своим пациентом. Память уже вернулась рукам мастера. А что касаемо продукции, то у нас теперь весь цех по-барычевски работать взялся. Двести двадцать процентов даем. Сам понимаешь, тянуть не время. Как ты в действующую отбыл На этот звук поспешил Аркадий Львович. Ведь я же их с первого дня не видел, как на фронт ушел Кассиля "Линия связи", М. Сельские милиционеры отдавали ей честь на улице и, козыряя, говорили:. Вы его там покрепче. Ленится вот только иногда. Ну, это и с отцом бывало. Милиционер смущенно оправлял пояс: Строгим, но справедливым человеком прослыла она. Вот какие глаза были у Ксении Андреевны! А в то же время всякая работа быстро спорилась и тоже словно пела в ее умелых руках. Ксения Андреевна жила при школе. Части Красной Армии отошли за реку и укрепились там. Школьники носили им туда еду, рассказывали, где и когда были замечены немцы. Так было и в этот раз, когда совсем близко заурчали моторы. Косте Рожкову однажды пришлось даже целый час лежать в болоте, спрятав голову под широкие листы кувшинок. И ребята уже привыкли к налетам. Ребята молчали, невольно отодвигаясь от дула пистолета, который немец по очереди совал им в лицо. Ее синий и спокойный взгляд смутил невольно отступившего фашиста. Я кой-чем говорить по-русски. Вы можете опустить ваш пистолет. Зачем вы пугаете детей? Тот забеспокоился, посмотрел в сторону села и стал толкать дулом пистолета учительницу и ребят по направлению к школе. Ребят вместе с Ксенией Андреевной втолкнули в класс. Один из фашистов остался сторожить па школьном крыльце. Другой немец и начальник загнали ребят за парты. И, очутившись на своих знакомых местах, ребята понемножку успокоились. И стену класса украшали аккуратно наклеенные гербарии. Он долго не возвращался. Не дожидаясь, пока он подойдет поближе, немец вырвал у него стул, поставил перед собой и сел. Шура Капустина подняла руку:. Начальник подозвал своего помощника и взял у него карту. Чтобы было понятней, он даже трубу нарисовал на школьной крыше и нацарапал завитушки дыма. Ксения Андреевна высвободилась, сделала шаг вперед, подошла к партам, оперлась обеими руками на переднюю и сказала:. Я там никогда не была. И вы тоже не знаете. Ушли в лес - и все. Немец подошел к нему:. Ты тоже не знаешь? Я буду сам считать до трех. А потом - всякий, кто не скажет. Другой фашист тотчас направил на ребят свой пистолет. Фашист стал подымать пистолет, целя в голову учительнице. На передней парте забилась в рыданиях Шура Капустина. И этот наш урок запомните И вдруг на задней парте поднялся Костя Рожков и поднял руку:. А она не была и не знает. Но Рожков перебил ее:. Учительница стояла, отвернувшись от него, уронив свою белую голову на грудь. Фашист приблизился к доске и ждал. Костя поднял руку с мелком. Доска резко повернулась в своей раме, взвизгнула и с размаху ударила фашиста по лицу. Костя, не задумываясь, прыгнул в открытое окно, бросился с обрыва в реку и поплыл к другому берегу. Ребята вскочили на парты. Их тревожил теперь только Костя. В это время, заслышав пальбу на селе, из леса выскочили выслеживавшие мотоциклистов партизаны. Я вам сейчас другой принесу,. Немцы, сидевшие за передней партой, с удивлением посмотрели на вскочившего командира. Не тому вас, видно, учили! И два фашиста послушно поднялись. Ну, раз уж так вышло, вот вы их сами и порасспрошайте толком. И Ксения Андреевна заняла свое место за столом, у которого она выучила за тридцать два года много хороших людей. У меня ребята этак не держатся. А теперь потрудитесь отвечать на мои вопросы. И долговязый фашист, оробев, вытянулся перед учительницей. Впервые опубликован в сборнике Л. Кассиля "Друзья-товарищи", Свердлгиз, Она поступила учиться в третий класс. Они ведь с матерью еле выбрались. Вы это имейте в виду. На другой день Анастасия Дмитриевна пришла в класс пораньше и сказала ребятам так:. Их село немцы бомбили. Ребята давали Римме свои учебники. Маня подарила ей жестяную коробочку с красками. И третьеклассники ни о чем не расспрашивали Римму. Слишком заботливая тетка мешала девочкам. Она решила, что ей уже незачем учиться, и совсем перестала готовить уроки. У меня теперь стали нервы. Действительно, они не были на войне. Недалеко от школы был госпиталь. Ребята часто ходили туда. Девочки вышивали кисеты для раненых. Вообще школа и госпиталь очень сдружились. Она даже сама сшила табачный кисет. Ай да Римма - молодец! Шила раненым кисет - Вышла рукавица. Тем более, мне только для одной руки теперь и нужно. И лейтенант печально кивнул на обмотанную бинтами правую руку. А я вам продиктую. Очень уж грубые ошибки ставите. В третьем пора уже чище писать. Она еще не пришла в себя. На нее очень подействовало. Они почти около самого фронта с мамой были. Бедой и горем долго не хвастаются. А по русскому и географии даже "отлично". Ну, получайте вашу грамоту! Но Римма отвела рукой протянутую ей ведомость. Вот тут, где написано "подпись родителей или лица воспитывающего" Впервые напечатан в журнале "Мурзилка" в году. Но вскоре хватились, что Гриши Филатова нигде нет. Его нашли потом красноармейцы в чужой избе, недалеко от дома, где жил председатель сельсовета Суханов. Гриша был в беспамятстве. Из глубокой раны на ноге хлестала кровь. Ведь сперва и он ушел со всеми в лесок за прудом. Что же заставило его вернуться? Это так и осталось непонятным. Сам капитан играл в центре. И сразу захотелось говорить шепотом Скоро докторица, а может быть, сестра, тоже вся в белом, ввела Гришу. На капитане был длинный больничный халат. Ребята проводили ее беспомощными взглядами, потом расселись. Никто не знал, что надо сперва сказать. И шпагатом к столу прикрутили. А потом один взял ножовку да как начал ногу мне После я уже не в состоянии стал Прочухался, слышу, только чешется. Я туда рукой цоп, а там уж нет ничего. Костя Ястребок незаметно ткнул кулаком в спину Савки:. Вот на самом деле Балалайка! Слышно было, как долбят за стеклом железный подоконник редкие мартовские капли. Там только значения подставлять надо под понятия, и все. А его как раз к доске вызвали. Такого ему жару математик задал, что он даже обсох сразу! Но на этот раз все дело испортил Еремка. Мы уже тренироваться начали. Все сердито смотрели на проговорившегося. А чего же он сам не приехал? Это железный крест, настоящий, немецкий. Как им двинули наши, так они побросали все". Гришка-хромой обратно поклон шлет, понял? Коля Крючкотвор вдруг спросил:. Ты ведь вперед с нами в лесу сидел. Куда же ты пошел? Скорей управляйся тут да приезжай. Столько собирались к капитану, так и не поговорили Я тут платок свой не позабыла? Болит у тебя, да? Он замотал головой, не оборачиваясь. Она подошла к нему:. Это ты из-за меня, Гринька. У него запылали уши. И не спорь лучше. И на пруд пойдем, где музыка. На улице ее ждали четверо. Бросилось в глаза место, обведенное синим карандашом. Несмотря на хромоту, был незаурядным спортсменом. Из истории гражданского воспитания. Гражданское воспитание за рубежом. Гражданское воспитание в вузах и колледжах России. Теоритические основы гражданского воспитания. Гражданское воспитание за рубежом English speaking sources.
https://gist.github.com/bcb31e9c25a3de916fc4fa174f3a9645
https://gist.github.com/5f00c448c950951e5fef70ea6fe63039
https://gist.github.com/6059c74f262bc4612c9056cfdfcc7a33