Стихи-напутствия
Напутствие сыну
Красивые пожелания с Днем рождения
День художника по свету День светооператора. Праздник Фламандской общины в Бельгии. Праздник славных и всехвальных первоверховных апостолов Петра и Павла. День святой Вероники — покровительницы фотографии День фотографа. Всемирный день бортпроводника гражданской авиации. День фьорда в странах Скандинавии. День Комитета национальной безопасности Казахстана. Праздник Девятнадцатого Дня месяца Калимат. Открыть навигацию Про Поздравления. День Рождения С Днём Рождения по именам Остальные Юбилей Свадьба C юбилеем свадьбы В день свадьбы Важные события Пожелания Блог Что подарить Сценарии и конкурсы на День Рождения. Напутствие выпускникам — поздравления в стихах Про Поздравления Поздравления с праздниками Выпускной Напутствие выпускникам Напутствие выпускникам — поздравления в стихах. Напутствие выпускникам — смс поздравления В стихах. Приглашение на день рождения С юбилеем 50 лет женщине День шоколада —, поздравления, смс в стихах С днем рождения дяде от племянницы, племянника Свадебные поздравления от родных Директору с юбилеем от коллектива Текст приглашения на день рождения — смс поздравления С днем рождения женщине руководителю — поздравления в стихах С юбилеем предприятия С летием С днем фирмы в прозе Когда Петров день — 12 июля — смс поздравления 3 года в стихах День выпускников — поздравления, стихи, смс Спокойной ночи любимой в стихах С юбилеем 55 лет мужчине. Сегодня 11 июля, вторник:. День художника по свету День светооператора Гаханбар Ардвисуры-Анахиты Праздник Фламандской общины в Бельгии Всемирный день народонаселения Всемирный день шоколада. Завтра 12 июля, среда:. Праздник славных и всехвальных первоверховных апостолов Петра и Павла День Снопа Велеса Выборы жертвы Перуну День святой Вероники — покровительницы фотографии День фотографа Всемирный день бортпроводника гражданской авиации День фьорда в странах Скандинавии. Послезавтра 13 июля, четверг:. День Комитета национальной безопасности Казахстана Праздник Девятнадцатого Дня месяца Калимат День государственности Черногории.
Стихи Саши Кладбисче Прочитано раз. Сказка на ночь Первый залп был похож на пощечину, второй разорвал плечо, а от третьего стало в груди моей горячо. И пока я лежал на земле и царапал ногтями ее, и пока я сквозь крошку зубную выхаркивал имя твое, и пока я не знал, почему же я все-таки жив до сих пор, твои братья с отцом несли заступы, пару ножей и топор. И веревку покрепче, и крепкое слово, и сноп — кукурузной соломы, заткнулся навеки чтоб. В поле пугало видно будет со всех сторон. Хрип особо звучит, когда давит сапог гортань. Что ты хочешь за левый глаз? Кукурузное поле в ночи шелестит. Меня, знаю я, ты в условленном месте ждала три дня, все гадала — неужто тебя обманул, сбежал? Ты воткнула в любовь сомнений стальной кинжал. Как прийти, если ноги прибиты к доске? Моя грудь вороньем исписана, как скрижаль. Кукурузное поле я кровью полил сполна. А когда третьей ночью на небе взошла луна, и когда моя тень предо мною упала ниц, я по-новому мир узрел из пустых глазниц. И почувствовав силу в соломе, решил — раз так, значит, самое время соскакивать мне с креста. И пошел я, глазами черен, а телом сер, и на поле нашел я оставленный кем-то серп, и вопили сверчки, заглушая мои шаги… Я уже возле дома, родная. Помнишь, раньше мы прятались, милая? Но теперь — я открыто стучу в дверь закрытую, наконец. Я стучу, и едва с петель не слетает дверь, чтобы слышали братья, и слышал бы твой отец. Мы с серпом собираем особенный урожай. Крики, кровь, кто-то снова выстрелил из угла, только толку-то? Смерти же нету у пугала! Я крыльцо разломал, чтобы было на чем распять… Был один в поле сторож, теперь будет целых пять. Тучи скрыли луну, не видать ни зги. Пять четыре три два…. Я искать иду, да. Лис Нет конца у дороги: Чтобы просто уйти, есть без счета путей на свете, Только раз не ушел, а остался и приручил, Значит, ты навсегда, ты навеки теперь в ответе. Ночью звезды в пустыне становятся так близки, Что попросишь -- услышат, и даже исполнить могут. И змея, проползая, свернула себе в пески, И в колодце была не вода, а клубничный йогурт. Принц смеялся, бросая на землю измятый лист; Ну, кому нужна роза, ошейник, барашек, ящик, Если рядом есть теплый и пахнущий солнцем Лис, Приручённый и верный, ушастый и Настоящий Говорят, в наше время дружба — легенд удел, Да и преданный друг, говорят, может только сниться. Подарила мне мама однажды нож, с черным лезвием маленький воронок. Мать не знала, что я — наркоман и бомж, говорила — учись хорошо, сынок. Брат мой старший лицом был похож на смерть; обещал взять на дело когда-нибудь. Он на звезды меня научил смотреть, и сказал, как из золота делать ртуть; научил различать он, где бред, где брод, где знак свыше, где просто дорожный знак. А сестра говорила, что я урод, но уверен, она не считала так. Трасса в небо идет, горизонт высок, вдоль дороги лежат черепа коров. Ветер здесь горяч, раскалён песок, и машина едва не скатилась в ров. Тормошу водителя — брат, не спать, до границы доехать — полдня всего. За рулем — мой младший, он пьян опять, и разбавлены спиртом глаза его. Подарила мне мама однажды жизнь, но забыла в нагрузку додать ума. И в простреленном легком клокочет страх, заливает кровавая пена рот. Но со лба вытирает мне пот сестра. Лучший друг Джонни решил в такую сыграть игру: К вечеру Джонни оплакали все вокруг. И только один, самый лучший и верный друг Подумал секунду, накручивая усы На книгу Мариам Петросян. Значит, тебе сюда, дорогуша. Дом тебя встретит острым своим углом: Спросят тебя — ответь, если бьют — не ной. Голову в холоде, бритву — в руке держи. Лес в коридоре черной пророс стеной, В стенах тайник, а в тайнике — ножи. Плющ зарастил заброшенный кабинет, Кровь залила заброшенный туалет… Времени нет. Времени — правда — нет. Как ты не понял, парень, за столько лет? Жри штукатурку, вой на луну, кури. Вслух о мечте заветной не говори. Вызывают — иди на бой. А победишь — оставайся самим собой. Стены орут, покрываются окна льдом, Мы так играем — сколько веков подряд? Я рассказал бы тебе, что такое Дом. Только словами про это не говорят. Это нам достались первые годы оголтелой свободы, с которой никто не знал да так и не узнал толком , что делать. Мы навсегда останемся детьми Той эпохи — особенной, немножко страшной, но также страшно интересной. Мы в люди вылезли из панка, и потому не любим ложь. Мы за спиной не прячем фигу, а после залпа бьем стакан. Мы стали первыми индиго — последними из могикан. Здесь каждый капельку наследник страны, где зло считалось злом. Мы знаем, той эпохи дети, за что у деда ордена, и что не только в интернете бывает драка и война. Вот те на, мы можем плюнуть на систему, когда плюет на нас она! Смесь гипер-скорости и лени, цинизма-альтруизма смесь Я знаю, круче поколений еще не появлялось здесь. Мы можем быть собой, мы верим своим предчувствиям и снам Как ни хотелось бы, но нам детьми не долго оставаться — не поворотишь время вспять. И власть имущие боятся, ведь нам уже за двадцать пять. За нас решать теперь непросто — мы забивать умеем болт! Чем можно испугать, серьезно, того, кто пережил дефолт, братков, три кризиса и смену всего — от веры до страны? Нас не подсадишь на измену, мы лишь себе теперь верны. Что будет дальше — неизвестно, узнаем через много лет. Но то, что будет интересно — поверьте мне, сомнений нет. Кто старше — бытом был затрахан, кто младше — выращен в Сети. А мы идем вперед без страха, и нам открыты все пути. Френсису несколько лет за двадцать, он симпатичен и вечно пьян. Любит с иголочки одеваться, жаждет уехать за океан. Френсис не знает ни в чем границы: Доктор оценивает цвет кожи, меряет пульс на запястье руки, слушает легкие, сердце тоже, смотрит на ногти и на белки. Френсису ясно, он не дурак, в общем, недолго ему осталось — там то ли сифилис, то ли рак. Месяца три, может, пять — не боле. Если на море — возможно, шесть. Скоро придется ему от боли что-нибудь вкалывать или есть. Френсис кивает, берет бумажку с мелко расписанною бедой. Доктор за дверью вздыхает тяжко — жаль пациента, такой молодой! Вот и начало житейской драме. Лишь заплатив за визит врачу, Френсис с улыбкой приходит к маме: Мама седая, вздохнув украдкой, смотрит на Френсиса сквозь лорнет: Дав обещание старой маме письма писать много-много лет, Френсис берет саквояж с вещами и на корабль берет билет. Матушка пусть не узнает горя, думает Френсис, на борт взойдя. Корабль в море, над головой пелена дождя. За океаном — навеки лето. Чтоб избежать суеты мирской, Френсис себе дом снимает где-то, где шум прибоя и бриз морской. Вот, вытирая виски от влаги, сев на веранде за стол-бюро, он достает чистый лист бумаги, также чернильницу и перо. Приступы боли скрутили снова. Ночью, видать, не заснет совсем. Ночью от боли и впрямь не спится. Френсис, накинув халат, встает, снова пьет воду — и пишет письма, пишет на множество лет вперед. Про путешествия, горы, страны, встречи, разлуки и города, вкус молока, аромат шафрана… Просто и весело. Матушка, письма читая, плачет, слезы по белым текут листам: Он от инъекций давно зависим, адская боль — покидать постель. Но ежедневно — по десять писем, десять историй на пять недель. Почерк неровный — от боли жуткой: На берегу океана волны ловят с текущий с небес муссон. Френсису больше не будет больно, Френсис глядит свой последний сон, в саван укутан, обряжен в робу… Пахнет сандал за его спиной. Местный священник читает гробу тихо напутствие в мир иной. Смуглый слуга-азиат по средам, также по пятницам в два часа носит на почту конверты с бредом, сотни рассказов от мертвеца. А через год — никуда не деться, старость не радость, как говорят, мать умерла — прихватило сердце. Много лет подряд письма плывут из-за океана, словно надежда еще жива. В сумке несет почтальон исправно от никого никому слова. Мы уставшие дети города и асфальта, мы давно оборвали с природой любые связи. Невдомек, как форели на нересте крутят сальто; или как отличают орешника лист от вяза, и в котором часу муравьи закрывают двери, что там кречет на скалах кричит себе без умолку; мы не знаем не помним? Мы же дети асфальта, природа нам не знакома, мы увидим ее на рабочих столах нетбуков, или ночью в усталом сне, что похож на кому. Мы не вносим природу в наш статус и "интересы". Да гори все огнем, лишь бы был интернет быстрее Нас не трогает в море грязь или рубка леса; запах меда на травах июля давно не греет. Мы в коробках живем и питаемся, чем придется. Мы давно не природа, мы смесь сволочей и свалок. Но скажи, отчего на закате так сердце рвется, когда алое солнце отсвечивает на скалах? Почему так приятно в разломе меж плит бетонных неожиданно встретить головку чертополоха? Почему вызывают улыбку цветов бутоны, и приходят коты на руки, когда нам плохо? И порою мне снится — в тумане, как будто в вате, слышу тихую песню, мелодия мне знакома И тогда среди ночи я резко сажусь в кровати, и накинув ветровку, один выхожу из дома. Вспомнив что-то забытое я в электричке еду, после долго иду, звукам ветра в ушах внимая. И в высокой траве, улыбаясь, снимаю кеды. И я, кажется, понимаю. У кого не бывало на сердце по сто камней, черных дней у кого не бывало в его судьбе? И звенит тишина, и становится ночь темней, и трясется рука, наливающая себе. И в моменты особых битв-с-собой, утрат, когда горло горит В первый раз ли мой поезд катится под уклон? У тебя там молитв неотвеченных миллион. У меня все в порядке: Там, гляди, у людей — наводнения, спид и рак. И в кого ты, скажи Мне, упрямый всегда такой? И берет Он стакан мой пробитой Своей рукой, выпивает так просто, как будто там — молоко, и опять говорит: Он сидит в темноте и плачет — как наяву. И ответа не ждет. И я рядом с Ним реву. Что находится за небесами? Из воды Я лежу в темноте. И ты рядом — сопишь чуть слышно. И теперь, когда я это знаю, ты мне скажи: Где предел, чтобы мне не допиться до дна однажды? Я люблю твою воду, и мне без нее не жить. Это очень особая, Страшная очень Жажда. В детском саду зайчиха растит зайчат. А на столбах репродукторы. Я не особо представить могу себе Как это — в бездну сыпать песок, карбид, когда третий ангел рядом с тобой трубит? Чувствовать сердцем каждый проклятый Рад. Через четыре дня первомай, парад, сотни детей Не говори, не думай, песок неси. Сложно представить, проще — не знать совсем. Ушедшим всем — тщедушным противогазам, закатанным рукавам, сгоревшим, не отступившим. Два колеса и полный бак А жизнь божественным потоком течет в невидимых ветрах. Её почуять можно только когда отринешь глупый страх в дорогу с головой кидаться. Кто не томится взаперти, Тому поймать ее удастся. Её легко найти в пути, Но только не в автомобиле, когда железом окружен: Она в клубах дорожной пыли, она — как солнечный ожог; она — когда рука привыкла: У жизни — форма мотоцикла, цвет уловивших солнце глаз. И мы с тобой по бездорожью пересекаем целину. Мотор рычит, многоголосьем сверчки поют из темноты, волнами — ветер по колосьям… Здесь только трое — я, и ты, и целый мир. Седой и юный, безумно яркий от луны. Мы едем по дороге лунной, и светом лёгкие полны. Почувствуй мир, так сильно, резко, чтоб слезы брызнули из глаз. Твоя любовь — моя награда и сладкий привкус на губах. Для счастья так немного надо — Два колеса и полный бак. Божественный хэппи-энд Лёжа в постели, в автобусе сонно брEдя, я измышляю истории и миры. Маги, драконы и оборотни-медведи, Киборги, эльфы. Ведь она же, словно дорога, сама убегает в лес! Там у меня всегда есть персонажи — жадные до приключений и до чудес. Каждый идет вперед, пробиваясь с боем. Уличный воин, небесный пират, бандит. Кто-то родился демоном, кто — ковбоем, тот всемогущий, а тот без гроша сидит. В этих мирах я закон и порядок, так-то — всем прикажу, и солдату, и королю! Ты лишь запомни один — очень важный — фактор: Всех их, да, всех до единого, я люблю. Нет, ну законы вселенной и мне знакомы: Только заслуженно каждый получит приз! И выйдет из долгой комы где-то в Нью-Йорке последний крысиный принц. Крейсер небесный пройдет по границе тонкой. Снимет проклятье раскаявшийся вампир. Демон-хранитель собой заслонит ребенка, девочка с кошкой спасут от Кошмара мир. Феи, плененные ведьмой, получат волю; юный Шериф отобьет городок у тьмы… Я никогда никому из них не позволю даром страдать! Вот и думаю — может, мы Тоже герои фантазии для кого-то? Чьи-то легенды и нитей судьбы клубок. Может быть, в эту секунду домой с работы Где-то в небесном автобусе едет Бог, думая нас — наши тропки и автострады, Статусы — воин ли, нищий, плебей ли, знать, Каждый наш выбор; задания и награды, Детские страхи, и способы их прогнать. Как тебе эта идея? Всё может кончиться плохо в один момент… Но если мы по подобию Бога сшиты, значит, Ему тоже нравится хэппи-энд. Значит, какой бы ты ни был несчастный, бедный, в самый отчаянный, волчий и черный час Помни, что все мы герои Его легенды. Потому что Он любит нас. В храме Кресты над миром церковь поднимала Воскресным утром. Народа в храм набилось — ох, немало — Желающих совета Богу дать. Здесь были все сословия и стайки: Все, как один, безгрешны и чисты — Министры, бляди и домохозяйки, Хоругвеносцы, байкеры, менты — Пришли поведать Господу печали, И убедить спасти от доли злой. Гляди, страну споили янки, План Даллеса нас опустил на дно. Спаси от пидораса, лесбиянки, Еврея, и фашиста заодно! Забьем камнями, в кровь срывая гланды, Всех, кто не с нами, именем Твоим! Мы защитим детей от пропаганды, Убьем — но у порока отстоим! Пусть враг над нами, словно коршун, кружит!.. И лишь Господь один стоял снаружи. Они Его не пригласили в храм. Я ретроград В вопросах Победы — да, я ретроград. Притом, на тему, увы, не приемлющий словоблудия. Как с братом на печке пряталась под дохой — подальше от глаз офицера СС поддатого. А дед ничего не рассказывал — был глухой, всю жизнь свою, после контузии, с сорок пятого. На три буквы пойдет любой, кто гадость при мне про девятое скажет мая. Да, я ретроград, и такие как я — больны, и наша болезнь — это память, и боль, и правда В глазах ветеранов с последнего их парада. Сердце в Камбодже Так проходит зима — на дорогах у дальних морей, Где дожди и жара, и спина к рюкзаку попривыкла. Облезает от солнца плечо. И под кожей моей Проступают словами страницы бродяжного цикла. Я ношу только ценное — нож, одеяло, иглу, И платок на руке, чтобы вытереть капельки пота. Так проходит зима — я иду, и на каждом углу Улыбаются мне недобитые дети Пол Пота. И от солнца их глаз у меня облезает душа, И становится стыдно, и больно, и смилуйся, Боже… И руины Ангкора, столетьями в спину дыша, Заставляют меня хоронить мое сердце в Камбодже. И восток столько лет проверяет меня на излом, Будто я — тот герой, о котором написано в Ведах. Так приходит весна — следом за самолётным крылом, Через полконтинента, по трапу в изодранных кедах. Sailors say it signals when a soul comes back to this world from the dead. Master Gibbs, Pirates of the Carribean: За зыбкую грань подростково-наивного мира, Со мной не простившись и даже не выставив счёт, Как тени, уходят герои мои и кумиры, В чужие миры, чтобы жить для кого-то ещё, Кому-то другому являться в мечтах или сниться. Они не найдутся, я знаю, ищи не ищи. Я вижу, что там, далеко, на последней границе Мелькают их супер-костюмы и супер-плащи. А я продолжаю стоять, проживая потерю, У горла давя неуместный по возрасту плач. Остался последний — последний, в которого верю. Я сам надеваю герою положенный плащ, И жмурю на солнце из ночи глаза воспалённо, И гладит лучами восход меня по волосам. Героем, кумиром и вспышкой той самой зелёной Однажды, возможно, я стану кому-то и сам. В шапке с узором, чудесной и расписной, Мастер, дающий от разных дверей ключи, Мне даровал особенный ключ лесной. Он говорил — что увидишь, о том молчи. Он говорил, что другие ушли в отрыв, С мудростью Леса не справившись. Ну, а я В Лес побежал, и волшебный замОк открыв, Тайной тропою полез, как ползет змея, Тайной тропою к лесному ручью попал, Чтобы хлебнуть его мудрости три глотка. Струи в нем переливаются, как опал, Начал я пить, и вода та была сладка. Первый глоток — как спасение от жары В самый ужасный лютый пустынный зной. Я углядел, как устроены все миры, И от гордыни очистился наносной, Видел глазами неба и муравья, Правду узнал об извечном добре и зле. А со вторым глотком научился я, Как возлюбить всё сущее на земле, Как ощутить непрерывный живой поток, Как уподобиться солнечному лучу Истиной чистой последний мой стал глоток. Но мне молчать было велено. Я ромом жег обветренные губы, Я кутался в разорванный бушлат, И бормотал под нос: Ты крылат, бронёй не обделен, какого хрена Мы без тебя на крепости одни, В грязи и безнадеге по колено Последние мотаем наши дни? Вам, ангелам, пора покинуть штабы, Встать с нами на стене промеж миров. Нам нужен серафим, и уж тогда бы Мы бесам наваляли — будь здоров. Но мы одни с Михалычем. Смотри, ему на пенсию пора. А ты бы вострубил ну, жалко, что ли? И мы б тогда в атаку на ура. Вон, бесов рать под стенами, хвостата, Рогата и когтиста. Но с тобой Мы быстро бы прогнали супостата, И выиграли последний смертный бой. И все бы были в белом, ели сласти, Вокруг бы воцарились гладь и тишь, И всё это в твоей, крылатый, власти, Но я-то знаю — ты не прилетишь. Пришел Михалыч, закурил махорку. А я тебя сменю. Я верю, малый, что тебе обидно, Но нам стоять, пока не померла. Он встал на пост. Из-под бушлата видно Мне было грязных два его крыла. The Emperor protects - but who will protect the Emperor? Вот такой нереально прокачанный персонаж! Тебе больше не нужен щит и не нужен нож, Ты ведь этого и добивался, красивый наш, Вот любви тебе тонна, на десять её умножь. Вот тебе уважение, лавры, а вот престиж. Ты теперь обходителен, вежлив и толстокож. Среди тонны любви, как дурак, неживой сидишь. Где же ты просчитался, и чем невкусна победа, Что ты лезвием криво в своем прописал уставе? Просто тех, кому в детстве не дали велосипеда, Никакой сраный Бентли по адресу не доставит. Просто те — нелюбимые, странные — просто те Опрометчивой раной открытые в простоте И ошмётки себя сжимающие в горсти, Наловили такого в период до десяти, Что за целую жизнь не исправить, не разгрести. На груди под свинцовой пластиной зияет брешь. Вот любви тебе тонна. Чего её не берёшь? Улыбаешься — тоже врёшь. А хотел быть любимым — так на, не объешься — ешь. Когда догорит закат и темень одержит верх, Полезет луна опять белесою плошкой вверх. И знаю — когда ко сну в кровати пойду своей, Учует кошка луну, и будет молиться ей. У кошек горят огнем Глаза, света звезд полны. Все кошки ждут ночи днем И круглой своей луны. Когда же та бледный лик покажет из пустоты? Зрачки вертикальны их, дрожат в темноте хвосты, И подняты вверх носы — принюхались к небесам. И капли текут росы слезами по их усам. И слышно ночами мне, как кошки тайком поют. Они говорят луне о том, как им плохо тут. Как им одиноко, как Им пусто, и как темно… И сквозь полуночный мрак мигает луны бельмо: За тучами свет ее Играет теней плащом, И каждая кошка ждет, Чтоб ветер подул еще… Он выгонит туч волну С небесных морей-полей. Все кошки любят луну. И молятся ночью ей. Товарищ, верь, пройдет она, так называемая гласность. И вот тогда госбезопасность припомнит ваши имена В изначальном потоке цвета и голосов, В этом яростном вихре, что был еще до стихий, Мы сверкали алмазами, слушая вечный зов, Танцевали Тебе и читали Тебе стихи, Ничего от Тебя не пряча и не тая, И помимо любви не ведая ничего. Лучше прочих я пел, и сверкал тоже ярче — я, Ради малого лишь одобрения Твоего, Ярый дух, в хоре звездном — особая сверхзвезда, Все пути освещал я небесному кораблю. И однажды — вне времени и не поймешь, когда — Я Тебе рассказал, как же сильно Тебя люблю. Как любви Твоей искры горстями ловить я рад, Сделать лучшее — лучшим, живое — еще живей! А другие — они не достойны любви Твоей, Или если достойны — то меньше меня стократ. В бесконечном потоке — планеты одной овал, Океаны воды, океаны людских огней. Невозможно представить, как я Тебя ревновал К этой маленькой кучке праха, что был на ней. В черном космосе стылом, летя между звезд и льдин, Черной ревностью колкой звенел мой последний стих. Я сказал, что уйду, и что буду сверкать один, Если Ты не желаешь любить меня больше них. И гордыней тягучей веками обременен, Сам себе я палач, непокоен, невыносим, И, когтями скребя ткань материи и времен, Слышу эхо Твое, и дышу, задыхаясь им: Это то, что вовек не достанется одному, То, что делит ничто на воду и суши твердь. Ты сказал, я однажды вырасту и пойму. И наверное, в эту секунду исчезнет смерть. Подумаешь — лучше бы не рожала, Чем смотреть, как по пыльному дереву кровь течёт, Чем давить изнутри в небо рвущийся хриплый вой… Но пока Он тебе улыбается, все не в счёт, И ладошками — целыми — палец хватает твой. Засыпай, моё сердце, на ложе из пряных трав, Вырастай, мое солнышко, Смертию смерть поправ. С общим курсом опять вразрез, От чужих неприятных лиц Мы уходим в волшебный Лес К ярким спинам игривых лис. Спорить больше желания нет пусть утрутся садист и хам. Мы уходим туда, где свет, По пушистой траве и мхам. Не иссякни, не опустей, Отправляйся, мой друг, за мной: Вдалеке от чужих страстей Мы танцуем в глуши лесной. Отправляйся за мной, живей! Лес волшебный тебя зовет. Мы достанем с его ветвей Диких яблок доспевший мёд. Лес извечен и Лес велик, Его чаща чудес полна, В черных омутах светлый блик Отражает его луна. На закатах веселых дней, На ветрах четырёх сторон Мы плывём у его корней, Глядя в небо сквозь ветки крон И открыв в изумлении рты… Пахнет Млечный путь молоком. И под нами плывут киты И целуют тебя тайком. Те верили, а те считали — блажь: Он говорил, поход священный наш Изменит всё, саму основу мира! Затея не закончилась добром: Не стало боевого командира. Заплаканы, идут Иван с Петром. Беда из бед, потеря из потерь! Неужто все напрасно, и теперь Одиннадцать солдат осиротевших, От смерти командира опустевших, Обречены навек себя корить, Что надо было, да, отговорить, Не довести до страшного финала. Им медсестра бежит наперерез. Народ мой зовётся Сидами, проще — Ши. Девушки наши диво, как хороши. Но та, что вплетала мне в волосы колокольцы, Была не из наших. Не тот безупречный стан, не та идеально-холодная бездна взгляда, Но пламенный дух был ей небесами дан; и каждая с ней минута была — награда. В тот день мы хотели за море вдвоем уйти; и смех наш парил над травами, будто сокол. И я забывал о смертном её пути, когда мы сплетали пальцы в траве высокой. Мы пели вдвоём, и сходили вдвоём с ума, и было так много любви, и ни капли — страха. Перемешались небо, земля, леса, Крик умирающих плыл в журавлином клине. Спала завеса, разъехались полюса. Я не помню ее лица, Помню лишь эхо смеха ее в долине. Верно, она постарела уже давно. Дом и собака, внуки и чувство долга. Знаю, у смертных это заведено: С дикой охотой единожды в год верхом Я проезжал над полями земной юдоли. Знаю, она приходила ко мне на холм, Но из холма не выйти мне было боле. Несколько жизней к тебе прихожу во снах, только не знаю, ждёшь ли еще меня ты? Судьбы сплетаются, падают годы ниц, кельтские сумерки стелются в старом сквере. С киноэкранов и сказочных книг страниц я говорю, и ты узнаёшь, я верю. Грани пространства заточены, как ножи, звёзды сияют в слоящемся макрокосме. Пожалуйста, выберите Вход или Регистрация. Главная Справка Поиск Вход Регистрация.
Приказна передачу ценностей
Сколько стоит провести ростелеком
Норма в переводе с латинского означает
Как похудеть в ногах диета
Seatracker при загрузке гугл карт возникла проблема