Журнальный зал
Евгений Рейн
Стихи Евгения Рейна
Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций Роскомнадзор. Читальный зал национальный проект сбережения русской литературы. Главная Новинки Журналы Авторы. Евгений РЕЙН родился в году в Ленинграде. Окончил Ленинградский технологический институт холодильной промышленности, позднее — Высшие сценарные курсы. Автор сценариев более 20 документальных фильмов. В е годы входил в круг так называемых "ахматовских сирот" вместе с Иосифом Бродским, Дмитрием Бобышевым и Анатолием Найманом. Долгое время стихи Евгения Рейна распространялись в самиздате, часть из них публиковалась в самиздатовском журнале "Синтаксис", на Западе "Грани". В году принял участие в издании неподцензурного альманаха "Метрополь", куда вошла подборка стихов Евгения Рейна, охватывающая летний период его поэтического творчества. Первая книга стихов Евгений Рейна вышла только в году "Имена мостов". Много переводил поэтов национальных республик СССР, английскую, арабскую и индийскую поэзию. Лауреат Государственной премии России , Пушкинской премии, Царскосельской художественной премии , премии "Поэт" Автор многих книг поэзии и прозы, издававшихся уже в новое время. Преподает на кафедре литературного творчества в Литературном институте им. Горького, читал лекции для студентов-славистов в ряде американских университетов. Ее вино разлив по кружкам, Ее мы преломили хлеб, И вот теперь в проеме узком Уже не свет, а только креп… О, если бы я мог подумать И над Невой и над Курой, И на свечу во мраке дунуть, Запить волной береговой. А там, на чердаке осталась Ее пленительная тень, Ее стихи, и высь, и жалость, Ее корона набекрень…. В ресторане играли танго — это верхний этаж отеля, и хрустальных рюмок огранка влагой жизненной запотела. Растворялись белые ночи в "Ркацетели"-"Напареули", жизнь была длинней и короче, чем поставленное на ходули время поздних пятидесятых в Елисеевском магазине, где фарцовщиков волосатых еще не было и в помине. Ведь они появились позже, когда финны рванули в Питер, и бродили в пекарне дрожжи, на "Ленфильме" горел "юпитер". Авербах и Герман сидели в просмотровом вонючем зале, и стекали по акварели слезы женские, и ворчали старики в комитетах ЖЭКов, и балтийские пароходы на доступных питерских реках якоря опускали в воды. И глядели в пустое небо сквозь кумач линялого флага, и не ели чужого хлеба, не просили чужого блага. Но когда мосты разводили, ждали мы у Невы на Дворцовой часа, года и века или возвращались к пыли дворовой. Я помню те аккордеоны Немецкие, в конце войны. А вы попрали все законы, Нас убивая без вины. Они "Лили Марлен" играли, "Катюшу" или "Венский вальс", В атаке или на привале, Бетховена — в который раз. И вот опять, где Мюнхен дышит Всей европейскою жарой, Где "Мерседес" упрямо движет, Все также веет стариной. И снова на аккордеоне Играет отставной солдат, Пока на Золотой Мадонне Лучи закатные горят, Опять "Катюша" или даже "Лили Марлен", "Собачий вальс", И лишь Христос стоит на страже, К евангелистам обратясь. Там, где Московский в Загородный влип, Там между петербургских великанов Стоял на постаменте серых глыб Георгий Валентинович Плеханов. Он вдаль немую руку простирал И говорил он гладко и не ложно, Стоял налево Витебский вокзал, Стоял направо — как это возможно? Там жил и я, должно быть, двадцать лет, А, в сущности я знал , гораздо больше, И вот теперь пора вернуть билет И обернуться из Парижа, Польши… Ты — родина, и я навеки твой, Чужих краев не разделяю выгод, Я знал, что я здесь свой, а не чужой, А эмиграция — убийство, а не выход. Хотя бывало тяжко иногда, Но говорил я: И вот через века, через года И мне сияет светом Техноложка. Здесь мы с тобой гуляли, покуривая "Кэмел", месяц за месяцем, год или два подряд, здесь под закатом, что багровое пламя пенил. Атлантика шла "на Вы". Дядя Сэм и Кремль грозили атомной бомбой. Лавр остролистый, не стоивший головы, всё еще медлил внутри пустоты утробной. Вот в Роттердаме, в гостинице "Гранд-Централь", я тебя встретил, и мы заказали "Бушмилл", но размыкается времени вертикаль и упирается в воздух — просторный, горячий, душный. Ангелы вдалеке галдят, точно высыпавшие из кухни официанты. Жизнь — это рифма, это цезура, друг, ямб шестистопный — александрийский прочерк, брошенный с яхты спасательный легкий круг, голая муза под одеялом строчек. Пальцы в табачной ржавчине, кариатиды дней, ось Полярной звезды, стоптанные ботинки, чаша, змеей обвитая, тем она нам видней, что продается, как молоко на рынке. Слушай, смотри и падай под похоронный марш, что нам Шопен, даже Вергилий в передней, эту помаду по жадным губам размажь, всё это прах по сравнению с небом бредней". И ты ушел, слагатель поговорок, к богеме Ганы, в ленинградский тыл, раздвинул свой неотвратимый морок, дверь на цепочку старую закрыл. На Пушкинской, а может, на Галерной тебя я повстречал в последний раз. С тех пор и вьется холодок неверный, с прорехой совмещается рассказ о том, как жили, где и как бывали и Уфлянд, и Красильников, и ты, что делали в вагоне, на вокзале, в толпе, средь безразличной суеты. В корыте сколько б ни было корысти — не нам ее оттуда доставать. Ах, Лёня, Лёня, я без укоризны, воистину хочу тебе сказать: Собор Преображенский лезет в дверь, открой ему, не то — упрется в нёбо, еще об этом рано, но теперь мое перо ведут тоска и злоба. Там, на Литейном, вечная молва всех новостей и сплетен ленинградца, она доступна так и молода, что нам пора отсюда убираться. Тем более что в комнате темно, темно, как в трюме, и совсем нечисто, и, отражаясь в стареньком трюмо, зачем бы нам не пошутить речисто? Постой, так не уходят напролом, не оставляют так разор дикарский, сто фотографий над твоим столом, машинка, книги и фонарь китайский. Воротнички истертые рубах и скотный двор разношенных ботинок, и два комода на своих дубах, вступившие с пространством в поединок и у него изрядно отхватив, припрятавшие что-то шито-крыто в укромный уголок, где негатив показывает нам изнанку быта. Я буду ждать тебя во сне, пока меня снотворное не сломит, покуда на облупленной стене родная речь не обратится в омут. Под вечер фонари уже сияли. За столиком уселись кое-как, и мы свою беседу продолжали. Она — намек, а не роскошный том, скорее не свидание, а встреча — такая, как сейчас у нас с тобой за этим столиком, в соседстве с баром. На улице ты видишь проливной дождь пополам с парижским всем угаром. Так выпьем за поэзию. Она — нечаянный и незаконный отблеск, еще полуоткрытая страна, внезапного распада одинокость. Я знал таких, немногих, перечесть — хватает пальцев на руках. Однако поэзия — письмо, шифровка, весть от скрытого за тучей зодиака". В зале сникли тени. Жизнь продолжалась, точно скромный бал, всегда готовый к новой перемене. Листопадно и мглисто темнел за окном живорыбный садок сентября. И приветствовал далью Москвы окоем старика и меня серебря. Отвернувшись к стене, холодели холсты, стыла каша на шатком столе, и старик на столицу глядел с высоты, словно лоцман на Па-де-Кале. На палитре его и лазурь, и краплак снова лечат душевный разлад, и какой бы, по сути, я ни был дурак, за него я печален и рад. И парижский пленэр, и ташкентский дувал предъявили изнанку свою, я-то знаю, Художник, что ты побывал в живописном прозрачном раю. В этой бедной мансарде у храма Христа, где толпится приезжий народ, где глядят на меня с голубого холста недобор, недолет, недород. Вот и старые краски слежались в пласты и вернулись в родную золу, вот и кисти чисты, отвернулись холсты, что отвергли хулу и хвалу. О проекте Редакция Веб-мастерская Контакты Художественный совет Издательства Библиотеки Фестивали Фото Видео О нас пишут Коллеги Магазин.
Майл ру почта регистрация создать почтовый
Тест подходит ли мне профессия
Йошкар ола запись к врачу
Последние новости в назарово
Приказ фсс рф 335
Шелл хеликс нх8 5w30 характеристики
Расписание 18э автобуса хабаровск
Куплю виниловые пластинки мелодия
Canon d1100 характеристики отзывы
Что делать консалт собеседование
Лента ру главное новости россия
Клевета статья ук рк
Таблица стоимости завтрака
Где снимали фильм особняк красная роза
Стихи про лену о любви