На мой взгляд, императив индивидуальности — не только творческой, а вообще личностной — носит не столько эстетический, сколько этический характер. Каждый человек от рождения видит мир только своими глазами, и то, что видят твои глаза, ничьи больше не видят. И важна не техника — новаторская или традиционная, она только орудие, которое автор выбирает для удобства мне кажется нечто подобное и имел в виду Александр Уланов, когда сказал, что не возражает, если его рифмованные стихи будут переведены верлибром; то же я могла бы отнести и к себе , а именно честность фиксации твоего взгляда, твоих ощущений и переживаний. Говоря только о себе, ты тем самым говоришь обо всех остальных — ведь каждый, когда читает, как бы говорит себе: И — да, я стараюсь быть честной в своих стихах, говорить только о том, что сама вижу и ощущаю, а не получаю из уже сложившегося тела культуры. Но как раз говорить от себя, а не от культуры очень трудно — ведь даже когда я говорю: Импрессионизм здесь только пример, я имею в виду, что культура срастается с индивидуальностью, и человек сам не всегда может понять, когда он честен и говорит от себя, а когда — от культуры в себе. И сдаётся, что никогда не честен: Пожалуй, положение этой идеи таково нынче не только в российском культурном пространстве, но и в мировом. Перефразируя старую шутку, можно сказать: Авторское я , недробимое и неповторимое, теперь, как и прежде, равняется человеческой индивидуальности от лат. Сия же последняя, как правило, состоит из совокупности легко расчленяемых и опознаваемых технических приёмов и тем. И сам пишущий хотя не всегда способен вспомнить, когда и где он их позаимствовал, зато с лёгкостью опознаёт как свои, когда новое поколение авторов их апроприирует. Да от неё следует бежать, как от угрозы быть закатанным в бетон! Производить товар с фирменным знаком — задача копирайтера, не поэта. Так же, как все прочие человеческие существа, поэт постоянно стоит перед выбором — убить себя или умереть. То же, что достанется читателям после любого избранного конца, — и будет его индивидуальностью. Но поэт может сделать свой выбор дважды — как поэт и как человек. Ролан Барт имел в виду отказ от авторской монополии на источник смысла, возможность иных интерпретаций, то есть — увеличение многозначности текста. Индивидуальность, разумеется, не в биографических подробностях, а — в способе смотреть на мир, в стиле. Такая индивидуальность для меня — одно из немногих абсолютных требований к тексту, в отношении и письма, и чтения. На неиндивидуальный текст просто нет смысла тратить время — количество личных голосов людей и предметов вокруг меня и так неизмеримо больше, чем у меня хватит сил и времени услышать. Массовая литература действительно занимается подтверждением ожиданий, возвращает читателя к самому себе в прежнем виде, и довольно большая доля того, что по недоразумению считается инновативной литературой, функционирует именно по этому принципу. С другой стороны, может быть глубоко индивидуальной игра с клише — например, в варианте Д. Но индивидуальность трудна и редко достижима, так что объявлять, в чём и где лично мне её удалось достигнуть, — не моё дело. Моё дело — стараться. Разговор тут, по-моему, идёт не о речи, а о восприятии. И в рамках творчества одного человека она, судя по всему, не решается. Именно поэтому, из-за этой творческой нерешаемости, как мне кажется, постмодернистская литература породила так мало самостоятельных эстетик. Думаю, из художественного произведения автора, конечно, устранить невозможно. Но и прежнего отношения к автору теперь быть не может. В русской литературе, к сожалению, кроме нескольких одиночных авторов, никто и не пытался даже подступить к этому вопросу. Насколько я понимаю, просто к концу х было как-то негласно, стихийно решено, что мы не будем об этом больше разговаривать. Творчество Бориса Херсонского, по-моему, также прекрасный пример. Этот замечательный автор заполняет незанятую в е годы нишу. Эстетически он — наследник эпохи модернизма, но его высказывание уже категорически не модернистское. Он отчасти существует как бы ещё накануне структурализма, накануне постмодернистских проблем, и одновременно действует на территории, где эти проблемы уже как бы решены. Ещё один, на мой взгляд, очень интересный пример — проза Александра Иличевского. Эта проза вообще, по-моему, по всем признакам имеет отношение к романтизму по крайней мере, к романтизму начала XX века. В недостаточно структурированной, сложной, запутанной культурной, эстетической среде современной России эта эстетика оказывается неисчерпанной и востребованной в начале XXI века. Думаю, таких примеров можно ещё множество привести. Мне кажется, что это самоорганизовавшееся замалчивание проблемы автора во многом обусловлено спецификой развития, необычной историей русской литературы. Из-за советской власти, из-за невозможности нормального культурного, художественного обмена с х годов в нашей стране не произошло резкой смены эстетик, как это случилось в Европе и США. И в одном и том же ограниченном культурном пространстве развивались как относительно традиционные эстетики, так и пресловутый структурализм, постмодернистское искусство. Не было отталкивания от предыдущих эстетических парадигм. А на исходе развития модернистских эстетик не развилось множества важных направлений. И, кстати, думаю, именно поэтому некоторые современные авторы в своём творчестве в большей степени обращаются к иноязычному литературному опыту сколько у нас, например, поклонников битников, Буковски — диву даёшься. Своих авторов такого рода нет или есть, но их не знают. И вот мы имеем то, что имеем: И теперь мы одновременно живём в эпоху как бы это сказать? И для тех, для кого она существует, конечно, по-новому встаёт и вопрос авторской идентичности, специфики авторского языка и высказывания в целом. Только, по-моему, на самом деле, для автора, который знает, что он делает, такой проблемы нет. Если отказаться от традиционной идеи об обязательности личностной манифестации автора в тексте, о невозможности отделения текста от жизни, то, по-моему, проблема решается сама собой. И их стихи ни с чем не спутаешь. Что касается меня самого, то, думаю, в стихах мои основные внешние отличительные свойства — метафизичность, отсутствие прямого авторского высказывания, использование смешанных языковых техник, любовь к культурному вторсырью. Это естественные свойства моей художественной речи. Специально я их не вырабатывал. Язык и образная система, я думаю, — средство, но не цель художественного высказывания. Но они всегда в той или иной мере индивидуальны. Внешние признаки поэтической речи вырабатываются сами. В чём моя индивидуальность? Думаю, это я сам. Хотя в моём случае, как мне кажется, внешние свойства моих текстов вполне характеризуют меня как человека. Я — такой метафизичный, философствующий, религиозно настроенный невротик или придурок от литературы, тоскующий по спокойной, идиллической жизни, которой, в принципе, не бывает. Я как бы в замешательстве. В большинстве случаев это вопрос стиля или стилей. Мне важно писать стихи собственными словами: Высшим пилотажем для меня стали песни, где от индивидуальности отчуждаешься вообще, включаешься в некую языковую стихию типа коллективного бессознательного , в канон, который приходится нащупывать интуитивно. У меня не вызывает сомнения, что мир — организм, живой, сложный, взаимосвязанный, — и, если ты входишь с ним в резонанс, от каждого твоего слова что-то меняется. Прямых попаданий немного, это вопрос удачи, но, похоже, я удачливый человек Чувству общности это не очень противоречит. Ограничивать себя самовыражением значит сознательно обрекать своё творчество на сиротство и неполноценность. Сверхзадача может меняться и быть даже ложной, но без неё явно не хватает почвы под ногами. В недавнем прошлом такая основа была, например, у Пригова. Сейчас отправной точкой для меня стал язык мифа, ранние религии и литературные памятники кельтов, варягов, коренных американцев. Попытка определения границы в развитии культуры и общества, после пересечения которой цивилизация встала на тупиковый путь. Делаю то, что делать должен, если без пафоса — то, что задумал. Проблема самовыражения заключается в том, с чем ты соотносишь свои слова: То, что есть у тебя за душой, бесконечно мало по сравнению с тем, что стоит у тебя за плечом. Кто сказал, что она дама с крыльями, может, наша муза — зверюга с кровавыми клыками? Восторг и ужас — тут о собственной шкуре уже не думают. Статья Ролана Барта выглядит трогательно, архивно, чем-то вроде постановления ЦК о мерах по улучшению научно-исследовательских работ в области сельского хозяйства от года. Написана в духе позитивистских воззрений, которые, по-моему, отошли в прошлое. Некоторое обаяние привносится её трагическим безбожием, упованием на литературный гедонизм, наукообразием и главное — романтической свежестью революционной Парижской весны, одной из бассарид свержения Большого стиля во имя культуры массовой. Из всех французских кутюрье от литературы прошлого века Барт воспринимается теперь как наиболее человечный и искренний чего стоит его книга о фотографии. Эволюция его творчества — тоже своего рода пример того, что теория остаётся теорией, а литература литературой. Изначальный смысл её существования не изменился. Появилось ощущение думаю, у многих , что ухищрения с умелым позиционированием и саморекламой в серьёзном деле не помогут. Людей не обмануть, как и самого себя. Новое — хорошо забытое старое, основные державы инстинктивно возвращаются к фундаментализму, что, возможно, означает и духовное возвращение к прошлому. Сегодня массовая культура делает реверансы в сторону культуры элитарной, и не только ради вежливости и саморасширения: Во времена войн идея бессмертия души востребована как никогда, книжные магазины забиты эзотерикой, а отнюдь не поэзией. Видел в Америке потешный автомобильный стикер: Мне жаль, что большая игра с культурными фантиками в одночасье закончилась: Думаю, многие, как и я, ностальгируют сейчас по недавнему постмодернистскому празднику. Вопрос об императиве творческой индивидуальности задан вовремя. Общество работает в режиме действия ради действия, говорить о самопознании и созерцании как основах мировоззрения смешно. На это нет времени — нет времени ни на создание поэзии, ни на её чтение. Глубина мышления, вещь, без которой полноценного творчества не существует, приказала долго жить. Учитывая изысканную систему надзора в виде ограничений и табу, якобы необходимых для совместного общежития и выживания, можно говорить о запрете на мышление. Когда-то, глядя с берегов Атлантики на родную речь, я поражался её живучести и способности к регенерации. Если уничтожить научную школу, её не восстановить никогда. С поэзией, как мне казалось, дела обстоят проще. Народ у нас талантливый, иррациональный, земля родит новых певцов, глашатаев и главарей. Интересно, способны ли мы хотя бы на сотую часть от перечисленного? Позволю себе ещё одну цитату, имеющую прямое отношение к теме: И не смерть автора — а вота вам! Исходя из такого подхода, которому в немалой степени обязана своим появлением вышеуказанная идея его профанирующая! Отказу от мнимой, бросающейся в глаза уникальности ради обретения уникальности подлинной — и как человека, и как художника. Эта уникальность в той системе координат, которой придерживаюсь я, отождествляется не с индивидуальностью, а с личностью, не с чем-то , а с кем-то. Художественные средства и в том числе характерные особенности письма являются лишь средствами его, Смысла, выявления и не имеют самостоятельной ценности. Однако в случае удачи лицо приобретает именно необщее выражение, и именно потому, что совсем не стремилось отличаться от других лиц, видя свою задачу совсем в другом. Я просто стараюсь "работать речь, не слушаясь, сам-друг" так, чтобы при встрече с тем же Мандельштамом мне не было за неё стыдно, вот и всё. Требование мнимой, фальшивой индивидуальности — характерная примета нашего прекрасного времени, один из слоганов которого гласит: Можно вывести простой силлогизм. Сейчас модно казаться индивидуальным оригинальным ; следовать моде — значит поддаваться коллективному групповому, тусовочному стадному чувству; стало быть, по-настоящему индивидуален лишь тот, кто не стремится к этому. Но для того, чтобы суметь отличить сущность от видимости, нужно самому, по крайней мере, обладать подлинной оригинальностью, что встречается крайне редко, поэтому подлинная оригинальность, как правило, осознаётся не сразу и далеко не всеми. Большинство людей всего лишь создают миф о собственной индивидуальности, начинают верить в него сами, а затем заставляют поверить в него окружающих. Видимо, в этом и заключается процесс удержания собственной индивидуальности. Беда в том, что от подобной индивидуальности не так уж трудно избавиться, заменив её другой, в зависимости от ситуации и направления ветра, и никакой действительной ценности она, разумеется, не представляет. Тут, возможно, у кого-то возникнут сомнения: Думается, эта проблема решается довольно легко: Если после этой процедуры у вас не останется ровным счётом ничего, считайте, что у вас ничего и не было, и вы ничего не потеряли. Отныне она станет вашей обузой, вашим бременем и вашим крестом, она будет мешать вам спокойно жить, зарабатывать деньги, заводить семьи, растить детей, делать карьеру и обустраивать быт. Она станет вашим кошмаром, отравит всю вашу жизнь, и, хотя вам и в голову не придёт её удерживать, вы больше никогда не сможете от неё отделаться. Этот вопрос волнует, к примеру, моего любимого Ролана Барта. Волнует его, видите ли, кто сказал: Значит, она и есть автор! А может быть, и не она. А может, и не Андрей; может, это сказал читатель, читатель Миша З-в!.. Короче, нет автора, умер, скорее всего! Но тогда где же труп? Или напрасно Ролан Барт призывает тень Бальзака для доказательства смерти автора? Может быть, эта самая смерть автора, как понимал её Ролан Барт, была всегда? Автор поэмы о Гильгамеше? Ведь существовал же и читатель!.. Но вообще-то все подобные кунштюки не интересуют меня. Ведь Ролана Барта занимает текст, он в тексте ищет этого самого автора. Меня же занимает именно автор. Кто такой автор и почему он, как я полагаю уверенно, жив, жил и будет жить Я думаю, что автор — это обладатель авторской психологии, то есть масло — это то, что имеет вкус масла! Автор, возможно, и ничего не сочинил, не нарисовал и не изваял, но Но почему человек чувствует себя автором? Я отвечаю на поставленный мною же вопрос следующим образом: Если такая роль не предусмотрена, то и автора нет! И ещё немаловажное обстоятельство: Обществу нужны авторы, оно жаждет приласкать их, отшлёпать, казнить, наградить. Оно жаждет назвать имя! Оно суммирует признаки и свойства бродячих стариков, декламирующих нараспев старинные легенды, и сотворяет одного Мой добрый друг Лазарь Вениаминович Шерешевский работал в подростковом возрасте избачом в деревне Кубаево, где и записал ряд местных частушек. Некоторые оказались совершенно прелестными. В деревне Кубаево не была предусмотрена роль автора частушек! А вот пример прямо противоположный: Ещё вчера был пенсионер из какой-то ближневосточной страны, бывший московский школьник, а уже сегодня — автор! И таких забавных претендентов на авторство популярных текстов не так уж мало! А вот другой пример: Надо отметить, что на авторство не претендовал никто, поскольку за это самое авторство не полагалась Нобелевская премия, а полагался застенок инквизиции! А вот когда стало можно, прошло уже столько времени, что претендовать на авторство не имело смысла. Повесть о Ласарильо с брегов реки Тормес так и осталась анонимной. Автор отличается высокой самооценкой, всегда! Даже когда критикует себя в уме! Возможно ли быть автором, если ничего не творить? Ведь главное — не какое-то там творение чего бы то ни было, а чувствование себя творцом. Для этого всё-таки необходимо совершить некоторый акт присвоения. Успешность акта присвоения зависит от степени образованности автора, от его умения выстраивать тактически своё авторское поведение. Возможно привести разные примеры акта присвоения. Переписывание текста, чужого текста. Одно из монашеских деланий — как раз переписывание текстов. Многократно переписанный текст преображался в некую коллективную собственность, это обстоятельство редуцировало авторскую психологию, переписчики, даже внося изменения в текст, уже не чувствовали себя авторами. Но индивидуальный акт переписывания текста, напротив, продуцирует авторскую психологию. Вспомним чапековского композитора Фолтына, который сам ничего сочинить не мог, но присваивал чужие сочинения, обладая гипертрофированной авторской психологией. Ивану Ивановичу ответили письмом, что автором он не является; о прозаике М. А ведь и в том и в другом случае имело место всего лишь элементарное присвоение текста. Автор — это прежде всего тот, кто чувствует себя автором. Но большая часть авторов жаждет не только соответственного самочувствия, но и существенного вознаграждения в виде разных форм общественного признания. Автор — это тот, кто получает гонорары, награждается премиями и раздаёт автографы!.. Да, очень странно звучит: Но если автор умер, то кто же тогда Ку-Ку? И зачем этому Ку-Ку его известность? Западная Европа унаследовала авторство прямиком из Древнего Рима. История русской культуры более специфична. Первыми авторами здесь были церковные иерархи византийского стиля, составившие некий замкнутый круг публицистов-полемистов. Они писали для своего круга, желание иметь огромное количество читателей не было бы ими понято. Некоему Офонасу, сыну Микиты, приказали отчитаться о его пути наугад, приведшем его аж на индийские территории. Отчёт сохранился, и вместе с текстом имя автора. Показательный случай приключился с одним администратором артели богомазов. Собственно, их было двое — Андрей Рублёв и Даниил Чёрный. Ни у кого в этой артели не было авторской психологии. Но несколько веков спустя, в обществе, где роль автора была предусмотрена, понадобился не просто автор-художник, но национальный автор-художник, прародитель, в некотором роде, отечественной живописи. На эту благородную роль выбран был Андрей Рублёв. Затем был снят режиссёром Тарковским фильм об Андреевых страстях. В этом фильме прежний администратор, умевший договариваться об оплате и покупке красок, окончательно превратился в автора с характерной авторской психологией, с поисками этого самого своего стиля и капризными терзаниями себя и окружающих. И, конечно, это произошло уже в XX веке. XIX и XX века стали для авторов золотым веком. К XIX веку автор завершил многовековой путь от слуги своего покровителя, от человека, для которого основное — материальное вознаграждение, к человеку романтического склада, который сам играет в обществе роль влиятельного господина. В России это был путь от несчастного Андрея Матвеева, петровского стипендиата, фактически первого русского художника, умершего на родине от отсутствия заказов, а также от чахотки и водки, к Валентину Серову, перед которым трепетали князья и графы, ища его благосклонного внимания. В XIX веке автор начал заменять собою аристократа. В XX веке этот процесс завершился. Занятно, что автор узурпировал даже самоценность личности аристократа. Герцог был ценен в качестве именно герцога, даже если не умел управлять своими владениями. Современная рекламная кампания зачастую указывает на самоценность личности автора, который должен быть интересен даже и не в качестве автора, а в качестве чьего-то супруга, владельца роскошного поместья, чудака и проч. Лампедуза, певец последнего истинного аристократа, так и не обнародовал свой текст. Быть может, Лампедуза хотел уйти из жизни представителем знатного рода, а не этим самым автором! Вы только взгляните на автора, снисходительно благодарящего в нобелевской речи не кого-нибудь, а всего лишь короля Швеции! Но главное, — мы — любой из нас — не сами выбрали роль автора. Эта роль как-то так вдруг наложилась на наши личности и сделалась её неотделимой частью. И в этом смысле я — такая же, как все мои коллеги. Я общаюсь преимущественно с авторами, и не просто с авторами, а с людьми, наделёнными авторской психологией в гипертрофированной степени. Я и самая такая! Я чувствую, я знаю, что пишу так, как не пишет никто. Я упиваюсь чувствами своими непризнанного гения; я знаю, что меня не ценят, как я того заслуживаю! Труп не обнаружен, похороны отменяются. Автор не умер, автор всё ещё нужен обществу, в этом театре роль автора — престижная роль! Посмотрите на меня, потрогайте — я живая, я здесь, я владею даром человеческой речи и сейчас вам это продемонстрирую! Итак, что же всё-таки имел в виду Ролан Барт, когда столь дерзко заявил о смерти автора, и какое это всё имеет отношение к нам, живым и владеющим даром речи? Об этом имеет смысл поговорить. Есть один пример, одновременно классический и удивительно современный: Этот текст вот уже несколько лет не перестаёт волновать моё воображение, это невероятный текст — невероятный не своим содержанием в конце концов, история знает и гораздо более впечатляющие образцы религиозного фанатизма , а тем, что он как бы выворачивает восприятие художественного произведения наизнанку, взрывает его и полностью уничтожает: Своим комментарием Толстой если не полностью отождествляет себя с Позднышевым, то, во всяком случае, представляет своего героя некоторой доведённой до предела вариацией себя самого: Здесь нет места для двойственного прочтения или интерпретативной игры: Прежде всего, здесь мы сталкиваемся с усложнённой конструкцией повествования в повествовании: Событием в данном случае оказывается его встреча и беседа с Позднышевым — человеком, убившим свою жену и оправданным судом. Рассказ Позднышева предваряется и подготавливается короткой интермедией: Кажется, всё здесь устроено таким образом, чтобы сбить читателя с толку. Выше мы видели, как механизмы письма фактически работают против автора: Сама структура повествования препятствует отождествлению читателя с главным героем, как бы всё время отталкивает его, не давая забыть о том, что это всего лишь искусно рассказанная история. И этот зазор даёт возможность осуществления той процедуры, на которой концентрирует своё внимание Ролан Барт: Современный отечественный читатель вообще склонен всё воспринимать как-то слишком буквально, вроде того, будто у немецкого философа Ницше написано, что фальшивые бумажки можно делать. Разумеется, для того, чтобы некоторый текст был написан, должно существовать некоторое физическое лицо, которое этот текст напишет. И лицо это, несомненно, должно обладать некоторым личным опытом, какими-то индивидуальными склонностями, как минимум, ему должен нравиться сам процесс письма. Или, напротив, он его должен до такой степени ненавидеть, чтобы стремиться его разрушить, вывернуть, превратить в какое-то абсолютное чудовище, не-письмо. Существует множество стратегий, и все эти стратегии более или менее индивидуальны, даже если дело идёт о нарочито деиндивидуализированном письме. Но акцент здесь переносится именно на письмо, на что-то такое, что существует до и помимо пишущего, нечто избыточное по отношению к сообщению. Письмо всегда сообщает больше, чем нам хотелось бы сообщить, и в этом смысле оно не то чтобы лишено всякой индивидуальности — оно, скорее, вне-индивидуально. Индивидуальное письма — то, что имеет отношение к стилю, вернее, к выбору того или иного стилистического средства для описания определённого состояния, и речь не идёт об алеаторике, о случайной комбинации какого-то стилистического приёма и какого-то содержательного момента, письмо — это всегда место предельной конкретности, буквально — срощенности вот этого формального элемента с вот этим содержательным, и именно этот момент конкретности можно отнести к сфере смысла — не элементы фабулы, как могло бы показаться на первый взгляд. И здесь следует искать ключ к пониманию того, как вообще возможно индивидуальное художественное высказывание. То, что до сих пор оказывается проблематичным для литературы, уже очень хорошо и давно известно применительно к кинематографу, когда речь заходит о документальном кино: В том смысле, что всегда имеет место некоторый режиссёрский произвол, отбор материала, монтаж, провокация. Это не хорошо и не плохо, это некоторая данность. Нечто подобное в настоящее время происходит и в литературе: Мы не должны обманываться на их счёт: Это можно назвать реакцией на тотальную дереализацию мира массовой культуры: Именно в этой обречённости содержится некий намёк на удачу и возможность того, о чём изначально был задан вопрос: Удержание творческой индивидуальности в число моих приоритетов не входит, поскольку не требует от меня больших усилий. Что до сути этой индивидуальности — она, на мой взгляд, весьма проста. Как известно внимательным читателям, мои литературные изыскания концентрируются вокруг одного довольно определённого образа. Тюлени — морские млекопитающие отряда хищных, средних и крупных размеров часто сравнимых с человеческими , проводящие часть жизни в воде, а часть — на суше. Эта экологическая двойственность приводит к тому, что образ тюленя можно выразить посредством ряда метафор и замещающих образов — например, русалка не говоря уже о других морских млекопитающих , Адам, ангел, кот, летучая мышь или эльф. В любом из моих стихотворений можно найти намёки на тюленя, например:. Намёк на сходство героини с тюленем очевиден; на тюленя указывают и образы ангелов. Все вещи обрели вдруг имена: Здесь роль тюленя выполняет стол, на что указывает его кошачье имя — Василий; кроме того, обретение имён вещами подразумевает Адама, окружённого ангелами. Здесь тюлень разумеется, ушастый травестируется образом Энвера — крупного гаремного самца. Исход стихотворения предсказуем — герои становятся ангелами:. Всякий говорящий индивидуален в силу отдельности опыта каждого , но не любое говорение захватывает. Мы начинаем слушать или читать не с тем, чтобы убедиться в индивидуальности говорящего, а из желания услышать новые для нас, предельные вещи. Новым становится не просто оригинальное, не похожее на ранее слышанное, а что-то, что мы узнаём как своё значимое, долгожданное и желанное. Хочется говорить о желании: Утратить индивидуальность нам не дано, но потерять или забыть желание мы можем. Копировать индивидуальность глупо, но имитировать желание принято. Свет играет в хрустале. Хрусталь пуст-себе, он весь — место для света. Предельно невидим, не препятствует свету вливаться, играть в нём, он — сосуд свету. Свет проявляет его внутреннюю форму. Полевой шпат не пуст, переполнен собой. Не хранит в себе свободного места для чего-либо другого, для света. Свет определяет его внешнюю индивидуальную неповторимую форму. Страны и регионы Литературные проекты Студия. Читайте также Номера журнала. Продавцы Воздуха Москва Фаланстер. Страны и регионы Литературные проекты Студия Картотека. Павел Жагун Пыль Калиостро. Канат Омар Кабы не холод. Никита Миронов Метафизика пыльных дней. Галина Крук Галина Крук. Женщины с просветлёнными лицами. Смерть автора или авторская индивидуальность. Является ли для Вас в Вашем творчестве удержание творческой индивидуальности в каждом отдельном тексте или в целом высокозначимым требованием к себе? В чём она, эта индивидуальность? В любом из моих стихотворений можно найти намёки на тюленя, например: Исход стихотворения предсказуем — герои становятся ангелами: Картотека Медиатека Фоторепортажи Досье Блоги. Все права на информацию, находящуюся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ.
Из каких элементов состоит векторная графика
§ 7. Концепция смерти автора
Эпилог в истории болезни 7 букв
Вы точно человек?
Открыть любой домофон код
смерть автора это:
Панкреатит способы лечения
Смерть автора
Как сделать приворот на бывшего мужа
СМЕРТЬ АВТОРА
Польза сельдерея для здоровья
СМЕРТЬ АВТОРА
Разработка технологических карт ремонта оборудования
СМЕРТЬ АВТОРА
Расписание поездов на февраль 2017
СМЕРТЬ АВТОРА
Магазин инструментв спб каталог товаров
Вы точно человек?
Сколько планов эвакуации