Лагерная тема в творчестве шаламова колымские рассказы - Изображение пространства и времени в лагерной литературе: «Один день Ивана Денисовича» и «Колымские рассказы»
Говорить о прозе Варлама Шаламова — значит говорить о художественном и философском смысле небытия. О смерти как о композиционной основе произведения. Об эстетике распада, разложения, разъятия Казалось бы, что нового: Никаких угроз, никакого ожидания! Здесь смерть, небытие и есть тот художественный мир, в котором привычно разворачивается сюжет. Факт же смерти предшествует началу сюжета. Грань между жизнью и смертью навсегда пройдена персонажами ещё до того момента, когда мы раскрыли книгу и, раскрыв, тем самым запустили часы, отсчитывающие художественное время. Самоё художественное время здесь — время небытия, и эта особенность едва ли не главная в писательской манере Шаламова Но тут сразу усомнимся: Нет ли в этом кощунственного равнодушия к реальным судьбам реальных людей? Да и не сказал бы — документальная основа и так очевидна. Мы же к шаламовским текстам — с анализом, собираемся толковать о творческой манере, о художественных открытиях. И, скажем сразу, не только об открытиях, но и о некоторых эстетических и нравственных проблемах литературы Именно на этом, шаламовском, лагерном, ещё кровоточащем материале — имеем ли право? Можно ли анализировать братскую могилу? Но ведь Шаламов и сам не склонен был считать свои рассказы документом, безразличным к художественной форме. Словом, нам необходимо понять не только и не столько Шаламова-зека, но прежде всего Шаламова-художника. Необходимо понять душу художника. Ведь это он сказал: И, не поняв душу художника, как же понять человеку суть и смысл истории, суть и смысл того, что происходит с ним самим? Где же ещё таятся эти значения и смыслы, как не в великих произведениях литературы! Но анализировать прозу Шаламова потому и трудно, что она действительно нова и принципиально непохожа на всё, что было в мировой литературе до сих пор. К примеру, пересказ — обычный приём литературной критики при анализе прозы — здесь далеко не всегда оказывается достаточен. Нам предстоит много цитировать, как это бывает, когда речь зайдёт о поэзии Рассказ этот, по сути дела, финал, и, как это бывает в симфонии или романе, где лишь финал окончательно гармонизирует весь предыдущий текст, так и здесь лишь последний рассказ придаёт окончательный гармонический смысл всему тысячестраничному повествованию Как и во многих других случаях, автор уже в самом начале ставит читателя на край бездонных глубин потустороннего мира, и из этих глубин являются нам и персонажи, и сюжет, и сами законы развития сюжета. Рассказ начинается энергично и парадоксально:. Главное, что из небытия. Небытие, смерть — синонимы. Люди возникали из смерти? Но мы уже привыкли к этим шаламовским парадоксам. Мы привыкаем к тому, что персонажи возникают из смерти и уходят туда, откуда явились. Грань между жизнью и смертью исчезла для них в момент ареста Да нет, и само слово арест — неточное, здесь неуместное. Арест — из живого юридического лексикона, но происходящее не имеет никакого отношения к праву, к гармонии и логике права. Человека не арестовали, его взяли. Нет никаких здравых логических обоснований происшедшему. Дикая случайность разрушает логическую гармонию бытия. Взяли, изъяли из жизни, из списка жильцов, из семьи, разъяли семью, и пустоту, оставшуюся после изъятия, оставили уродливо зиять Был или не был — нету. Живой — исчез, сгинул А в сюжет рассказа входит уже неизвестно откуда взявшийся мертвец. Но нет, не помнит. Ни имени жены не помнит, ни Божьего слова, ни самого себя. Что было — отошло навсегда. Люди возникают из небытия, и, кажется, проявляют какие-то признаки жизни, но всё-таки оказывается, что их состояние будет понятнее читателю, если говорить о них, как о мертвецах:. Так, не оставив ни тепла, ни человеческого образа в памяти, они и исчезают из поля зрения рассказчика, из сюжета рассказа:. Сам герой-повествователь — тоже мертвец. По крайней мере рассказ начинается с того, что мы знакомимся с мертвецом. Как же ещё понять состояние, при котором тело не содержит тепла, а душа не только не различает, где правда, где ложь, но и само это различие человека не интересует:. На первый взгляд и сюжет и тема рассказа просты и довольно традиционны. Рассказ давно замечен критикой: Концентрационный мир и современная литература. Кажется, это рассказ о том, как меняется, как оживает человек, когда несколько улучшаются условия его лагерного быта. Речь вроде бы идёт о воскрешении: Но каковы же крайние точки этого движения? Что в понимании автора есть смерть и что есть жизнь? Не много мяса осталось на моих костях. Этого мяса достаточно было только для злости — последнего из человеческих чувств И, храня эту злобу, я рассчитывал умереть. Но смерть, такая близкая совсем недавно, стала понемногу отодвигаться. Привычные значения слов здесь не годятся: Легко читателям Шекспира, они знают, что значит быть и что — не быть , знают, между чем и чем выбирает герой, и сопереживают ему, и выбирают вместе с ним. Но у Шаламова — что есть жизнь? Но разве так воскресают? Обретение героем способности восприятия окружающей жизни как бы повторяет развитие органического мира: Появляется страх, что отсрочка смерти вдруг окажется коротка; зависть и к мёртвым, которые уже погибли в году, и к живым соседям — жующим, закуривающим. Жалость к животным, но ещё не жалость к людям И, наконец вслед за чувствами пробуждается разум. Пробуждается способность, отличающая человека от окружающего его мира природы: Я прокричал это слово, встав на нары, обращаясь к небу, к бесконечности:. А если это слово возвратилось, обретено вновь — тем лучше, тем лучше! Великая радость переполняла всё моё существо Я шептал это слово, выкрикивал, пугал и смешил этим словом соседей. Я требовал у мира, у неба разгадки, объяснения, перевода А через неделю понял — и содрогнулся от страха и радости. Страха — потому что пугался возвращения в тот мир, куда мне не было возврата. Радости — потому что видел, что жизнь возвращается ко мне помимо моей собственной воли. Прошло много дней, пока я научился вызывать из глубины мозга всё новые и новые слова, одно за другим Но возможно ли вернуться, пройти назад весь этот путь — с арестом, допросами, побоями, не один раз пережитой смертью — и воскреснуть? Уйти из потустороннего мира? Да и что есть освобождение? Обретение вновь способности при помощи слов составлять логические формулы? При помощи логических формул описывать мир? Само возвращение в этот мир, подчиняющийся законам логики? На сером фоне колымского пейзажа какое огненное слово будет спасено для последующих поколений? Будет ли это всесильное слово, обозначающее порядок мира сего, — ЛОГИКА! Здешняя жизнь не знает логики. Логическими формулами невозможно объяснить происходящее. Абсурдный случай — название здешней судьбы. Какое же воскресение, какое освобождение: Однако надо сразу понять: Нет, Шаламов — писатель русской психологической школы, воспитанный на великой прозе XIX века, и в диком столкновении случайностей его интересуют как раз некие закономерности. Но эти закономерности — вне логического, причинно-следственного ряда. Это не формально-логические, но художественные закономерности. Смерть и вечность не могут быть описаны логическими формулами. Они просто не поддаются такому описанию. А завершается всё дело весьма загадочно И все стояли вокруг — убийцы и конокрады, блатные и фраера, десятники и работяги. А начальник стоял рядом. И выражение лица у него было такое, как будто он сам написал эту музыку для нас, для нашей глухой таёжной командировки. Шеллачная пластинка кружилась и шипела, кружился сам пень, заведённый на все свои триста кругов, как тугая пружина, закрученная на целых триста лет Вот вам и финал. Закономерность и логика — вовсе не синонимы. Здесь само отсутствие логики — закономерно. И одна из главных, важнейших закономерностей проявляется в том, что из потустороннего, иррационального мира нет возврата. Шаламов неоднократно заявлял, что воскреснуть невозможно:. Никто не вернулся в мир, который можно было бы объяснить при помощи логических формул При чём тут музыка? Как и зачем возникает её божественная гармония в уродливом мире смерти и распада? Какая тайна раскрывается нам этим рассказом? Насколько близки понятия логика жизни и гармония мира? Видимо, именно на эти вопросы нам предстоит искать ответа, чтобы понять тексты Шаламова, а с ними, может быть, и многие события и явления как в истории, так и в нашей жизни. Ограничен небом и камнем Низкое небо здесь вроде карцерного потолка — так же ограничивает свободу, так же давит Где же расположены все те огороженные пространства и замкнутые территории, которые читатель находит в шаламовской прозе? Где существует или существовал тот безысходный мир, в котором глухая несвобода каждого обусловлена полной несвободой всех? Конечно, на Колыме происходили те кровавые события, которые заставили писателя Шаламова, пережившего их и чудом выжившего, создать мир своих рассказов. События происходили в известном георгафическом районе и разворачивались в определённом историческом времени Будем внимательны, здесь ничто нельзя пропустить Что за этим обращением к Пушкину? Всего лишь только ирония, оттеняющая мрачный колорит одного из последних кругов лагерного ада? Начальная фраза пушкинской повести — знак лёгкой свободы персонажей, свободы в пространстве и во времени:. Сели ужинать в пятом, а могли — в третьем или в шестом. Зимняя ночь прошла незаметно, но так же незаметно могла пройти и летняя ночь Да и вообще хозяином мог быть и не конногвардеец Нарумов — в черновых набросках проза вовсе не так строга:. Известно, что Шаламов обладал абсолютной памятью на литературные тексты. Интонационное родство его прозы прозе пушкинской не может быть случайным. Если в тексте Пушкина — раскрытое пространство, свободное течение времени и вольное движение жизни, то у Шаламова — пространство замкнутое, время как бы останавливается и уже не законы жизни, но смерть определяет поведение персонажей. Смерть не как событие, но как имя тому миру, в каком мы оказываемся, раскрыв книгу Напоминая о пушкинской прозе, автор как бы предлагает читателю войти в мир, зеркально противоположный пушкинскому, потусторонний:. Дежурные надзиратели никогда не заглядывали в барак коногонов, справедливо полагая свою главную службу в наблюдении за осуждёнными по пятьдесят восьмой статье. Лошадей же, как правило, контр-революционерам не доверяли. Правда, начальники-практики втихомолку ворчали: Словом, у коногонов было всего безопасней, и каждую ночь там собирались блатные для своих карточных поединков. В правом углу барака на нижних нарах были разостланы разноцветные ватные одеяла. В крышку консервной банки впаивались три-четыре открытых медных трубки — вот и всё приспособление. Для того, чтобы эту лампу зажечь, на крышку клали горячий уголь, бензин согревался, пар поднимался по трубкам, и бензинный газ горел, зажжённый спичкой. На подушке лежала новенькая колода карт. Это не были обыкновенные карты: Сегодняшние карты были только что вырезаны из томика Виктора Гюго — книжка была кем-то позабыта вчера в конторе Чёткое обозначение пространства есть в каждой из шаламовских новелл, и всегда — всегда без исключения! Можно даже сказать, что могильная замкнутость пространства — постоянный и настойчивый мотив творчества писателя. Казалось бы, чего уж там особенного: Но перед нами не лагерь сам по себе. Перед нами лишь текст о лагере. Какова будет философия пространства, как автор заставит читателя воспринимать его высоту и протяжённость, сколь часто заставит вспоминать о вышках, запорах и щеколдах и прочем, и прочем. История литературы знает достаточно примеров, когда по воле автора жизнь, вроде бы совершенно замкнутая, закрытая хоть бы и в той же лагерной зоне запросто сообщается с жизнью, текущей в иных пределах. Вот ведь есть же некие пути из особого лагеря, где сидел солженицынский Иван Шухов, в родное шуховское Темгенево. Это ничего, что пути эти — даже и для самого Шухова — проходимы лишь мысленно. Так или иначе, пройдя всеми этими путями скажем, вспомнив вместе с героем полученные письма , узнаем мы и о жизни ивановой семьи, и о делах в колхозе, и вообще о стране за пределами зоны. И сам Иван Денисович, хоть и старается не думать о будущей жизни, — в сегодняшней бы выжить, — но всё же и с ней, будущей, хоть и редкими письмами, но связан и не может отрешиться от соблазна подумать мельком о заманчивом деле, которым стоило бы заняться по освобождении, — малевать ковры по трафарету. У Солженицына человек и в лагере не одинок, он живёт по сосетству с современниками, в той же стране, по соседству с человечеством, по законам человечества, — словом, хоть и в глухой неволе, но в мире людей жив человек. Сюда если и приходит письмо, то лишь для того, чтобы под пьяный хохот надзирателя быть уничтоженным ещё до прочтения, — после смерти писем не получают. В потустороннем мире всё обретает потусторонние значения. И письмо не соединяет, но — неполученное — ещё больше разъединяет людей. Да что говоить о письмах, если даже небо как мы уже вспоминали не расширяет кругозор, но ограничивает его. Даже двери или ворота, хоть и будут открыты, не откроют пространства, но лишь подчеркнут его безысходную ограниченность. Здесь ты, кажется, навсегда отгорожен от остального мира и безнадёжно один. Нет в мире ни материка, ни семьи, ни свободной тайги. Даже на нарах соседствуешь не с человеком — с мертвецом. Даже зверьё не останется с тобой надолго, и собаку, к которой успел привязаться, походя застрелит охранник Потянись хоть за ягодой, растущей вне этого замкнутого пространства — и тут же падёшь убитый, конвоир не промахнётся:. Мы видели эти кочки давно Рыбаков показал на банку, ещё не полную, и на спускающееся к горизонту солнце и медленно стал подходить к очарованным ягодам. Сухо щёлкнул выстрел, и Рыбаков упал между кочек лицом вниз. Серошапка, размахивая винтовкой, кричал:. Серошапка отвёл затвор и выстрелил ещё раз. Мы знали, что значит этот второй выстрел. Знал это и Серошапка. Выстрелов должно быть два — первый бывает предупредительным. Рыбаков лежал между кочками неожиданно маленький. Баночка Рыбакова откатилась далеко, я успел подобрать её и спрятать в карман. Может быть, мне дадут хлеба за эти ягоды Вот только тогда открываются и небо, и горы, и река. И только для того, кто упал, уткнувшись лицом между таёжными кочками. Для другого, выжившего, небо по-прежнему ничем не отличается от иных реалий лагерного быта: Всё глухо и замкнуто, и уйти никому не дано, и бежать некуда. Даже тем отчаянным, кто решается на побег, — и бежит! И всё это рассказы о неудачных побегах. Удачных — не то чтобы нет: Нет, здесь не просто мёртвое пространство, отгороженное колючей проволокой или стенами барака или вешками в тайге, — пространство, в которое попали некие обречённые, но за пределами которого люди более удачливые живут по другим законам. В том-то и чудовищная правда, что всё, что кажется существующим за пределами этого пространства, на самом-то деле вовлечено, втянуто в ту же бездну. Похоже, что обречены все — все вообще в стране, а может быть, даже в мире. Здесь какая-то чудовищная воронка, равно затягивающая, засасывающая праведников и воров, целителей и прокажённых, русских, немцев, евреев, мужчин и женщин, жертв и палачей — всех, всех без исключения! Немецких пасторов, голландских коммунистов, венгерских крестьян Среди персонажей Шаламова даже не упоминается ни один — ни один! Человек уже не принадлежит эпохе, современности — но одной только смерти. Возраст теряет всякое значение, и автор порой признаётся, что сам не знает, сколько лет персонажу, — да и какая разница! Нет надежды даже на течение времени — оно не спасёт! Вообще время здесь особенное: Или правильнее сказать — никогда Куда завёл он читателя? Знает ли, как выбраться отсюда? Впрочем, сам-то, видимо, знает: Возможно ли активное влияние на свою судьбу, перемалываемую зубьями государственной машины, зубьями зла. Иллюзорность и тяжесть надежды. Жестокий художник Варлам Шаламов. Но нам уже нет жизни без разгадки. Мы всерьёз втянуты в это безысходное пространство. Тут не отделаешься разговорами о документальной, а значит, и временной, проходящей проблематике рассказов. Пусть нет Сталина и Берии и на Колыме изменились порядки Кто отложит в сторону дантовы тенцины из-за того, что, мол, их документальная подоплёка давно потеряла свою актуальность? Человечество не может существовать иначе, как только разгадывая великие загадки великих художников. Та самая возможность, которую полтораста лет назад подсказал русской литературной критике Виссарион Белинский и которая с тех пор кормила не одно поколение литературоведов и критиков: Может быть, если мы вплетём колымскую реальность в исторический контекст, нам легче будет найти разгадку шаламовского мира? Мол, было время такое: Ведь как бы то ни было, мы же анализируем текст, написанный вслед за реальными событиями, не вымысел автора, не фантастику. Даже не художественное преувеличение. Стоит ещё раз вспомнить: Где же нашёл Варлам Шаламов столь замкнутый мир? Никто не перестал быть человеком своего времени. Не оторвана была Колыма от мира и от истории:. Нет, мы сейчас не пильщики, не возчики с конбазы, не няньки из деткомбината. Не свои, а общие. Люди, поруганные, истерзанные четырьмя годами страданий, мы вдруг сознаём себя гражданами своей страны. За неё, за нашу Родину, дрожим мы сейчас, её отвергнутые дети. Кое-то уже раздобыл бумагу и огрызком карандаша выводит: Увы, скажем сразу, Шаламов не оставляет нам и этого последнего шанса. Ну да, он вспоминает об исторических событиях Сообщение звучало так, как известие о войне в Парагвае или Боливии. Какое до этого дело Андрееву? Огнестрельное ранение лучше, чище Вот и поговорили о войне. Что в ней лагернику?.. Никакими политическими ошибками и злоупотреблениями, никакими отклонениями от исторического пути невозможно объяснить всеобъемлющую победу смерти над жизнью. Покрупнее ленинского здесь замысел Из этого небытия некуда возвращаться, не к чему воскресать. Надежды, что где-то есть иная жизнь, не осталось. Всё здесь, всё втянуто в тёмные глубины. Для того, чтобы совершить какой бы то ни было экскурс в новейшую историю, автору и его героям можно и не стремиться за пределы лагерного забора или тюремной решётки. Исподволь, день ото дня привыкают они к своей судьбе, начинают кое-что понимать. Алексеев был другого склада. Он нашёл здесь возможность понять самое важное, угадать ход времени, угадать собственную свою судьбу и понять, почему. На Страшный суд вплывают в тюремную камеру революции, войны, расстрелы, и лишь сопоставление с небытием, с вечностью проясняет их истинный смысл. С этой точки история имеет обратную перспективу. Алексеев вдруг вырвался, вспрыгнул на подоконник, вцепился обеими руками в тюремную решётку и тряс её, тряс, ругаясь и рыча. Чёрное тело Алексеева висело на решётке как огромный чёрный крест. Арестанты отрывали пальцы Алексеева от решётки, разгибали его ладони, спешили, потому что часовой на вышке уже заметил возню у открытого окна. И тогда Александр Григорьевич Андреев, генеральный секретарь общества политкаторжан, сказал, показывая на чёрное, сползающее с решётки тело:. И лишь теперь, когда зло поглотило все прежние лукавые надежды на конечную победу человеческого разума в его историческом развитии, художник смог с полным правом заявить:. Истина эта, видимо, не там, где мы её привыкли искать: Насколько всё-таки близки одно к другому понятия логика жизни и гармония мира? Таинство, к которому приобщает нас Шаламов, и есть искусство. И права была Вигдорова: Но читателю дано иное: Вглядимся же в себя тамошних. Где там наше место? Обретение простым человеком своего Я в сиянии искусства похоже на материализацию солнечного света В этой световой струе густо золотились пылинки. Мухи, попавшие в полосу света, сами становились золотыми, как солнце. Лучи заката били прямо в дверь, окованную серым глянцевитым железом. Нет в камере разговора, который мог бы заглушить этот звук, нет в камере сна, который отвлёк бы от этого звука. Нет в камере такой мысли, которая могла бы Никто не может сосредоточиться на чём-либо, чтобы пропустить этот звук, не услышать его. У каждого замирает сердце, когда он слышит звук замка, стук судьбы в двери камеры, в души, в сердца, в умы. Каждого этот звук наполняет тревогой. И спутать его ни с каким другим звуком нельзя. Звякнул замок, дверь открылась, и поток лучей вырвался из камеры. В открытую дверь стало видно, как лучи пересекли коридор, кинулись в окно коридора, перелетели тюремный двор и разбились на оконных стёклах другого тюремного корпуса. Всё это успели разглядеть все шестьдесят жителей камеры в то короткое время, пока дверь была открыта. Дверь захлопнулась с мелодичным звоном, похожим на звон старинных сундуков, когда захлопывают крышку. И рядом с ним всегда иные светила, куда более важные:. Фёдоров прошёлся по забою, что-то спросил, и наш бригадир, почтительно изогнувшись, доложил что-то. Фёдоров зевнул, и его золотые, хорошо починенные зубы отразили солнечные лучи. Солнце было уже высоко Но мы уже выяснили, что география ничего не может объяснить нам в рассказах Шаламова. Дело не в сезонных изменениях времени восхода и заката. Нет света истины, и негде обрести его. Нет разумных причин, и нет логических следствий. И не она единственная склонна была соотносить российскую действительность XX века с картинами дантовых ужасов. И в этом смысле мироощущение Варлама Шаламова есть прямое отрицание философских представлений Данте Алигьери. Но если в поэтическом сознании Данте солнце никогда не угасает даже в аду, когда кругом плотная темень , если путь из ада есть путь к светилам и, выйдя к ним, герой при случае не забывает заметить, как и в каком направлении ложится его тень, то в художественном мире Шаламова вовсе нет ни света, ни тени, нет привычной и общепонятной границы между ними. Оно присутствует здесь не как естественный источник света и жизни для всех , а как некий второстепенный инвентарь, если и не принадлежащий смерти, то уж и к жизни не имеющий никакого отношения. Впрочем, оно никогда не светит всем. Я был совершенно спокоен. И торопиться мне было некуда. Я сел к дереву. Приятно было посидеть на улице, вдохнуть упругий замечательный воздух, запах зацветающего шиповника. Хотя мы дважды цитировали здесь один и тот же рассказ, всё же солнце, которое освещает лицо обречённого зэка, вовсе не то же самое, какое несколькими страницами раньше отражалось в полушубках охраны и в золотых зубах надзирателей. Этот далёкий, как бы нездешний свет, падающий на лицо человека, готового умереть, хорошо знаком нам по другим рассказам. В нём некое умиротворение, может быть, знак примирённости с Вечностью:. Конечно, мы могли бы обратиться к христианской поэтической традиции и сказать, что это направленный свет любви встречает душу, уходящую из мира сего Но нет, мы прекрасно помним заявление Шаламова: И всё же, несмотря на эти заявления, отсутствие Бога в художественной картине потустороннего колымского мира совсем не простой и самоочевидный факт. Эта тема своими противоречиями как бы постоянно тревожит автора, вновь и вновь привлекает к себе внимание. Более того, Шаламов как бы даже специально рассчитанным приёмом изымает из своей художественной системы традиционные представления о Боге и религии. Оставшись с такой же, как и он сам, старой и больной женой совершенно без средств, священник ломает, разрубает на продажу наперстный золотой крест. При входе в потусторонний мир он как знак запрета для любых традиционных гуманистических ценностей, в том числе и христианского толка. Но в то же время вот совсем другой поворот темы: Уж нет ли здесь мысли об искупительной жертве? И какие грехи искупаются? Августина, или даже с платоновских, дохристианских времён? Чьим, если Бога нет в художественной системе Варлама Шаламова? Шаламов сознательно отвергает литературную традицию со всеми основополагающими ценностями. Шаламов как бы отбрасывает всё, что предлагает ему в качестве таких начал литературная традиция: Что же остаётся человеку, когда ему не остаётся ничего? Что остаётся художнику , когда трагический опыт прожитого века навсегда похоронил мировоззренческие основы традиционного искусства? А в наше время читатель разочарован в русской классической литературе. При столкновении с реальной жизнью это главный мотив, главный вопрос времени. Научно-техническая революция не отвечает на этот вопрос. Она и не может отвечать. Чернышевский кончился, когда столетняя эпоха дискредитировала себя начисто. Есть глубокий смысл в упрёке, который бросает Шаламов литературе гуманистических идей. Всё для человека, всё для блага человека! Недаром в самом начале притчи о Великом Инквизиторе как бы невзначай упоминается имя Данте Но искусство не школа философии и политики. Или по крайней мере не только или даже не столько школа. Логические формулы и политические, религиозные и т. Напротив, первое чтение оставляет лишь недоумение: Не Солнце, не Разум, не Справедливость ставит он в центр своего художественного мира, а всего лишь хриплую шеллачную пластинку с какой-то симфонической музыкой? Услышать родство и единство их музыки. Закончив анализ мы теперь сами должны подвергнуть свою работу серьёзному сомнению или даже вовсе всю её перечеркнуть Именно здесь впервые говорится о предсмертном равнодушии, о душевном отупении, которое приходит вслед за пыткой голодом, холодом, побоями. Почему, чем руководствовались публикаторы? Почему, по какому принципу? Но нет, лишь на первый взгляд кажется непонятно, зачем производятся все эти манипуляции. Шаламова усиленно подгоняют под традиционный и неоднократно с такой силой и определённостью опровергнутый им принцип русской гуманистической школы: Сиротинская, публикатор обеих книг, вроде бы высказывает верные мысли: Шаламова связаны неразрывным единством: Сюжет одного рассказа прорастает в другой рассказ, одни герои проявляются и действуют под теми же или разными именами. В этой трагической эпопее нет вымысла. Автор считал, что рассказ об этом запредельном мире несовместим с вымыслом и должен быть написан иным языком. Нельзя их произвольно сокращать и переставлять местами. С уважением и любовью думая о Шаламове, мы переносим своё уважение и на тех, кому волей художника завещано быть его душеприказчиками. Шаламова, столь чётко изложенными в недавно опубликованных за что низкий поклон И. Сиротинской письмах и заметках Теперь, когда, кажется, нет цензурных помех, не дай Бог нам, современникам, оскорбить память художника соображениями политической или коммерческой конъюнктуры. Жизнь и творчество В. Таково и должно быть к ним отношение. Тимофеева — пожалуй, первая попытка серьезного анализа прозы Шаламова в отечественном литературоведении. Конечно, не со всеми выводами автора можно согласиться безоговорочно, и это — естественно. Шаламовская проза многозначнее, многослойнее, глубже. Возможности анализа заведомо ограничены. Аналитик как бы помещает живую творческую ткань в лабораторию, отсекая то, что не помещается в его концепцию. Им отводилась особая роль. Но это к слову, я не оспариваю право каждого критика, как и каждого читателя, видеть Шаламова по-своему. А с другой стороны, преподносятся как образцы публикаций зарубежные издания ИМКА-пресс [38]. Неясно, на чем основаны эти суждения автора. К рукописям Варлама Тихоновича он не обращался, собственноручных авторских списков рассказов по отдельным книгам не видел. Однако, есть источники, подтверждающие, что этот сборник — третий. Да и по личным воспоминаниям я могу сказать, что Варлам Тихонович называл его третьим. К этому выводу я, в конце концов, и пришла. Авторская композиция сборников в издательстве ИМКА-пресс нарушена. О погрешностях текста и неточности предисловия не говорю. Это не в укор парижским издателям. Они действовали, понятно, не в контакте с автором, отсюда и погрешности издания. Да, я торопилась, не была тогда, в гг. Что ж, пусть тот, кто был тогда уверен в будущем, бросит камень. Вышло и двухтомное издание, включающее шесть сборников колымских рассказов в авторской последовательности М. Также он доступен по адресу http: Все права на распространение и использование произведений Варлама Шаламова принадлежат А. Ригосику, права на все остальные материалы сайта принадлежат авторам текстов и редакции сайта shalamov. Использование материалов возможно только при согласовании с редакцией ed shalamov. Сайт создан в гг. Страницы в социальных сетях. Наш сайт подключен к Orphus. Аутентичная электронная публикация рукописей В. Шаламова выполняется на средства гранта РГНФ No. Тем более огорчительна такая неосновательность в серьезной научной статье, предполагающей, казалось бы, что изучение предмета должно предшествовать суждению о нем. VIII I , стр. VIII II , стр. Советский писатель , стр. Речь идет об издании:
Установить майнкрафт 1.8 с 900 модами
Реструктуризация кредита сбербанк телефон
Поэтика лагерной прозы
Норматив твердых отходов
Щенки в барнауле в хорошие руки
Детские стихи смешные короткие
Расписание 353 автобуса петергоф будни
Сервер где выдают админку сразу
Поташ это калия 8 букв сканворд
Меновазан мазь инструкция по применению
Бст нефтекамск время новостей
Норбактин инструкция по применению
Взгляд на ГУЛАГ в творчестве А.И. Солженицына и В.Т. Шаламова ("Один день Ивана Денисовича" и "Колымские рассказы")
Сколько согласных звуков в алфавите
Маршрутка 341 ижевск расписание
Пошаговый рецепт тонкого тестадля пиццы
Карта метро москвы 2017 фото
Как сделать робота уборщика
«Колымские рассказы» Шаламова: исповедь лагерной пыли или свидетельство неиссякаемой надежды
План русский язык 8 класс
Обои можно красить желтые на черный
Наливной пол юнис инструкция
8 по английскому как пишется