Ссылка на файл: >>>>>> http://file-portal.ru/Берггольц стихи про войну/
Тематические разделы
Ольга Берггольц — Стихи о войне
Стихи про войну. Ольга Берггольц. Сборник стихов - Стихи, загадки, басни
Metrika ; yaCounter Кого можно назвать по-настоящему русским по духу поэтом? Предчувствие Нет, я не знаю, как придется тебя на битву провожать, как вдруг дыханье оборвется, как за конем твоим бежать И где придется нам проститься, где мы расстанемся с тобой: Сигнал ли огненный взовьется, иль просто скажет командир: Пора, простись и уходи Но в ту минуту сердце станет простым и чистым, как стекло. И в очи Родина заглянет спокойно, строго и светло. И в ней, готовой к муке боя, как никогда, почуем вновь нас окрылявшую обоих единую свою любовь. И снова станет сердце чистым, разлука страшная легка И разгласит труба горниста победу твоего полка. Я очень боюсь за тебя! Сама приручать не хотела и правды сказать не могла. На юность, на счастье, на смелость, на гордость тебя обрекла. Мы так же росли и мужали. Пусть ноет недавний рубец — прекрасно, что ранняя жалость не трогала наших сердец. И вот зазвенела в тумане, в холодном тумане струна. Тебя искушает и манит на встречу с бессмертьем война. Война года Илье Эренбургу 1 Забыли о свете вечерних окон, задули теплый рыжий очаг, как крысы, уходят глубоко-глубоко в недра земли и там молчат. А над землею голодный скрежет железных крыл, железных зубов и визг пилы: Но всё слышнее, как плачут дети, ширится ночь, растут пустыри, и только вдали на востоке светит узенькая полоска зари. И силуэтом на той полоске круглая, выгнутая земля, хата, и тоненькая березка, и меченосные стены Кремля. Но знаю по смертной тоске своей, как ты умирал, Париж. Железный лязг и немая тишь, и день похож на тюрьму. Я знаю, как ты сдавался, Париж, по бессилию моему. Тоску не избудешь, не заговоришь, но всё верней и верней я знаю по ненависти своей, как ты восстанешь, Париж! И ночью, тихо, вереницей из-под развалин выходя, они сперва подставят лица под струи щедрого дождя. И, точно в первый день творенья, горячим будет дождь ночной, и восклубятся испаренья над взрытою корой земной. И будет ветер, ветер, ветер, как дух, носиться над водой Только дети спаслись под выжженной землей. Они совсем не помнят года, не знают — кто они и где. Они, как птицы, ждут восхода и, греясь, плещутся в воде. А ночь тиха, тепло и сыро, поток несет гряду костей Вот так настанет детство мира и царство мудрое детей. Шепот, а не крик: И ряды калек в розовой волне Его осмотрят с трепетным вниманьем, поищут след — и не найдут следа, потом по смутным песням и преданьям определят: И вот отмоют ржавчины узоры, бессмертной крови сгустки на броне, прицепят плуги, заведут моторы и двинут по цветущей целине. И древний танк, забыв о нашей ночи, победным ревом сотрясая твердь, потащит плуги, точно скот рабочий, по тем полям, где нес огонь и смерть. К тебе взывают сестры и жены, толпа обезумевших матерей, и дети, бродя в городах сожженных, взывают к тебе: Они обугленные ручонки тянут к тебе во тьме, в ночи Во имя счастливейшего ребенка латы готовим, острим мечи. Всё шире ползут кровавые пятна, в железном прахе земля, в пыли Так будь же готова на подвиг ратный — освобожденье всея земли! О друг, я не думала, что тишина Страшнее всего, что оставит война. Так тихо, так тихо, что мысль о войне Как вопль, как рыдание в тишине. Здесь люди, рыча, извиваясь, ползли, Здесь пенилась кровь на вершок от земли Здесь тихо, так тихо, что мнится — вовек Сюда не придет ни один человек, Ни пахарь, ни плотник и ни садовод — никто, никогда, никогда не придет. Так тихо, так немо — не смерть и не жизнь. О, это суровее всех укоризн. Не смерть и не жизнь — немота, немота — Отчаяние, стиснувшее уста. Безмирно живущему мертвые мстят: Все знают, все помнят, а сами молчат. Последний город виден нам, оберегаемый садами. Но если он успел баллоны вскрыть, как вены? И вот разведчик снаряжен очередной полдневной смены. И я теперь вступаю в город, ветра чище Я воздух нюхаю, как зверь на человечьем пепелище. И я успею лишь одно — бежать путем сигнализаций: И полк начнет приготовляться. Тогда спокойно лягу я, конец войны почуя скорый А через час войдут друзья в последний зараженный город. При нем снаряд убил сестру и мать. Ему ж по локоть руки оторвало. А мальчику в то время было пять. Он музыке учился, он старался. Любил ловить зеленый круглый мяч И вот лежал - и застонать боялся. Лежал тихонько на солдатской койке, обрубки рук вдоль тела протянув О, детская немыслимая стойкость! Проклятье тем, кто там, за океаном, за бомбовозом строит бомбовоз, и ждет невыплаканных детских слез, и детям мира вновь готовит раны. О, сколько их, безногих и безруких! Как гулко в черствую кору земли, не походя на все земные звуки, стучат коротенькие костыли. И я хочу, чтоб, не простив обиды, везде, где люди защищают мир, являлись маленькие инвалиды, как равные с храбрейшими людьми. Пусть ветеран, которому от роду двенадцать лет, когда замрут вокруг, за прочный мир, за счастие народов подымет ввысь обрубки детских рук. Пусть уличит истерзанное детство тех, кто войну готовит,- навсегда, чтоб некуда им больше было деться от нашего грядущего суда. Какое сердце стало у меня, сама не знаю, лучше или хуже: И в черный час зажженные войною, затем чтобы не гаснуть, не стихать, неженские созвездья надо мною, неженский ямб в черствеющих стихах. Но даже тем, кто все хотел бы сгладить в зеркальной, робкой памяти людей, не дам забыть, как падал ленинградец на желтый снег пустынных площадей. Как два ствола, поднявшиеся рядом, сплетают корни в душной глубине и слили кроны в чистой вышине, даря прохожим мощную прохладу,- так скорбь и счастие живут во мне единым корнем - в муке Ленинграда, единой кроною - в грядущем дне. И все неукротимей год от года, к неистовству зенита своего растет свобода сердца моего, единственная на земле свобода. Он розоватый, праздничный, нарядный. Взглянув на бывших три моих окна, я вспоминаю: О, как мы затемнялись! И все темнело, все темнело в мире Потом хозяин в дверь не постучал, как будто путь забыл к своей квартире. Где до сих пор беспамятствует он, какой последней кровлей осенен? Нет, я не знаю, кто живет теперь в тех комнатах, где жили мы с тобою, кто вечером стучится в ту же дверь, кто синеватых не сменил обоев - тех самых, выбранных давным-давно Я их узнала с улицы в окно. Но этих окон праздничный уют такой забытый свет в сознанье будит, что верится: Там даже дети маленькие есть и кто-то юный и всегда влюбленный, и только очень радостную весть сюда теперь приносят почтальоны. И только очень верные друзья сюда на праздник сходятся шумливый. Я так хочу, чтоб кто-то был счастливым там, где безмерно бедствовала я. Владейте всем, что не досталось мне, и всем, что мною отдано войне Но если вдруг такой наступит день - тишайший снег и сумерек мерцанье, и станет жечь, нагнав меня везде, блаженное одно воспоминанье, и я не справлюсь с ним и, постучав, приду в мой дом и встану на пороге, спрошу Была метель такой же, как в блокаду. До сумерек, без цели, наугад бродила я одна по Сталинграду. До сумерек — до часа твоего. Я даже счастью не отдам его. Но где сказать, что нынче десять лет, как ты погиб?.. Ни друга, ни знакомых И я тогда пошла на первый свет, возникший в окнах павловского дома. Давным-давно мечтала я о том — к чужим прийти как близкой и любимой. А этот дом — совсем особый дом. И стала вдруг мечта неодолимой. Весь изрубцован, всем народом чтим, весь в надписях, навеки неизменных Вот возглас гвардии, вот вздох ее нетленный: Мы насмерть здесь стоим Щепоть земли твоей непобедимой берут с собой недаром, Сталинград. И в тот же дом, когда кругом зола еще хранила жар и запах боя, сменив гвардейцев, женщина пришла восстановить гнездо людское. Об этом тоже надписи стоят. Год сорок третий; охрой скупо, сжато начертано: И подпись легендарного сержанта. Кто ж там живет и как живет — в постройке, священной для народа навсегда? Что скажут мне наследники героев, как объяснить — зачем пришла сюда? Я, дверь не выбирая, постучала. Меня в прихожей, чуть прибавив света, с привычною улыбкой повстречала старуха, в ватник стеганый одета. В наш дом частенько ходят от газет Сегодня память мужа моего: И вот в квартире, где гвардейцы бились тут был КП, и пулемет в окне , приходу моему не удивились, и женщины обрадовались мне. А это — внучки, дочки сына Васи, он был под Севастополем убит. А Миша — под Японией Она гордилась только тем, что внучек из-под огня сумела увезти. Здесь жили рядовые сталинградцы: Жилось пока что трудно: То свет погас, то вдруг воды не стало, и, что скрывать,— томила теснота. И, говоря то с лаской, то со смехом, что каждый, здесь прописанный,- герой, жильцы уже мечтали — переехать в дома, что рядом поднял Гидрострой. С КП, из окон маленькой квартиры, нам даже видно было, как плыла над возникавшей улицею Мира в огнях и вьюге — узкая стрела. Там звезды, и планеты, и луна И тут ворвался вдруг какой-то парень, крича: Я — с Карповской А Дон-то как ударит! И — двинул к Волге!.. Здесь не было гвардейцев обороны, но мнилось нам, что общий наш рассказ о будущем, о буднях Волго-Дона они ревниво слушают сейчас. А дом — он будет памятником. Знамя — огромное, не бархат, но гранит, немеркнущее каменное пламя — его фасад суровый осенит. Но памятника нет героям краше, чем сердце наше, жизнь простая наша, обычнейшая жизнь под этой кровлей, где каждый камень отвоеван кровью, где можно за порогом каждой двери найти доверье за свое доверье и знать, что ты не будешь одинок, покуда в мире есть такой порог Ноябрь Марш оловянных солдатиков Эй, солдат, смелее в путь-дорожку! Все мы дети Оловянной Ложки, и ведет нас Юный Командир. Гремят наши пушки, штыки блестят! Хорошая игрушка, дешевая игрушка — коробочка солдат. Командир моложе всех в квартире, но храбрей не сыщешь молодца! При таком хорошем командире рады мы сражаться до конца. Отличная игрушка, любимая игрушка — коробочка солдат. Всех врагов мы сломим понемножку, все углы мы к вечеру займем, и тогда об Оловянной Ложке и о Командире мы споем. Первейшая игрушка, храбрейшая игрушка — коробочка солдат! Осень Романс стойкого оловянного солдатика 1 В синем сапоге, на одной ноге, я стою пред комнаткой твоей Буки не боюсь, не пошелохнусь — всюду помню о любви своей! Пусть и град, и гром, пусть беда кругом — я таким событьям только рад. Охватив ружье, с песней про Нее — крепче на ноге держись, солдат. Буки не боюсь, не пошелохнусь, охраняю милую мою. Пусть беда кругом, пусть и град, и гром — никогда не отступай назад! Охватив ружье, с песней про Нее — крепче на ноге держись, солдат! О, поскорей отбыть проклятый срок! А ты своей любовью небывалой меня на жизнь и мужество обрек. Мне даже не баюкать, не пеленать ребенка твоего. Мне на земле всего желанней мука и немота понятнее всего. Ничьих забот, ничьей любви не надо. Теперь одно всего нужнее мне: И разве для меня победы будут? В чем утешение себе найду?! Пускай меня оставят и забудут. Я буду жить одна - везде и всюду в твоем последнем пасмурном бреду Но ты хотел, чтоб я живых любила. Но ты хотел, чтоб я жила. Жила всей человеческой и женской силой. Чтоб всю ее истратила дотла. На страсть и ревность - пусть придет другой. На тягчайшие страданья с единственною русскою землей. Ну что ж, пусть будет так Но ты, ступая по нему, не плачь и перед пеплом будущим не дрогни И вновь одна, совсем одна — в дорогу. Желанный путь неведом и далек, и сердце жжет свобода и тревога, а в тамбуре — свистящий холодок. Как будто еду юности навстречу Таким ли синим будет этот вечер? Такой ли нежной первая звезда? Она тогда была такой. Несмело, тихонько зажигалась в вышине, и разгоралась, и потом летела все время рядом с поездом — в окне. А пристань незнакомая, ночная, огни в воде, огни на берегу Там кто-то ждет, и я его не знаю, но даже издали узнать смогу. Еще минута — подойдет и скажет: И я сначала не отвечу даже, я только руки протяну судьбе. И, сердце веселя, все обещает счастье, все тревожит в пути к труду, большому, как Земля. Мне встретится ль такой же полустанок, такая ж пристань, с той же ворожбой, мне, знающей давно, что не расстанусь ни с городом, ни с домом, ни с тобой?.. И все-таки я юность повстречала — мою, прекрасную, но ставшую иной: Не в той юнгштурмовке темно-зеленой, в другой одежде, с поступью иной,— как рядовой строитель Волго-Дона, так повстречалась молодость со мной. И долго буду жить я этой встречей, суровой встречей, гордой и простой. Нет, был не ласков тот февральский вечер он был железным трепетом отмечен и высшей — трагедийной — красотой. Мы молча грелись у костра сначала, не сразу завязался разговор. Но были мы ровесники — все трое, всю жизнь свою мечтали об одном. Один, в тридцатом Тракторный построив, оборонял его в сорок втором. Другой, надвинув шапку на седины, сказал, что ровно десять лет назад в такие ж вьюги он водил машины по Ладоге в голодный Ленинград. Мы даже детство вспомнили — все трое: Потом страна, от взрослых до ребенка, с волнением следила за рожденьем бетонной днепрогэсовской гребенки Она была эмблемой поколенья! К нему на помощь в бури шел караван советский напролом, и голосом Долорес Ибаррури Испания твердила: За нами были войны, труд, утраты, судьбы неоднократный перелом; мы знали День Победы в сорок пятом и ждали моря в пятьдесят втором. Они придут — мы знали срок прихода. Их высоко над миром вознесут, поднимут на себе донские воды и волжскому простору отдадут. И мы глаза невольно поднимали с земли, со дна, где снег летел, пыля, как будто б днище и огни видали идущего над нами корабля Вот он проходит над судьбою нашей Держи спокойно небывалый путь! На каждом шлюзе, у любых причалов будь горд и светел, но не позабудь о рядовых строителях канала И — берег моря — дыбилась плотина, огромная, как часть самой Земли. Гряда холмов суровые вершины вздымала и терялася вдали, там, где сквозь мглу, заметная с причала, как врезанная в небо навсегда, над лучшим экскаватором мерцала тяжелая багровая звезда. Плотина будет тверже, чем гранит: Тут вся земля испытана на сдвиг не только в тишине лабораторий — всей тяжестью страданий и любви, неумолимой поступью Истории. В разных образцах его пытали холодом и зноем и выбрали надежный, как сердца, испытанные и трудом, и боем. Не сдвинутся, не дрогнут берега, навек воздвигнутые на равнине, но примут море, сберегут снега, снега степей, бессмертные отныне. А на плотине возвышалось зданье легчайшее, из белых кирпичей. Шло от него жемчужное сиянье, туман пронзая сотнями лучей. Мы замерли — мотор уже включен! За водосбросом, за бетонной стенкой всхрапнул и вдруг пошевелился Дон. И клочьями, вся в пене, ледяная, всей силой человеческой сильна, с высокой башни ринулась донская — в дорогу к Волге — первая волна. Я испытала многие невзгоды. От Дона к Волге первая волна — как нелегко досталась нам она И странно было знать, что — пусть не рядом, но там, где бьет Атлантики волна,— холодным, пристальным, змеиным взглядом следит за этим вечером война. И видит всё, во что вложили души Но мы — мы тоже помним эти годы. Пусть ни на миг об этом не забудет тот, кто грозится, что война близка. У нас развалин на земле не будет. Апрель Из блокнота сорок первого года В бомбоубежище, в подвале, нагие лампочки горят Быть может, нас сейчас завалит, Кругом о бомбах говорят Я никогда с такою силой, как в эту осень, не жила. Я никогда такой красивой, такой влюбленной не была. Вот жизнь моя, дыханье. Возьми их у меня! Я и в этот день не позабыла горьких лет гонения и зла, но в слепящей вспышке поняла: Нет, я ничего не позабыла! Но была б мертва, осуждена,- встала бы на зов Твой из могилы, все б мы встали, а не я одна. Я люблю Тебя любовью новой, горькой, всепрощающей, живой, Родина моя в венце терновом, с темной радугой над головой. Я люблю Тебя - я не могу иначе, я и Ты по-прежнему - одно. Июнь Осень сорок первого Я говорю, держа на сердце руку, так на присяге, может быть, стоят. Я говорю с тобой перед разлукой, страна моя, прекрасная моя. Прозрачное, правдивейшее слово ложится на безмолвные листы. Как в юности, молюсь тебе сурово и знаю: Я до сих пор была твоим сознаньем. Я от тебя не скрыла ничего. Я разделила все твои страданья, как раньше разделяла торжество. Как знак добра и мирного общенья, лежит черпак на камне у реки, а вечер тих, не слышно струй теченье, и на траве мерцают светляки Умру,- а ты останешься как раньше, и не изменятся твои черты. Над каждою твоею черной раной лазоревые вырастут цветы. И к дому ковыляющий калека над безымянной речкою лесной опять сплетет черпак берестяной с любовной думою о человеке Только этот путь я выбрала тебе. Он прям и страшен. С него не повернуть. Он виден всем и славой не украшен. Я говорю за всех, кто здесь погиб. В моих стихах глухие их шаги, их вечное и жаркое дыханье. Я говорю за всех, кто здесь живет, кто проходил огонь, и смерть, и лед, я говорю, как плоть твоя, народ, по праву разделенного страданья И вот я становлюся многоликой, и многодушной, и многоязыкой. Но мне же суждено самой собой остаться в разных обликах и душах, и в чьем-то горе, в радости чужой свой тайный стон и тайный шепот слушать и знать, что ничего не утаишь Все слышат всё, до скрытого рыданья И друг придет с ненужным состраданьем, и посмеются недруги мои. Я не могу иначе. Не ты ли учишь, Родина, опять: И вновь я вижу все твои приметы, бессмертный твой, кровавый, горький зной, сорок второй, неистовое лето и все живое, вставшее стеной на бой со смертью Третья зона, дачный полустанок, у перрона - тихая сосна. Дым, туман, струна звенит в тумане, невидимкою звенит струна. Здесь шумел когда-то детский лагерь на веселых ситцевых полях Всю в ромашках, в пионерских флагах, как тебя любила я, земля! Сотня метров до того, кто смерть готовит мне. Но сегодня - тихо. Даже ветра нет совсем. И звенит, звенит струна в тумане Как ты плачешь, радуешься, манишь, кто тебе поведал, что со мной? Мне сегодня радостно до боли, я сама не знаю - отчего. Дышит сердце небывалой волей, силою расцвета своего. Как сегодня тихо здесь, на фронте. Вот среди развалин, над трубой, узкий месяц встал на горизонте, деревенский месяц молодой. И звенит, звенит струна в тумане, о великой радости моля Я по улице нашей иду. Здесь оставлено сердце мое в том свирепо-великом году. Здесь мы жили тогда с тобой. Был наш дом не домом, а дотом, окна комнаты угловой — амбразурами пулеметам. Чтоб сгорала мгновенно ложь — вдруг осмелится подойти,— чтобы трусость бросало в дрожь, в леденящую,— не пройдешь! Друг, я слышу твои шаги рядом, здесь, на местах боев. Да, идет по местам боев поколенье твое и мое, и — еще неизвестные нам — все пройдут по тем же местам, так же помня, что было тут, с той железной молитвой пройдут Ольга Берггольц о России. Ольга Берггольц - исторические стихи. Ольга Берггольц - цикл "Испытание". Ольга Берггольц - философская лирика. По умолчанию Сначала новые Сначала старые. ЕСЛИ ЧТО ТО Я ПРО КАТЮ!!!!!!!!!! Карьерный крупнозернистый песок, как правило используется при производстве бетонов и http: Песок бывает разных по крупности зерен: Чаще всего используют средний песок. Ольга Берггольц о России Ольга Берггольц - исторические стихи Ольга Берггольц - цикл "Испытание" Ольга Берггольц - философская лирика Бергольц Ольга.
Gsm сигнализация аккумулятор
Рыбалка троллингом эхолотом lowrance elite 3x видео
Щелково новости утонула невеста
ТОП 20 произведений сайта :
Амвей вход и регистрация
Понятия и структура налогов
Шоппинг рассказ на английском
Ольга Берггольц
В каком городе сделать эко
Образец заполнения описи личного дела
Ольга Берггольц — Стихи о войне
Донской москва расписание автобусов
Стал шататься зуб что делать
Буквенное обозначение постоянного напряжения
Тематические разделы
Куклы своими руками 2017