Амфора, - 94, [1] с. Зелёную лесную страну населяют удивительные жители: И удивительные там происходят события. Только там можно попасть под медовый дождь или грибной снег, увидеть жабьего короля, услышать змею-кузнечика. Встречи там всегда неожиданны, знакомства негаданны, а загадки там - на каждом шагу. Охота за ними - радостная охота. Счастливая охота в зелёных родных лесах. Всё есть у тебя для путешествия в страну лесов: И голова - чтобы всё понять. Каждый год мы путешествуем вокруг Солнца. Летим на нашей Земле, как на огромной ракете. В пути пересекаем двенадцать месяцев - словно двенадцать разных стран. Проносятся мимо зелёное лето, золотая осень, белая зима и лазоревая весна. Мы летим вокруг Солнца. Прилетают они всегда вдруг. Вдруг ночью зашепчутся, зашепчутся деревья - что-то творится в лесу. К утру станет видно: Лес утонул в дремучих сугробах. Под холодным сводом неба, покорно склонив тяжёлые головы, застыли скорбные белые деревья. Вместе со снегом налетели и набежали в лес диковинные невиданные существа. Они расселись по пням и сучкам, вскарабкались на ёлки и сосны странные белые фигурки, неподвижные, незнакомые, но на что-то очень похожие Тут вылез из сугроба лесной человечек в огромной белой папахе. Там, на пеньке, сидит не то белочка, не то зайчик. Сложил он белые лапки на белое пузечко, молчит и смотрит на белый лес. На камне у речки белая Алёнушка: Обласкало солнце пригорюнившуюся Алёнушку, и с мохнатых хвойных ресниц её закапали слёзы Сделай шаг в сторону, посмотри чуть со стороны - и обернётся зверёк простым сучком, запорошенным снегом. Вот птица не птица, зверь не зверь: Белые медведи и белые совы. Сидят, лежат и висят. Полон лес диковинных птиц и зверей. Хочешь увидеть их - поторопись. А то дунет ветер - поминай как звали! Но сытых зимой мало. Всё видят голодные птичьи глаза. Чуткие уши всё слышат. Думаете, раз птичьи уши не заметны, то они и не чутки? Как бы не так! Тихо скрипнет дверь - а птицы слышат. Хозяйка выплеснет из ведра помои - сразу увидят. Уйдёт - они тут как тут. Они - это вороны, галки, сороки и сойки. Птицы смышлёные, осторожные, хитрые. Человека они знают и знают, когда его надо бояться. Больше всего они любят тех, кто не обращает на них внимания. Но внимание на них трудно не обратить. Вороны прилетают, шумя отсыревшими крыльями, и забавно моргают, мелькая белым веком. Будто закатывают глаза от удовольствия. У сорок на чёрных бархатных спинках искрятся снежинки. А хвосты и крылья будто покрашены нефтью: Чёрные галки - в серых воротничках, глаза у них белые и удивлённые. Полный рот набьёт, даже горло раздуется. И скорее в лес: Рассуёт и снова летит. От страха даже рот открывает и хохол поднимает дыбом. Даже бормочет что-то под нос. Но голод ещё страшней. Какой-то охотник отстрелил ей нижнюю половинку клюва. Ни клюнуть, ни взять, ни почистить перья. Села, странно тонконосая, взъерошенная, отощавшая, с перьями-сосульками на брюшке. Положила головку на снег и боком-боком уцепила кусок. Кусок - день жизни. Будет ли он и завтра? Видимо и невидимо птицы вокруг жилья. С ведром или с ружьём? Лучше бы спрятаться, да надо лететь. На мусорную кучу только сытый зимой не летит. А сытых зимой мало. Пером и росточком одинаковы - скворцы и скворцы! Один вдруг чечевицей крикнет, а сосед - куличком. Кому воробей по душе пришёлся, кому - жаворонок. А иному - петух, а то и кошка! А есть и такие, что на многие голоса молодцы. Собрались как-то у меня зимой в клетках разные птицы: Птиц много, но все разные, на разных языках говорят, друг друга не понимают. А самим с собой разговаривать не очень-то весело. Но был среди них скворец. Пикнет, бывало, зоряночка грустно - скворец ей в ответ зоряночьим голоском: И скворец в ответ просвистит. Зоряночка весёлую нотку свистнет - скворец ответит. Потом скворец просвистит - зоряночка откликнется. И так с каждой птицей: Так всю зиму и жили припеваючи. С каждым общий язык нашёл, каждого расшевелил. И себя не забыл: Что большая, я с этим согласен: Но что она обыкновенная, с этим я не могу согласиться! Она поразила меня с первой же встречи. А было это давным-давно. Она попалась в мой западок. Я взял её в руку, и она Только что была живая и резвая, щипала с вывертами за пальцы - и вот умерла. Я растерянно разжал руку. Синичка неподвижно лежала на раскрытой ладони вверх лапками, и глаза затянулись белым. Я подержал её, подержал - и положил на пенёк. И только руку отвёл - синичка вскрикнула и улетела! Какая же она обыкновенная, если такая необыкновенная обманщица! Захочет - умрёт, захочет - воскреснет. Потом я узнал, что многие птицы впадают в какое-то странное оцепенение, если их положить спинкой вниз. Но у синички это получается лучше всех и часто спасает её от неволи. Дымятся сугробы и крыши. Рушатся с сосен белые водопады. Скользит по застругам яростная позёмка. Февраль летит на всех парусах! Гонятся вихри за санями, машинами, кружат хороводы вокруг домов, заметают пути-дороги. Тонут в белые волнах заборы. За каждым столбом - снеговорот. Над каждой елью - белые флаги. Лепит в глаза, в спину толкает, дышать не даёт. Тучи-снегосыпы сыплют снег сверху. Сугробы-снеговеи веют снег снизу. Солнце запуталось в вихрях, как золотая рыба в белой сети. Круговерть от земли и до неба! На кусты сугробы намёл, деревья инеем опушил. А солнышко хоть и светит, да не греет. Пригорюнились птицы и звери: Нет чтобы сообща против общей беды! И так уж все про нас говорят, что мы в лесу только клюёмся да грызёмся. Один в поле не воин. Предлагаю создать Бюро лесных услуг. Я вот, к примеру, куропаткам помочь могу. Я снег на озимях каждый день до земли разрываю, пусть они после меня там семена и зелень клюют - мне не жалко. Пиши меня, Сорока, в Бюро под номером первым! Пользуйтесь, полёвки и мыши, не жалко! Приходите к нам, лоси, косули, зайцы, сочную осиновую кору да ветки глодать! И пошло, и пошло! Дятлы дупла свои предлагают для ночлега, вороны приглашают на падаль, вороны свалки показать обещают. Сорока еле записывать успевает. Притрусил на шум и Волк. Ушами попрядал, глазами позыркал и говорит: Что же ты в нём хочешь делать? Зайцев, лосей и косуль у осинок, куропаток на зеленях, бобров в хатках. Овец сторожил в овчарне, кур в курятнике Это я, Сорока, буду всех в лесу от тебя сторожить: Не тебя, а себя сторожем в Бюро запишу: Что я, хуже других, что ли? Так вот и живут птицы-звери в лесу. Бывает, конечно, так живут, что только пух да перья летят. Но бывает, и выручают друг друга. Всякое в лесу бывает. Я бежал на лыжах по озеру, а лыжи пели. Хорошо пели, как птицы. А вокруг снег и мороз. Слипаются ноздри и стынут зубы. Лес молчит, озеро молчит. Петухи в деревне молчат. И песенка их - как ручеёк, так и льётся, так и звенит. Но ведь не лыжи же, в самом деле, поют, где уж им, деревянным. Подо льдом кто-то поёт, прямо у меня под ногами. Уйди я тогда, и подлёдная песенка осталась бы чудесной лесной загадкой. Но я не ушёл Я лёг на лёд и свесил голову в чёрный провал. За зиму вода в озере усохла, и лёд навис над водой, как лазоревый потолок. Где навис, а где обрушился, и из тёмных провалов курчавится пар. Но ведь не рыбы же поют там птичьими голосами? Может, и вправду там ручеёк? Или, может, звенят рождённые из пара сосульки? Живая она и чистая, такую ни ручью, ни рыбам, ни сосулькам не спеть. Такую только одно существо на свете может спеть - птица Я стукнул лыжей по льду - песенка смолкла. Я постоял тихо - песенка зазвенела опять. Тогда я что есть силы стукнул лыжей об лёд. И сейчас же из тёмного провала выпорхнула чудо-птица. Села она на край полыньи и трижды мне поклонилась. Птичка опять кивнула и спела на виду подлёдную песню. Оляпка ничего не ответил: Снова юркнул он под лёд, и оттуда загремела его песня. Ну и что, что зима? Подо льдом ведь ни ветра, ни мороза, ни ястреба. Подо льдом чёрная вода и таинственный зелёный полумрак. Там, если погромче свистнуть, всё зазвенит: Чего бы оляпке не петь! А нам чего бы его не послушать. А у клестят - беда. Ну что за радость вылупиться зимой? Мороз, а ты голышом. Один затылок пухом прикрыт. У всех птиц родители как родители, детей летом выводят, когда тепло и сытно. Одним клестам законы не писаны. Угораздило же высидеть клестят зимой, да ещё двадцать девятого февраля! Что это за день рождения, который бывает один раз за четыре года? А родители хоть бы что! Вон папа-клёст - сидит себе на ёлке и песни поёт. А у самого пар из клюва, будто трубку курит! Это я так про клестят думаю. Только вижу, что сами клестята живут - не тужат! Хороша каша из еловых семян! Каши наедятся - и спать. Снизу гнездо - как пуховая перинка, сверху мама - как перяное одеяльце. А изнутри каша греет. Ёлка клестят баюкает, ветер им песни мурлычет. Немного дней прошло - выросли клестята. Ни горлышки не застудили, ни носы не отморозили. Да толстые такие, что в гнезде тесно. Это, наверное, всё от забот маминых и от еловой каши. А ещё от яркого солнышка и морозного ветра. Нет, день рождения - всегда счастливый день. Пусть даже зима и мороз. Пусть даже двадцать девятого февраля. Голубое небо, снега голубые. На снегах тени - как синие молнии. Голубая даль, голубые льды. Голубые на снегу следы. Голубые перелески, голубые канавы. Первые голубые лужи и последние голубые сосульки. А на горизонте - синяя полоска далёкого леса. В марте горят снега: Снежное сияние обжигает лицо. На мартовском солнце даже деревья загорают. Тонкие ветви берёз становятся бронзовыми, а заросли ольхи - лиловыми. Днём на солнце капель. Ночью - звонкий мороз. А на рассвете - морозный пар. Белые берёзы в седой дымке. Как будто это пар от тёплого их дыхания, как будто берёзы дышат. Март голубой на дворе - пора яркого солнца и полосатых снегов; зиме конец, а весне - начало. Ухо, которое в тени, мёрзнет, а которое на солнце - горит. С зелёных осин капель, но капельки не долетают до земли: На солнечной стороне деревьев вода блестит, теневая затянута матовой коркой льда. Порыжели ивняки, а ольховые заросли стали лиловыми. Днём плавятся и горят снега, ночью пощёлкивает мороз. Пришла пора заячьих песен. Самое время ночных заячьих хороводов. Как зайцы поют - по ночам слышно. А как хоровод водят - в темноте не видать. Но по следам всё понять можно: От пенька до пенька, через кочки, через валежины, под белыми заячьими воротцами - и вдруг закружила немыслимыми петлями! Восьмёрками среди берёзок, кругами-хороводами вокруг ёлочек, каруселью между кустов. Будто закружились у зайцев головы, и пошли они петлять да путать. Нипочём им сейчас лисицы и филины. Всю зиму жили в страхе, всю зиму прятались и молчали. Самая пора заячьих песен. Холодное небо залила тёмная солнечная дымка. Каждую весну я с изумлением слежу за великим переселением птиц с юга. Мчат над головой быстрые кулики. Совсем недавно бегали они по отмелям тропических рек, кося глазком на зубастых крокодилов. Летят журавли, - может, на перьях их ещё сохранилась пыль берегов Нила. Все спешат туда, где сами выклюнулись из яйца и впервые увидели синее небо и зелёную землю. Удивительное это дело - перелёт птиц! Но ещё больше изумляют первые. Капают сосулькины простуженные носы. По ночам ещё позванивает мороз. Только крошечные проталинки наклюнулись на белых холмах, а первые уже тут. Лиловые тучи приподнялись над горизонтом и открыли оранжевую полоску зари. В оранжевую щель со свистом ворвался вихрь: На чёрной маслянистой пашне вспыхнули от зари лужи, будто в подземных окнах включили свет. На север, борясь с вихрем, мелькая белым брюшком, пролетела первая ласточка. Ветер заливает рот, нос, глаза и уши. Тону в ветре, как тонут в бурной горной реке. Цепляюсь за жёсткие стебли травы, прячу голову за камень. Под камнем лисья нора - пахнет сырой землёй и зверем. Неглубоко в норе птичка - горный конёк. Конёк спасается от бури. Так и лежим рядом - человек и птичка. Слушаем, как обрушиваются на скалы тяжёлые валы ветра. На белую степь смотреть нельзя. Снег занастился и полыхает на солнце литым стеклом. Редко-редко чёрные точки - первые проталинки. В полдень над проталинками струится парок. И, как рождённая из пара, поднимается вверх на трепещущих крыльях птица. Льётся над снежной степью её ветряная песенка. На много дней полёта впереди своих стай, терпя голод и холод, страстно рвутся вперёд первые вестники весны - первые птицы. И захотелось мне узнать, какие же они, эти первые? Чем они отличаются от остальных? Что это за птицы, которые наперекор всем невзгодам обогнали свои стаи и летят впереди? Может, эти птицы больше ростом, сильней? Может, у них теплее перо и гуще пух? Может, крепче у них клювы и ноги? Или окраской они отличаются от всех других? Я находил их замёрзшими. Уж очень хотелось узнать тайну первых. Подробно разглядывал я этих птиц. Ощупывал крылья, дул под перо, измерял, описывал окраску. Нет, ничем эти первые внешне не отличались от всех других. Такое же перо, та же окраска, те же размеры крыльев и клюва. Желудок только чаще бывал пуст. Да кожа под пером синеватая, без жира. Так и не разгадал я тайну первых. Так и не узнал, чем отличаются передовые от летящих позади. По виду они совсем такие же. Значит, различие у них не снаружи, а внутри. Что ж, это очень похоже на истину. Пожалуй, это так и должно быть. У всех первых что-то особое внутри, а не снаружи. Только вот - что? Даже могучие звери прячутся в берлоги и норы. Трудно представить, что где-то сейчас, в тайничках под снегом, лежат окоченевшие бабочки. Бывало, чуть ветер, чуть дождь, а они уже сникли. И пыльца на крылышках сбилась и потускнела. Но они есть, они ждут; ждут весну и тепло. Бабочка-крапивница зимовала в стогу. Солнце нагрело стог, и заструилось от него тепло. К теплу, на припёк, и выползла неловкая и сонная бабочка. Подкрылышко одно отпало, другие оббились, стёрлась пыльца. Нелегко зимовать в стогу. Крапивница отогрелась и затрепетала от нетерпения. Качнулся ветерок, она вспорхнула и понеслась. И вдруг её обдало жгучим морозом; вокруг стога ещё лежали снега. Лес и луга в снегу; один стог оттаял и высох. Крапивница сникла и опустилась на снег. И крапивница на нём как первый цветок. Но кому красиво, а крапивнице - смерть. Уже окоченела совсем, когда тёплая струйка ветра от нагретого стога протянулась и к ней; она встрепенулась, вспорхнула и понеслась по тёплой струе, как по знакомой дорожке. Струйка-тропинка привела её к стогу. Каждый солнечный день теперь вылетает крапивница полетать. Смело носится над заснеженным полем. Но далеко не улетает. Текут от стога нагретые струйки, колышутся за ним, как невидимые ленты. Крапивница чувствует их тепло, они для неё - как дорожки к жизни. Всё выше солнце, всё жарче стог, всё длиннее тёплые струи-дорожки. Всё дальше и дальше отлетает по ним от стога крапивница. Пока однажды не долетит до первой большой проталины. Там и останется весну встречать. Голуби честно ищут корм, а воробьи-хитрюги за ними подглядывают. Как увидят, что голуби на подоконник слетелись, толкаться начали, так и мчат сразу, но не на подоконник, а на панель под окно. Воробьи внизу не зевают: Но раз попали и воробьи впросак! Приседают, хвосты веером, хлопают крыльями. Но собрались они на этот раз не на подоконнике, как всегда, а внизу, на земле. И со всех сторон скорее в голубиную толчею: Но тут самому первому воробью по затылку - стук! Да так, что он носом в снег. Второму по спине - плюх! Трах третьему по носу. Так брызги и полетели! А первому снова - стук в голову! Тут уж до воробья дошло - капли бьют! Тяжеленные капли с сосулек под крышей. Висят высоко голубые сосульки. И с них, как из краников, капли сыплются - целый душ! Голубям что - они большие. Толкутся себе, вертятся, купаются - рады живой воде. А воробьишкам душ не под силу: Взлетели воробьи на ветки. Стали клювами перышки перебирать да пересчитывать: Который по носу получил, нахохлился. Чего хохлиться - весна идёт! День ото дня их всё больше и больше. Не успеешь и глазом моргнуть, как все эти маленькие веснушки сольются в одну большую весну. Всю долгую зиму в лесах и полях пахло снегом. Сейчас оттаяли новые запахи. Где ползком, а где на лёгких струйках ветра понеслись они над землёй. Чёрные пласты оттаявшей пашни, как чёрные гряды волн, пахнут землёй и ветром. В лесу пахнет прелыми листьями и нагретой корой. Струйками стекают с первых клейких листочков берёз, капают вместе с берёзовым соком. По их невидимым пахучим тропинкам торопятся к цветам первые пчёлы и мчатся первые бабочки. Зайчишки так и шмыгают носами - чуют зелёную травку! И сам не удержишься, сунешь нос в ивовые барашки. И станет твой нос жёлтым от липкой пыльцы. Быстрые лесные ручьи впитали в себя запахи мхов, старой травы, лежалых листьев, тяжёлых берёзовых капель - и понесли по земле. Запахов всё больше и больше: И станет скоро весь воздух в лесу - сплошной запах. И даже первая зелёная дымка над берёзами покажется не цветом, а запахом. Веснушки-проталинки слились в весну. Злодейство ли, доброе ли дело - всё погребено в сугробах: Ни памяти, ни следа. Но пришла оттепель, и всё вышло наружу. Всё, что копилось, всё, что скрывалось, выступило напоказ. Оттаяли хвоинки, прутики, листики, кусочки коры. Везде под кузницами дятлов грудами лежат шишки. Вот перья вороны, которую в конце зимы разорвал ястреб. Вот подснежные спаленки-лунки рябчиков и тетеревов. В них они спали в самую глухую зимнюю пору. Тут снеговые тоннели крота: Шишки, сброшенные клестами и оглоданные белками. А вот землеройка, задушенная и брошенная лаской. Вот хвостик белки-летяги - остатки обеда куницы. Будто листаешь прочитанную книгу и рассматриваешь картинки. Ветер и солнце долистают белую книгу. Скоро покажется и обложка - земля. Тогда все зимние происшествия встретятся, соединятся и растворятся в тысячах и тысячах других, скопившихся на земле за долгие-долгие годы. Вся земля под ногами - это бывшие происшествия. А увидишь и услышишь - и опять пойдёшь. Стоял я на тяге. Уж солнце утонуло в лесу, а вальдшнеп всё медлил. И такая была прозрачная тишина, что упадёт хвоинка - и слышно, капля сока с берёзы капнет - слышно. Слышно даже, как муравьи бегут - так и топочут. В луже лопались пузыри, таинственно и тихо. И вдруг шумная возня, шорох листьев и писк. И услышал новую песню! Будто птичка пела в кустах. Я слушал и вспоминал. Зорянка не так поёт, дрозды не так свистят. Всех птиц знаю, а такой никогда не слыхал. Я нагнулся, чтоб разглядеть, но под ольхами загустела тьма, даже видно стало свечение гнилушек. Тогда я включил фонарь. Гнилушки потухли, а там, где они голубели, выдвинулся пенёк. А на том пеньке сидела лесная мышь: Погасил фонарь - засветились гнилушки, послышалась песнь! Поющая мышь - дело неслыханное. Что ж, буду знать. И если кто меня спросит, скажу: Это были лебеди-кликуны, белые, как морская пена, с тонкими строгими шеями и литыми из золота клювами. Тут и там в небе белые косяки: С неба, с воды, со льдин звучат неумолчные лебединые голоса. В них тонет всё: Несколько лебедей сплылись клюв в клюв, потом разом вытянули шеи вверх, раскрыли клювы и затрубили. Хлещут белые крылья, взбивая кипучую пену, всплескивая каскады воды. Огромная кувшинка-лилия на воде из белых тел - лепестков и тонких шей - тычинок! Это знаменитый танец лебедей и лебединая песня. Так лебеди встречают весну. Каждую весну останавливаются на болоте для отдыха стаи уток и лебедей. Так было испокон веков, так есть и сейчас. И как бы хотелось, чтобы это осталось и в будущем. Ведь нет больше на земле городов, где бы дикие лебеди встречались на конечной остановке трамвая. Да и на всей-то земле осталось лебедей не так-то уж много. Да и не в том только дело. Что сможет заменить зелёное болотце с белыми лебедями? Не павильон же смеха с кривым зеркалом или площадка для бега в мешках, которые тут хотят выстроить? На берегу - на краю земли! Волны воды и ветра. То потянет теплом и водорослевой прелью, то пахнёт пронзительной свежестью синей воды. Блёклый, захламлённый берег, унылая быль у ног и рядом - перед глазами! Медленные вереницы сказочных птиц с изогнутыми шеями плывут вдоль лазоревой кромки льда. Медленные косяки тянут вдоль сизого бока белого облака. С воды и с неба далёкими колоколами плывут лебединые клики. Лебеди лежат и стоят на льдинах. Или бегут по воде, натужно устремив вперёд шею и звучно шлёпая широкими чёрными лапами. Взлетев, плывут над водой, плавно загребая под себя струи ветра. И крылья их поскрипывают, как на шарнирах. А то с лёту плюхаются на волны, воздев крылья, как руки, и буруня воду крутой белой грудью. Потягиваются, охорашиваются, перебирают перья. Смотрят на своё отражение. Почему на этих птиц можно смотреть часами? Не задерживается же глаз на вздорных, крикливых утках, суетливо снующих тут же? Есть в этих величавых и медлительных птицах что-то такое, что заставляет всех - от мала до велика! На ноге колечко - знакомый! Шестой год он живёт у меня в скворечнике. Каждую весну он прилетает на скворечник, осматривает его со всех сторон, забирается внутрь, долго там шуршит и ворочается. Потом садится на крышу и негромко поёт. Негромко, но с наслаждением: Клюв золотой в небо, глаза закатывает, крылышками разводит. А сам то петухом, то ягнёнком, то кошкой мяукнет, то собачонкой протявкает. Соскучился на чужбине по дому Потом со скворчихой чистят скворечник, птенцов выводят. Вместе растят, вместе на выгоны улетят с ними. Осенью, перед отлётом, скворец прилетал на скворечник один. Есть у скворцов такое правило: Посидеть в тишине, перышки на солнце почистить, помурлыкать под нос. А потом - на юг. В страны дальние, земли чужие, за синий горизонт. Но чуть весна - мой скворец тут как тут! На скворечнике сидит, песни поёт, крылышками разводит. И колечко на лапке блестит. И так вот уже шесть лет И стал замечать, что скворец мой постарел. В первую весну, помню, он весь от песен дрожал! Перья на горлышке дыбом. Весь блестит, будто маслом намазанный. В шестую весну смотрю - и глазам не верю. Сидит в летке, чуть только нос высунул. Других птиц не передразнивает, голоса их позабыл, что ли. Свистел, свистел, пригрелся на солнышке - и задремал. И это в разгар пения! Никогда такого с ним не бывало. В шестую осень только раз к пустому скворечнику прилетел. Посидел, помолчал, колечко на лапке потрогал. Опять прилетел скворец на скворечник, но не тот, не мой, без кольца. Может, сосед его, может, сын. Молодой, горластый и непоседливый. И блестит, будто маслом намазанный! А старик не вернулся. Где-то ветер перья его разнёс? Прощай, старый скворец, - в последний раз. Здравствуй, молодой, - в первый! Пляшут они где придётся, было бы только тепло. Тепло их бодрит, веселит, прямо на воздух поднимает. Где тихо, солнечно, где нагрето - там и площадка для танцев. В тёплых струях легче плясать. Пока на земле ещё снег лежит, пляшут они меж тёплых сосновых ветвей. Потом толкутся над первой проталиной: Над оттаявшим муравейником, над прогретой поленницей дров, над копной соломы. Над отогревшимся склоном, над подсохшей тропинкой, над вскопанной грядкой. Вверх-вниз, вверх-вниз живой столбик золотистых пылинок. Каждую победу весны они отмечают танцем. Весна идёт - и ширятся танцы. Бывает, над головой зароятся. Гонишь-гонишь, а им нипочём. Пляши, раз тепло и солнце. А что там внизу чья-то голова или поленница дров - какое им дело? До этого им дела нет. Ровное, круглое, как пятачок. Может станок для шишек смастерить. Втиснет шишку в него и выколачивает семена. Есть у дятла и барабан - звонкий упругий сучок. Надолбится, набарабанится - захочет пить. На этот случай есть у дятла питьевое колечко. Его он тоже делает сам. На землю дятел спускаться не любит: Не летает он и на водопой - на речку или к ручью. Зимой схватит снежку, летом слизнёт росинку, осенью - капельку дождя. И только весной - дело особое. Весной дятел любит пить берёзовый сок. Для этого и делает дятел питьевое колечко. Колечко, наверное, видели все. Даже на берёзовых поленьях. Дырочка к дырочке на берёзовой коре - колечком вокруг ствола. Но мало кто знает, как дятел делает это кольцо. И почему оно сделано не как-нибудь, а всегда кольцом Я стал следить и понял, что дятел Он просто дырочку в берёзе пробьёт и слизнёт капельку сока. Немного погодя опять прилетит: Сядет так, чтобы удобно было слизнуть, слизнёт набухшую каплю - вкусно. Да жалко, сок из старой проклювинки тихо течёт. Дятел чуть голову вбок отведёт и пробивает новую дырку. Ещё прилетит - садится уже под новую дырочку, старая-то заплыла. Выпьет из новой сок - рядом свежую дырочку продолбит. И опять ни выше, ни ниже, а сбоку, где, не трогаясь с места, удобно клювом достать. Потому то и дело летит на берёзу - горлышко промочить. Сядет, лизнёт, добавит к ряду проклювинку. Так и получается на берёзе колечко. И ничто другое получиться не может. Нижет колечко к колечку. Мастер дятел на штуки. Хлынули потоки звуков и затопили лес. Загремел в лесу май! Зазвучало всё, что может звучать. Бормочут хмурые молчаливые совы. Трусливые зайцы покрикивают бесстрашно и громко. Полон лес криков, свистов, стуков и песен. Одни песенки прилетели в лес вместе с перелётными птицами из дальних стран. Другие родились здесь же, в лесу. Встретились песенки после долгой разлуки и от радости звенят от зари до зари. А в нагретой парной чащобе, где сердито бубнит ручей, где золотые ивы загляделись в воду, где черёмуха перекинула с берега на берег белые трепетные мосты, пропищал первый комар. И белые бубенчики первых ландышей прозвучали чуть слышно Давно пронеслась гроза, но на берёзах с листика на листик, как со ступеньки на ступеньку, прыгают озорные дождевые капли. Повисают на кончике, дрожа от страха, и, сверкнув отчаянно, прыгают в лужу. А в лужах лягушки ворочаются и блаженно ур-р-р-чат. Даже перезимовавшие на земле скрюченные листья сухие ожили: Звуки со всех сторон: Гремит по земле май! Трясогузки-ледоломки лёд на реке раскололи. Зяблики появились - зелёная травка заворсилась. Пеночки прилетели - цветы запестрели. Кукушка вернулась - листья на берёзах проклюнулись. Соловьи показались - черёмуха зацвела. Весна так и делается: Теперь каждое перышко на счету, всякая шерстинка в цене. Из-за иной соломинки целая драка. И вот видит воробей: Ну, если бы он лежал - другое бы дело. Тогда не зевай, налетай и хватай. Но клок не лежит, а скачет по земле, как живой! Воробьи даже клювы разинули от удивления. Вот клок ваты вспорхнул вверх и сел на дерево. Потом запрыгал с ветки на ветку. Потом поёрзал-поёрзал да как подскочит, да как полетит! И летит как-то смешно: Да сослепу-то, со всего-то разгона бряк о телефонный столб! И вывалился тут из клока ваты Тут уж все поняли, что не сама вата по земле скакала, не сама по воздуху летала: Такой клок ухватил - больше себя ростом. Один хвост из ваты торчал. Ухватить-то ухватил, да закрыла ему вата весь белый свет. Бросить жалко, а куда тащить - не видно. Вот и наткнулся на столб; нос расшиб и вату обронил. Другие воробьи сразу её утащили. Прямо из-под разбитого носа! Туман на рассвете не поднялся колечком с лесной поляны, а замёрз и лёг на поляну инеем. Небо блёклое, не поймёшь, каким оно днём станет: Все другие птицы молчат: А кукушка орёт с придыханием, как в берестяную дудку. Вечером её слышал - совсем осипла. Кто не слышал таких осипших кукушек? Одни говорят, что это они от собственного крика сипнут. Ведь кричат от зари до зари, а бывает, и ночью! Но какие в мае колоски? Ещё говорят, что в черёмуховые холода самые неугомонные от холода сипнут. Про черёмуховые холода у нас тоже говорят по-разному. Кто объясняет похолодание тем, что черёмуха цветёт, кто - ладожский лёд идёт. А знатоки утверждают, что в это время льды в Арктике раскалываются и сдвигаются. Где-то в далёкой Арктике льды зашевелились, а у нас кукушка осипла. Где аукнулось - и где откликнулось! Люди слушают их, затаив дыхание. Я много знаю птичьих песен. Услышу - и сразу скажу, кто поёт. А нынче вот не угадал. Потом голосок, но такой приятный, будто две хрусталинки ударились друг о друга. А потом просто по-воробьиному: Хрусталинкой - воробьем, воробьем - хрусталинкой. Да всё горячей, всё быстрей, всё звонче! Перебирал я в памяти все птичьи песни - нет, не слыхал такой никогда. А птичка-невидимка не унимается: Тут уж и под тёплым одеялом не улежишь! Вскочил я, отдёрнул занавеску и вижу: Он всю зиму летал ко мне на подоконник за крошками. Но сейчас Чив не один, а с подружкой. Подружка спокойно сидит и перышки чистит. А Чиву не сидится. Он чирикает во всё горло и как заводной скачет вокруг подружки с ветки на ветку - со ступеньки на ступеньку. Тонкие ветки бьются одна о другую и звенят хрусталинками. Потому звенят, что дождевая вода замёрзла на них тонкими сосульками. И так это выходит хорошо и здорово, ей-ей, не хуже, чем у заслуженных певцов - соловьев и жаворонков. Долго тянулись страшные зимние ночи: Зябли ножки, иней вырастал на перышках. Каждая ночь хоть на воробьиный скок, а короче. И вот пришёл он - Великий день: Днём с сосулек капает вода. Это особая вода - сосулькина. Чив очень любит сосулькину воду. Перегнётся с карниза и ловко подхватит клювом сосулькину капельку, похожую на капельку солнца. Напившись воды, Чив начинает так отчаянно прыгать и чирикать, что прохожие останавливаются, улыбаются и говорят: На каждой ветке гирлянды капель. Сядет воробей - сверкающий дождь! Нагнётся пить, а капелька из-под самого носа - кап! Воробей к другой, другая - кап! Каждая мокрая ветка оделась в ледяной чехольчик. Сел воробей на наклонный сучок - да и покатился вниз, как с горки. Синица тоже поскользнулась - повисла вниз головой. Ворона с лёту ухнула в самую гущину сучьев - вот наделала звону! В воздухе появились насекомые! Чив столбиком взлетел с крыши, схватил на лету жучишку и, сделав в воздухе перекувырк, опустился на трубу. Наелся Чив жуков и мух, и начали твориться с ним странные вещи. Он вдруг схватил за загривок своего старого друга Чирика и стал трепать его, как собака кошку. Чирик орал, дрыгал ножками, бил крылышками. Но Чив трепал его и трепал, пока не выдрал у него клок перьев. А всю зиму они были друзьями. И воду пили с одной сосульки. И отмывались в соседних лужах. Только вода после Чирика стала не чёрная, а рыжая. Потому что всю зиму Чирик спал в щели кирпичной трубы. А теперь всё пошло кувырком. На каждой волосинке узелки, узелки. Дождевые капли скатываются по ветвям, весело прыгают с почки на почку. Так на одной ножке прыгают вниз по ступенькам ребята. Ива сверкает и улыбается. Из каждой почки, как бабочка из куколки, вылупился зелёный листик. Воробьи расселись по ветвям и стали склёвывать клейких зелёных бабочек. Угощаются; один глазок вверх - нет ли ястреба, другой вниз - не лезет ли кошка? Драки тут и там! Схватятся на крыше двое - к ним мчит дюжина. Вцепятся друг в друга, трепыхаются, кричат и пернатой гирляндой валятся с крыши на головы прохожих. Дружным хором провожают они день. Так, песней, провожают они каждый день весны. Прохожие с удовольствием слушают воробьиный хор, улыбаются. Выстлали его перьями, волосом, ватой, сеном и тряпочками. А Чука принесла фантик и два трамвайных билета: Чив вспоминал свою дымовую трубу и жалел, что раньше не догадался познакомиться с Чукой. И вдруг - скрип, скрип, скрип! В люльке к карнизу поднимался штукатур. Поднялся и лопаточкой своей стал заделывать под карнизом щели. Все воробьи к нему скачут! Скачут по самому краю крыши, на все голоса ругают штукатура. Но штукатур не понимает воробьиного языка: А гнездо Чива и Чуки выбросил. Полетели по ветру перья, вата, волосы, сено и тряпочки. А фантик и билетики упали вниз. Ветер покачивал шест, и вместе с шестом покачивал их новый домик. Чива укачивало, и он клевал носом. И опять принесла фантик и трамвайные билетики. Молча, деловито работая, они выбросили из скворечника сначала Чива и Чуку и наконец всё их гнездо. Опять полетели по ветру перья, вата, травинки, фантик и трамвайные билеты. По улицам течёт белая позёмка яблоневых лепестков. А в тупичках вихри. Белые вихри из яблоневых лепестков. Везде из-под застрех настырные голоса желторотых воробьят. Старые воробьихи - туда-сюда, вперёд-назад! Залетают в гнёзда, шарахаются назад. Он сидел у старого гнезда - на заброшенной старой трубе. Сидел и чирикал не своим голосом. Потому что в клюве у него торчала гусеница, как папироса. Вот она, пора белых ночей! Птичка-зорянка поёт на еловой пике: Всё тайное стало явным. Всё невидимое - видимым. Видно, как спят, смежив лепестки, цветы дневные. Как просыпаются в тёмной чаще ночные цветы, как испуганно приоткрывают они лепестки-ресницы и зачарованно поворачивают головки за плывущей луной. Видно, как слетаются ночные бабочки-бражники к нашей северной орхидее - ночной красавице любке. Ведь только ночью открываются её цветы и пахнут только ночью. Ночной ёжик семенит по тропинке. Ночная летучая мышь порхает над головой. Ночная кукушка годы считает. Козодой, прищурив сумеречные глаза, урчит заунывно и долго. Туман повис над рекой; сонно чмокают мокрыми губами ленивые рыбы. Тростинки вглядываются в черноту - но не дрогнет даже их отражение. Всё призрачно и невесомо: И деревья стоят по пояс в тумане, дыхание затая. На землю оседает белый пух тополей: И даже падающая хвоинка тревожит чуткую тишину. А звёзды тускнеют, не успев разогреться. А заря разгорается, не успев потускнеть. И снова зорянки славят зарю. Но вот вошёл в него охотник - и мигом всё спряталось и насторожилось. Как волна от брошенного в воду камня, покатилась от дерева к дереву тревога. Все за кусток, за сучок - и молчок. Теперь хочешь увидеть - сам стань невидим; хочешь услышать - стань неслышим; хочешь понять - замри. Знаю, что из всех лесных тайничков следят за мной быстрые глаза, влажные носы ловят бегущие от меня струйки ветра. Много кругом зверьков и птиц. Я пришёл сюда повидать сплюшку - крохотную, со скворца, сову. Целые ночи она, как заведённая, кричит своё: Да так ловко прячется, будто её никогда в лесу и не было. Голос-то сплюшки - ночные часы - кто не слышал, а вот какая она на вид? Я знал её только по картинке. И так мне захотелось увидеть её живьём, что я целый день пробродил по лесу, каждое дерево, каждую ветку осматривал, в каждый куст заглядывал. Но так и не нашёл её. Сел на старый пень. И вот, глядь, откуда ни возьмись - змейка! Плоская головка на тонкой шее - как почка на стебельке. Выползла откуда-то и глядит мне в глаза, будто чего ждёт от меня. Змейка - она пролаза, должна всё знать. Я ей и говорю, как в сказке: Змейка подразнила меня язычком да юрк в траву! И вдруг, как в сказке, открылись передо мной лесные тайнички. Длинно-длинно прошуршала в траве змейка, показалась ещё раз у другого пня - и вильнула под его обомшелые корни. Нырнула, а из-под них вывернулась большая зелёная ящерица с синей головой. Точно кто-то вытолкнул её оттуда. Прошуршала по сухому листу - и шмыг в чью-то норку. В норке другой тайничок. Хозяйкой там тупоморденькая мышка-полёвка. Испугалась она синеголовой ящерицы, выскочила из отнорка - из темноты на свет, заметалась-заметалась - и шасть под лежачую колодину! Поднялся под колодиной писк, возня. Там тоже оказался тайничок. И целый день спали в нём два зверька - сони-полчки. Два зверька, похожие на белочек. Выскочили из-под колодины сони-полчки, ошалели от страха. Поцокали - да вдруг опять им страшно стало, ещё выше по стволу винтом кинулись. А выше в стволе - дупло. Сони-полчки хотели в него - и сшиблись у входа лбами. Пискнули от боли, кинулись опять обе сразу - да так вместе в дупло и провалились. А оттуда - фык! Ушки на макушке что рожки. Сел на сучок, спиной ко мне, а голову так завернул, что смотрит на меня в упор. Конечно, не чёртик это, а сплюшка - ночные часы! Я моргнуть не успел, она - раз! И там завозилось, запищало: Так от дупла к дуплу, от норки к норке, от колоды к колоде, от куста к кусту, от щели к щели шарахается от страха лесная мелюзга, открывая мне свои ухороночки-тайнички. От дерева к дереву, от куста к кусту, как волна от камня, катится по лесу тревога. Хочешь увидеть - стань невидим. Хочешь услышать - стань неслышим. Хочешь узнать - затаись. Учил бы его уму-разуму. В лесу щенков нет. Собрался я в деревню. Дорога туда была неблизкая. Вышел из лесу, пошёл полем. Раздвинул колосья, а там целое лукошко яиц! Лукошка-то, правду сказать, никакого нет - прямо на земле яйца лежат, в ямке. Лежат и - вот чудеса! На птичьем языке - писком. Осторожненько взял я одно яйцо и приложил к уху. Потом что-то ворохнулось в нём, тюкнуло изнутри в скорлупку - и притихло. Гнездо - я знал это - красивой полевой курочки, серой куропатки. Может быть, ушла надолго. А может быть, и совсем не вернётся: Чувствуют, что пропадут без мамы. Положил я обратно яйца. Сбегаю домой, принесу корзиночку, сложу в неё яйца. Будет у меня целых двадцать цыпляток жёлтеньких, прехорошеньких. Кормить их буду, учить уму-разуму. Какая уж тут скука с ними! Боятся, бедненькие, одни, без мамы! И побежал к себе в лес - за корзиночкой. А из ржи с треском и шумом вырвалась вдруг красивая курочка с шоколадной подковой на груди. Взлетела, пала на дорогу - и побежала по ней, волоча по земле крылья. Это была, конечно, куропатка-мама; они всегда так притворяются, чтобы отвести человека подальше от своих птенчиков. А одного сынка я всё-таки возьму у тебя, чтобы мне в лесу не так скучно было одному. Я посмотрел себе под ноги. Там во ржи лежало одно только целое яичко. Я нагнулся, чтобы взять его. Но яичко вдруг вскочило на ножки и побежало!.. Я даже руку отдёрнул от неожиданности. Потом кинулся его ловить, схватил Просто это половина скорлупки прилипла к влажному пуху птенчика. Куропатка-мама ещё не успела склюнуть её с сынка, он так и бегал со скорлупкой на спине. Я освободил его от скорлупки, он шмыгнул от меня в густую рожь, только я его и видел! Пойду-ка к себе в лес: В сухом ельничке с муравьиной кучи свечой взлетел рябчик. Во все стороны с кучи - как шарики - покатились крошечные рябчата. Они были в пуху и летать ещё не могли. У меня глаза разбежались: Кинулся за одним, кинулся за другим, в третьего шапкой бросил - и всех упустил! Рябчата затаились - будто шапки-невидимки надели. Глядь, а под ней два рябчонка лежат рядышком! К земле прижались, глазёнки зажмурили, будто они и в самом деле под шапкой-невидимкой. Я их - цоп! Держу в руке и думаю: Давай-ка я этих двух к тем подпущу: Он ножками - чик-чик-чик! Рукой случайно не тронешь - ни за что не найдёшь. А других рябчат рядом не видно. Тут же припал к земле и пропал: Такой пушок у них - защитного цвета. Выходит, не шапка у них, а вся одежда невидимка! Комочков земли да листочков сухих вокруг меня не счесть сколько. Всех их руками не перещупаешь! Тронешься с места - того и гляди, всех рябчат сапогами передавишь Присел я на пенёк. Потом осторожно опустился на колени, ладонью впереди себя пощупал, каждый листик перевернул пальцами. Немножко вперёд продвинулся - опять пощупал. Да так из ельничка и ушёл - на четвереньках. Эти отлично и без меня проживут. Спустился с горки, пошёл по берегу, смотрю - в воде на кочке чомгино гнездо. В гнезде - пустые скорлупки и один птенчик. Птенчик такой махонький, что не может ни стоять, ни сидеть. Лежит на пузечке, вытянув вперёд шейку, и беспомощно растопырил лапки. Я опрокинул его пальцем на спину. Малыш засучил ножками, силясь перевернуться. Наконец это ему удалось, но он скатился на край гнезда И пропал - только круги пошли Я живо раздвинул траву и, прикрыв глаза рукой от яркого блеска воды, глянул в глубину. Птенчик держался там под водой носом за камышину и не двигался. Я сунул руку на дно, чтобы подхватить и спасти его. Но он оттолкнулся носом от камышины - и быстро поплыл под водой, работая лапками и культяпочками-крыльями. Проплыл порядочное расстояние до того места, где стеной стоял камыш, и выскочил из воды. Смотрю - а там всё его семейство: Птичонок ещё ходить не умеет, стоять не умеет, а плавать и нырять пожалуйста! А я пошёл дальше по берегу озера. За ним торопятся четыре зуйчонка величиной с напёрсток, на высоких ножках. Путь зуйкам пересекла узкая лужица. Зуйчиха на крылья - и перелетела воду. А у зуйчат ещё и крыльев нет - один пух! А всё равно и они не остановились: Такие лёгкие, что и вода их держит. Я даже вскрикнул от удивления. Зуйчиха-мама оглянулась на меня с того берега лужи и негромко сказала своим зуйчатам: Трое зуйчат были уже на том берегу лужи. Услыхав материнскую команду, они разом припали к земле и пропали из глаз: А четвёртый зуйчонок не успел перебежать лужу - и плюхнулся прямо в воду. Я перешагнул лужу, сел на камень рядом с послушным птенчиком. Птенчик лежал не шевелясь. Даже чёрные бусинки-глазки не моргали. Мама велела лечь, и он послушно лежал. Я сидел долго, так долго, что у меня нога затекла. Я шаркнул ею около самого носа зуйчонка, но он не шевельнулся. Один комар сел зуйчонку на голову, проткнул ему носом кожу и стал толстеть, наливаться кровью. На крошечной головке птенчика он казался чудовищем и всё рос, рос на глазах, наполнял брюхо алой кровью зуйчонка. Зуйчонок терпел, чуть прижмурив от боли глаза, а не трогался с места. А моё терпение лопнуло. Я наклонился и щелчком сшиб комара с бедного птенчика. Потом взял птенчика двумя пальцами поперёк тельца и поднял к своим губам. Но он не ворохнулся, не моргнул. И остался всё так же неподвижен, когда я положил его на песок - подальше от воды. И вскочил с камня. Это моё движение испугало зуйчиху-маму, скрывавшуюся где-то в камнях дальше по берегу.
Флер о флер официальный сайт каталог одежды
8 горбольница саратов адрес
Распечатать ситуационный план земельного участка по адресу
Моя библиотека Справка Расширенный поиск книг. Заядлый путешественник, страстный охотник, фотограф и краевед Пришвин всю силу своего литературного таланта посвятил описанию неброской, но такой милой нашему сердцу красоты средней полосы России. Ограниченный просмотр - Часто встречающиеся слова и выражения.
Расписание ласточка туапсе адлер 2016
Сектор газа зеленая ограда текст
Секреты summoners war sky arena
Что выпить чтоб долго не кончать