И.С. Тургенев. Стихи в прозе
Стихотворение в прозе
Стихотворения в прозе (Тургенев)
На дворе воет страшная, неистовая буря. Она словно хочет сказать мне что-то. Жил-был на свете дурак. Долгое время он жил припеваючи, но понемногу стали доходить до него слухи, что он всюду слывет за безмозглого пошлеца. Смутился дурак и начал печалиться о том, как бы прекратить те неприятные слухи? Никуда эта книга не годится; все на нее давно махнули рукою. Кто ж этого не знает? Кончилось тем, что издатель одной газеты предложил дураку заведовать у него критическим отделом. И дурак стал критиковать все и всех, нисколько не меняя ни манеры своей, ни своих восклицаний. Да и как им быть, бедным юношам? Житье дуракам между трусами. В один подобный злополучный день молодой поэт Юний появился на площади, переполненной скорбевшим народом. Ликторы, тотчас замахали жезлами. Поклонники всего, что стройно и красиво! Да не смущает вас мгновенье грусти темной! Придет желанный миг… и свет рассеет тьму! Гнилыми яблоками, тухлыми яйцами шута горохового! Исполненный недоуменья, стараясь, однако, не быть замеченным ибо опасно раздражать залютевшего зверя , возвратился Юний на площадь. И что же он увидел? Он подарил нас стихами слаще меду, звучнее кимвала, душистее розы, чище небесной лазури! Юний приблизился к одному из славословящих. Повтори их, если ты их запомнил, сделай милость! Поклонники всего, что стройно, звучно, нежно! Да не смущает вас мгновенье скорби тяжкой! Сообрази только одно, несчастный! У Юлия как возвышенно сказано: Собака бежала впереди меня. Вдруг она уменьшила свои шаги и начала красться, как бы зачуяв перед собою дичь. Он упал из гнезда ветер сильно качал березы аллеи и сидел неподвижно, беспомощно растопырив едва прораставшие крылышки. Он ринулся спасать, он заслонил собою свое детище… но все его маленькое тело трепетало от ужаса, голосок одичал и охрип, он замирал, он жертвовал собою! Каким громадным чудовищем должна была ему казаться собака! И все-таки он не мог усидеть на своей высокой, безопасной ветке… Сила, сильнее его воли, сбросила его оттуда. Мой Трезор остановился, попятился… Видно, и он признал эту силу. Я благоговел перед той маленькой, героической птицей, перед любовным ее порывом. Любовь, думал я, сильнее смерти и страха смерти. Только ею, только любовью держится и движется жизнь. Последние дни августа… Осень уже наступала. Внезапный порывистый ливень, без грому и без молний, только что промчался над нашей широкой равниной. Сад перед домом горел и дымился, весь залитый пожаром зари и потопом дождя. Пробил час… пробил другой; она не возвращалась. Все потемнело вокруг, ночь уже надвинулась. Но на сыром песку дорожки, ярко алея даже сквозь разлитую мглу, виднелся кругловатый предмет. Я наклонился… то была молодая, чуть распустившаяся роза. Два часа тому назад я видел эту самую розу на ее груди. Тут я вздумал выказать глубокомыслие. Я понял, что и она была сожжена. Вблизи большого города, по широкой проезжей дороге шел старый, больной человек. Он шатался на ходу; его исхудалые ноги, путаясь, волочась и спотыкаясь, ступали тяжко и слабо, словно чужие; одежда на нем висела лохмотьями; непокрытая голова падала на грудь… Он изнемогал. И горько ему было на сердце и стыдно. А слезы все капали да капали, пестря седую пыль. Вдруг он услышал, что кто-то зовет его по имени; он поднял усталую голову и увидал перед собою незнакомца. Лицо спокойное и важное, но не строгое; глаза не лучистые, а светлые; взор пронзительный, но не злой. Старик встрепенулся, вскинул глазами… но незнакомец уже исчез; а вдали на дороге показался прохожий. О царство лазури, света, молодости и счастья! Я видел тебя… во сне. Нас было несколько человек на красивой, разубранной лодке. Лебединой грудью вздымался белый парус под резвыми вымпелами. Я не знал, кто были мои товарищи; но я всем своим существом чувствовал, что они были так же молоды, веселы и счастливы, как и я! Да я и не замечал их. И между нами по временам поднимался смех звонкий и радостный, как смех богов! Слегка ныряя по мягким волнам, плыла наша быстрая лодка. Не ветром двигалась она; ею правили наши собственные играющие сердца. Куда мы хотели, туда она и неслась, послушно, как живая. Далеко Ротшильду до этого мужика! Она была молода, красива; высший свет ее знал; об ней осведомлялись даже сановники. Дамы завидовали ей, мужчины за ней волочились… два-три человека тайно и глубоко любили ее. Жизнь ей улыбалась; но бывают улыбки хуже слез. Нежное кроткое сердце… и такая сила, такая жажда жертвы! Всякое другое счастье прошло мимо. Да и к чему? Жертва принесена… дело сделано. Пусть же не оскорбится ее милая тень этим поздним цветком, который я осмеливаюсь возложить на ее могилу! Я едва узнал его. Но мне почудилось, что не его рука взялась за мою. Мне почудилось, что между нами сидит высокая, тихая, белая женщина. Да… Смерть нас примирила…. Я вижу громадное здание. Перед высоким порогом стоит девушка… Русская девушка. Я перенесу все страдания, все удары. Ты готова на жертву? Мне не нужно имени. Голос не тотчас возобновил свои вопросы. И все-таки я хочу войти. У бабы-вдовы умер ее единственный, двадцатилетний сын, первый на селе работник. Она застала ее дома. Стоя посреди избы, перед столом, она, не спеша, ровным движеньем правой руки левая висела плетью черпала пустые щи со дна закоптелого горшка и глотала ложку за ложкой. А баба продолжала хлебать щи. Барыня не вытерпела наконец. Неужели ты своего сына не любила? Как у тебя не пропал аппетит? Как можешь ты есть эти щи! А щам не пропадать же: Ей-то соль доставалась дешево. Осужденный на вечное заточенье узник вырвался из тюрьмы и стремглав пустился бежать… За ним по пятам мчалась погоня. Он бежал изо всех сил… Преследователи начинали отставать. С одного берега на другой перекинута тонкая, гнилая доска. Беглец уже занес на нее ногу… Но случилось так, что тут же возле реки стояли: Враг ничего не сказал и только скрестил руки; зато друг закричал во все горло: Разве ты не видишь, что доска совсем сгнила? Нет, не допущу, чтобы ты погибнул! По крайней мере он теперь не страдает! Знать, уж такая ему выпала доля! И добрая душа продолжала неутешно рыдать о своем злополучном друге. Где-то, когда-то, давно-давно тому назад, я прочел одно стихотворение. И вижу я себя перед низким окном загородного русского дома. Как простодушно-вдохновенны задумчивые глаза, как трогательно-невинны раскрытые, вопрошающие губы, как ровно дышит еще не вполне расцветшая, еще ничем не взволнованная грудь, как чист и нежен облик юного лица! Встают передо мною другие образы… Слышится веселый шум семейной деревенской жизни. Свеча меркнет и гаснет… Кто это кашляет там так хрипло и глухо? Какая ничтожная малость может иногда перестроить всего человека! Полный раздумья, шел я однажды по большой дороге. Тяжкие предчувствия стесняли мою грудь; унылость овладевала мною. Я поднял голову… Передо мною, между двух рядов высоких тополей, стрелою уходила вдаль дорога. Особенно один из них так и надсаживал бочком, бочком, выпуча зоб и дерзко чирикая, словно и черт ему не брат! А между тем высоко на небе кружил ястреб, которому, быть может, суждено сожрать именно этого самого завоевателя. Но нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу!
Расписание маршрутки 107
Древне китайская таблица пол ребенка
Работа со списками эксель
Расписание рейсовых автобусов уссурийск
Выписаться и прописаться одновременно
Почему краснеют пальцы