Что бы разум и сердце произвести ни захотели, тебе оно, О! Хотя мнения мои о многих вещах различествуют с твоими, но сердце твое бьет моему согласно — и ты мой друг. Я взглянул окрест меня — душа моя, страданиями человечества уязвленна стала. Обратил взоры мои во внутренность мою — и узрел, что бедствии человека произходят от человека, и часто от того только, что он взирает непрямо на окружающие его предметы. Уже ли, вещал я сам себе, природа толико скупа была к своим чадам, что от блудящаго невинно, сокрыла истинну на веки? Уже ли сия грозная мачиха произвела нас для того, чтоб чувствовали мы бедствия, а блаженство николи? Разум мой вострепетал от сея мысли, и сердце мое далеко ее от себя оттолкнуло. Я человеку нашел утешителя в нем самом. Сей глас природы раздавался громко в сложении моем. Воспрянул я от уныния моего, в которое повергли меня чувствительность и сострадание; я ощутил в себе довольно сил, чтобы противиться заблуждению; и — — веселие неизреченное! Но если, говорил я сам себе, я найду коголибо, кто намерение мое одобрит; кто ради благой цели, неопорочит неудачное изображение мысли; кто состраждет со мною над бедствиями собратий своей; кто в шествии моем меня подкрепит; не сугубой ли плод произойдет от подъятаго мною труда? Почто почто мне искать далеко кого либо? Ямщик по обыкновению своему поскакал во всю лошадиную мочь, и в несколько минут я был уже за городом. Разставаться трудно, хотя на малое время с тем, кто нам нужен стал на всякую минуту бытия нашего. Ты плачешь, произнося прости; но воспомни о возвращении твоем, и да изчезнут слезы твои при сем во ображении, яко роса пред лицем солнца. Блажен возрыдавший надеяйся на утешителя; блажен живущий иногда в будущем; блажен живущий в мечтании. Существо его усугубляется, веселия множатся и спокойствие упреждает нахмуренность [2] грусти, разпложая образы радости в зерцалах воображения. Звон почтоваго колокольчика наскучив моим ушам призвал наконец благодетельнаго Морфея. Горесть разлуки моея преследуя за мною в смертоподобное мое состояние представила меня воображению моему уединенна. Я зрел себя в пространной долине, потерявшей от солнечнаго зноя всю приятность и пестроту зелености; не было тут источника на прохлаждение, не было древесныя сени на умерение зноя. Един, оставлен, среди природы пустынник! Неужели веселости тобою вкушенныя были сон и мечта? Вижу на пустом месте стоит дом в три жилья. Что такое спрашивал я у повощика моего? Погруженный в размышлениях, не приметил я, что кибитка моя давно уже без лошадей стояла. Привезшей меня извощик извлек меня из задумчивости. Кто езжал на почте, тот знает, что подорожная есть оберегательное письмо, без котораго всякому кошельку, генеральской, может быть изключая, будет накладно. Вынув ее из кармана, я шел с нею, как ходят иногда для защиты своей со крестом. Почтоваго комисара нашел я храпящаго: Что за манер выезжать из города ночью. Лошадей [5] нет; очень еще рано; взойди пожалуй в трактир выпей чаю, или усни. Потряс я комисара опять за плечо. Если лошади все в разгоне, размышлял я, то не справедливо, что я мешаю комисару спать. А если лошади в конюшне Я вознамерился узнать, правду ли Г. Вышел на двор, сыскал конюшню, и нашел в оной лошадей до двадцати; хотя правду сказать, кости уних были видны, но меня бы дотащили до следующего стана. Из конюшни я опять возвратился к комисару; потряс его гораздо по крепче. Казалося мне, что я к тому имел право, нашед, что комиссар солгал. Он в торопях вскочил, и не продрав еще глаз [6] спрашивал кто приехал не Их бивали палками; но ныне не прежняя пора. Мне его так же хотелось поподчивать, как прежних ямщиков, когда они в обмане приличались; но щедрость моя давая на водку городскому повощику побудила Софийских ямщиков запречь мне поскорее лошадей, и в самое то время, когда я намерялся сделать преступление на спине комисарской, зазвенел на дворе колокольчик. Я пребыл доброй гражданин. И так двадцать медных копеек избавили миролюбиваго человека от следствия, детей моих от примера невоздержания во гневе, и я узнал, что разсудок есть раб нетерпеливости. Лошади меня мчат; извощик мой затянул песню по обыкновению [7] заунывную. Кто знает голоса руских народных песен, тот признается, что есть в них нечто скорбь душевную означающее. Все почти голоса таковых песен суть тону. В них найдеш образование души нашего народа. Посмотри на рускаго человека; найдеш его задумчива. Если захочет разгнать скуку, или как то он сам называет, если захочет повеселиться, то идет в кабак. В веселии своем порывист, отважен, сварлив. Если что либо случится не по нем, то скоро начинает спор или битву. Как прежде колокольчик, так теперь его песня произвела опять во мне сон. Уснул и все скончалось. О сколь смерть для него приятна. А естьли она конец скорби. Тебе источнику всех благ, приносится сия жертва. Ты един даеш крепость когда естество трепещет, содрогается. Се глас отчий взывающий к себе свое чадо. Ты жизнь мне дал, тебе ее и возвращаю; на земли она стала уже безполезна [9]. Поехавши из Петербурга я воображал себе, что дорога была наилучшая. Таковою ее почитали все те, которые ездили по ней в след Государя. Такова она была действительно, но на малое время. Земля насыпанная на дороге, зделав ее гладкою в сухое время, дождями разжиженная, произвела великую грязь среди лета, и зделала ее не проходимую Обезпокоен дурною дорогою, я встав из кибитки вошел в почтовую избу, в намерении отдохнуть. В избе нашел я проезжающаго, которой сидя за обыкновенным длинным крестьянским столом в переднем углу, разбирал бумаги и просил почтоваго комисара, что бы ему поскорее велел дать лошадей. На вопрос мой, кто он был? Я немедля вступил с ним в разговор, и вот моя с ним беседа: Я нижайший ваш слуга, быв регистратором при разрядном архиве, имел случай употребить место мое себе в пользу. Посильными моими трудами я собрал родословную на ясных доводах утвержденную, многих родов Российских. Я докажу Княжеское или благородное их происхождение за несколько сот лет. Я возстановлю не редкаго в Княжеское достоинство, показав от Владимира Мономаха или от самаго Рюрика его произхождение. Но с дозволения вашего высокородия, благородия или высокоблагородия, неведаю, как честь ваша, они не знают что им нужно. Известно вам, сколько блаженныя памяти благоверный Царь Федор Алексеевичь, Российское дворянство обидел, уничтожив местничество. Сие строгое законоположение поставило многия честныя Княжеския и Царския роды наравне с Новогородским дворянством. Но благоверный же Государь Император Петр Великий со всем привел их в затмение своею табелью о рангах. Открыл он путь чрез службу военную и гражданскую всем, к приобретению дворянскаго титла, и древнее дворянство, так сказать, затоптал в грязь. Ныне Всемилостивейше Царствующая Наша Мать, утвердила прежние Указы высочайшим о дворянстве положением, которое было всех степенных [12] наших востревожило, ибо древние роды поставлены в дворянской книге ниже всех. Но слух носится, что в дополнение вскоре издан будет Указ, и тем родам, которые дворянское свое происхождение докажут за или лет, приложится титло Маркиза или другое знатное, и они пред другими родами будут иметь некоторую отличность. По сей причине милостивейший государь! В Москве завернулся я в компанию молодых господчиков и предложил им мой труд, дабы благосклонностию их возвратить хотя истраченную бумагу и чернилы; но вместо благоприятства попал в посмеяние, и с горя оставив столичный сей град, вдался пути до Питера, где,. Сказав сие поклонился мне об руку и вытянувшись прямо, стоял передомною с величайшим благоговением. Я понял его мысль, вынул из кошелька ….. Зимою ли я ехал или летом, для вас думаю равно. Может быть и зимою и летом. Не редко то бывает с путешественниками, поедут на санях а возвращаются на телегах. Лежа в кибитке мысли мои обращены были в неизмеримость мира. Отделялся душевно от земли, казалося мне, что удары кибиточные были для меня легче. Посмотрел я на часы. Нет барин я прямым крестом крещусь, сказал он, показывая мне сложенныя три перста. А бог милостив с голоду умирать не велит, когда есть силы и семья. Дай бог, крестяся, чтоб под вечер, сего дня дожжик пошел. Барин, коли есть у тебя свои мужички, так они, того же у господа молят. Велика ли у тебя семья? Перьвинькому то десятый годок. Не ленись наш брат, то с голоду не умрет. Видиш ли одна лошадь отдыхает; а как ета устанет, возмусь за другую; дело то и споро. У него на пашне [17] сто рук для одного рта, а у меня две, для семи ртов, сам ты щет знаеш. Да хотя растянись на барской работе, то спасибо не скажут. Барин подушных не заплатит; ни барана, ни холста, ни курицы, ни масла не уступит. То ли житье нашему брату, как где барин оброк берет с крестьянина, да еще без прикащика. Правда, что иногда и добрые господа берут более трех рублей с души; но все лучше барщины. Ныне еще поверье заводится отдавать, деревни как то называется, на аренду. А мы называем ето отдавать головой. Голой наемник дерет с мужиков кожу; даже лучшей поры нам неоставляет. Зимою не пускает в извоз, ни в работу в город; все работай на него, для того что он подушныя платит за нас. Самая дьявольская выдумка, отдавать крестьян своих чужому в работу. На дурнаго прикащика хотя можно пожаловаться, [18] а на наемника кому? Правда; но небось барин, не захочеш в мою кожу. Разговор сего земледельца возбудил во мне множество мыслей. Перьвое представилось мне неравенство крестьянскаго состояния. Сравнил я крестьян казенных с крестьянами помещичьими. Те и другие живут в деревнях; но одни платят известное, а другие должны быть готовы платить то, что господин хочет. Одни судятся своими равными; а другие в законе мертвы, разве по делам уголовным. Сия мысль всю кровь во мне возспалила. Вдруг почувствовал я быстрый мраз протекающий кровь мою, и прогоняя жар к вершинам нудил его разспростиратся по лицу. Мне так стало во внутренности моей стыдно, что едва я не заплакал. Ты во гневе твоем, говорил я сам себе, устремляешся на гордаго Господина, изнуряющаго крестьянина своего на ниве своей; а сам не то же ли, или еще хуже того делаеш. Какое преступление сделал бедной твой Петрушка, что ты ему воспрещаеш пользоваться усладителем наших бедствий, величайшим даром природы нещастному, сном. Ведаеш ли, что в первенственном уложении, в сердце каждаго написано? Если я кого ударю тот и меня ударить может. Вспомни о его пощечине. О есть ли бы он тогда, хотя пьяной опомнился, и тебе отвечал бы соразмерно твоему вопросу! И ты смееш поносить сие священное имя? Слезы потекли из глаз моих; и в таковом положении почтовые клячи дотащили меня до следующаго стана. Не успел я войти в почтовую избу, как услышал на улице звук почтоваго колокольчика, и чрез несколько минут вошел в избу приятель мой Ч. Я его оставил в Петербурге, и он намерения не имел оттуда выехать так скоро. Особливое произшествие побудило человека нраву крутаго, как то был мой приятель, удалиться из Петербурга и вот что он мне разсказал. Ты был уже готов к отъезду, как я отправился в Петергоф. Тут я препроводил праздники столь весело, сколько. Но желая поездку мою обратить в пользу, вознамерился съездить в Кронштат и на Систербек, где сказывали мне, в последнее время сделаны великия перемены. В Кронштате прожил я два дни с [22] великим удовольствием, насыщаяся зрением множества иностранных кораблей, каменной одежды крепости Кронштатской, и строений стремительно возвышающихся. Любопытствовал посмотреть новаго Кронштату плана, и с удовольствием предъусматривал красоту намереваемаго строения; словом, второй день пребывания моего кончился весело и приятно. Ночь была тихая, светлая и воздух благоразстворенной вливал в чувства особую нежность, которую лучше ощущать, нежели описать удобно. Я вознамерился в пользу употребить благость природы, и насладиться еще один хотя раз в жизни великолепным зрелищем восхождения солнца, котораго на гладком водяном горизонте мне еще видеть не удавалось. Я нанял морскую ти весельную шлюбку, и отправился на С Версты с четыре плыли мы благополучно. Шум весел единозвучностию своею, возбудил во мне дремоту, и томное зрение, едвали воспрядало от мгновеннаго блеска падающих капель воды с вершины весел. Стихотворческое воображение преселяло уже меня в прелестные луга Пафоса и Амафонта. Внезапу острый свист, возникающаго в дали ветра разгнал мой сон, и отягченным взорам моим, представлялися сгущенныя облака, коих черная тяжесть, казалось, стремила их нам на главу и падением устрашала. Зерцаловидная поверхность вод начинала рябеть, и тишина уступала место начинающемуся плесканию валов. Я рад был и сему зрелищу; соглядал величественныя черты природы и не в чванство скажу, что других устрашать начинало, то меня веселило. Восклицал изредка как Вернет , ах как хорошо! Но ветр, усиливаяся [24] постепенно, понуждал думать о достижении берега. Небо от густоты непрозрачных облаков, совсем померкло. Сильное стремление валов отнимало у кормила направление, и порывистый ветр, то вознося нас на мокрые хребты, то низвергая в утесистыя рытвины водяных зыбей, отнимало у гребущих силу шественнаго движения. Следуя по неволе направлению ветра, мы носилися на удачу. Тогда и берега начали боятся; тогда и то, что бы нас при благополучном плавании утешать могло, начинало приводить в отчаяние. Но надежда преследуя человека до крайности, нас укрепляла, и мы елико нам возможно было ободряли друг друга. Носимые валами, внезапу судно наше остановилось недвижимо. Все наши силы совокупно употребленныя, не были в состоянии совратить его с того места, на котором оно стояло. Упражняясь в сведении нашего судна с мели, как то мы думали, мы неприметили, что ветр между тем почти со всем утих. Небо по малу очистилося от затмевавших синеву его облаков. Но восходящая заря вместо того, чтоб принести нам отраду, явила нам бедственное наше положение. Мы узрели ясно, что шлюпка наша не на мели находилась; но погрязла между двух больших камней, и что не было ни каких сил для ея избавления оттуда невредимо. Вообрази мой друг наше положение, все что я ни скажу, все слабо будет в отношении моего чувствия. Да и еслиб я мог достаточныя дать черты каждому души моея движению, то слабы еще [26] были бы они для произведения в тебе подобнаго тем чувствованиям, какия в душе моей возникали и теснилися тогда. Судно наше стояло на средине гряды каменной замыкающей залив, до С Мы находилися от берега на полторы версты. Вода начинала проходить в судно наше со всех сторон и угрожала нам совершенным потоплением. В последний час, когда свет от нас преходить начинает и отверзается вечность, низпадают тогда все степени, мнением между человеков воздвигнутые. Человек тогда становится просто человек: Но какая была в том польза? Колико воды союзными нашими силами было изчерпаемо, толико во мгновение паки накоплялося. К крайнему сердец [27] наших сокрушению ни в дали, ни в близи не видно было мимоидущаго судна. Да и то, которое бы подало нам отраду явясь взорам нашим, усугубило бы отчаяние наше, удаляясь от нас и избегая равныя с нами участи. Наконец судна нашего правитель, более нежели все другие к опасностям морских произшествий обыкший, взиравший по неволе, может быть, на смерть хладнокровно, в разных морских сражениях в. Он вышед из судна и перебираяся с камня на камень направил шествие свое к берегу, сопровождаем чистосердечнейшими нашими молитвами. С начала продолжал он шествие свое весьма бодро, прыгая с камня на камень; переходя [28] воду, где она была мелка, переплывая ее, где она глубже становилась. Мы с глаз его неспускали. Наконец увидели, что силы его начали ослабевать, ибо он переходил камни медлительнее, останавливался почасту, и садяся на камень для отдохновения. Казалося нам, что он находился иногда в размышлении и нерешимости о продолжении пути своего. Сие побудило одного из его товарищей ему преследовать, дабы подать ему помощь, если он увидит его изнемогающа в достижении берега; или достигнуть онаго, если первому в том будет неудача. Взоры наши стремилися во след то за тем, то за другим, и молитва наша о их сохранении была нелицемерна. Наконец последней из сих подражателей Моисея в прохождении, без чуда, морския пучины своими стопами, остановился на камне недвижим, а перваго со всем мы потеряли из виду. Сокровенныя доселе внутренния каждаго движения, заклепанныя так сказать ужасом, начали являться при изчезании надежды. Вода между тем в судне умножалася, и труд наш возрастая в отливании оной утомлял силы наши приметно. Человек яраго и нетерпеливаго сложения рвал на себе волосы, кусал персты, проклинал час своего выезда. Человек робкия души и чувствовавший долго может быть тягость удручительныя неволи, рыдал орошая слезами своими скамью, на которой ниц разпростерт лежал. Иной воспоминая дом свой, детей и жену, сидел яко окаменелый, помышляя не о своей, но о их гибели, ибо они питалися его трудами. Каково было моей души положение, мой друг сам отгадывай, ибо ты меня довольно знаешь. Скажу только тебе то, что я прилежно молился богу. Наконец начали мы все предаваться отчаянию; ибо судно наше более половины [30] водою натекло, и мы стояли все в воде по колено. Не редко помышляли мы вытьти из судна и шествовать по каменной гряде к берегу, но пребывание одного из наших сопутников на камне уже несколько часов, и скрытие другаго из виду представляло нам опасность. Среди таковых горестных размышлений увидели мы близ противоположеннаго берега, в разстоянии от нас каком то было, точно определить не могу, два пятна черныя на воде, которыя казалося, двигалися. Зримое нами нечто черное и движущееся, казалося, помалу увеличивалось; на конец приближаяся представило ясно взорам нашим, два малыя судна прямо идущия к тому месту, где мы находилися среди отчаяния, во сто крат надежду превосходящаго. Как в темной храмине свету совсем неприступной, вдруг отверзается [31] дверь, и лучь денный влетев стремительно в среду мрака, разгоняет оный, разспростираяся по всей храмине до дальнейших ея пределов; тако увидев суда, лучь надежды ко спасению, протек наши души. Отчаяние превратилося в восторг, горесть в восклицание, и опасно было, что бы радостныя телодвижения и плескания не навлекли нам гибели скорее, нежели мы будем исторгнуты из опасности. Но надежда жития возвращаяся в сердца, возбудила паки мысли о различии состояний, в опасности уснувшия. Сие послужило на сей раз к общей пользе. Я укротил излишнее радование во вред обратиться могущее. По нескольком времени увидели мы две большия рыбачьи лодки к нам приближающияся, и при настижении их до нас, увидели в одной из них нашего спасителя, которой прошед каменною грядою до берега, сыскал сии лодки для нашего извлечения [32] из явной гибели. Мы немешкав ни мало вышли из нашего судна и поплыли в приехавших судах к берегу, не забыв снять с камня сотоварища нашего, которой на оном около семи часов находился. Не прошло более получаса, как судно наше стоявшее между камней, облегченное от тяжести, всплыло и развалилося со всем. Плывучи к берегу среди радости и восторга спасения, Павел, так звали спасшаго нас сопутника, разсказал нам следующее. Я оставя вас в предстоящей опасности, спешил по камням к берегу. Желание вас спасти дало мне силы чрезъестественныя: Но полежав с полчаса на камени, вспрянув с новою бодростию, и неотдыхая более дополз, так сказать, [33] до берега. Тут я растянулся на траве, и отдохнув минут десять, встал и побежал вдоль берега к С И хотя с немалым. Казалось, что небо хотело испытать вашу твердость и мое терпение, ибо я ненашел ни вдоль берега, ни в самом С Находясь почти в отчаянии, я думал, что нигде неможно мне лучше искать помощи, как у тамошняго начальника. Я побежал в тот дом, где он жил. Уже был седьмой час. В передней комнате нашел я тамошней команды сержанта. Расказав ему коротко за чем я пришел, и ваше положение, просил его, чтобы он разбудил Г Когда двадцать человек тонут, ты не [34] смееш разбудить того, кто их спасти может? Но ты бездельник лжеш, я сам пойду С досады чуть я нелопнул. Но помня более о вашей опасности, нежели о моей обиде и о жестокосердии начальника с его подчиненным, я побежал к караульной, которая была версты с две разстоянием от проклятаго дома, из котораго меня вытолкнули. Я знал, что живущие в ней солдаты содержали лодки, в которых ездя по заливу собирали булыжник на продажу для мостовых, я и неошибся в моей надежде. Нашел сии две не большия лодки и радость теперь моя несказанна; вы все спасены. Если бы вы утонули, то я бы бросился за вами в воду. Говоря сие Павел обливался слезами. Между тем достигли мы берега. Вышед из судна я пал на колени, возвел руки на небо. Ужас последняго часа прободал мою душу, я видел то мгновение, что я существовать перестану. Но что я буду? Теперь чувствую; час бьет; я мертв; движение, жизнь, чувствие, мысль, все изчезнет мгновенно. Вообрази себя, мой друг на краю гроба, не почувствуеш ли корчущей мраз лиющийся в твоих жилах и завременно жизнь пресекающий. Совершив мою молитву, ярость вступила в мое сердце. Возможно ли, говорил я сам себе, что в наш век, в Европе, подле столицы, в глазах великаго государя совершалося. Я воспомянул [36] о заключенных Агличанах в темнице Бенгальскаго Субаба. Воздохнул я во глубине души. Я думал, что начальник проснувшись накажет своего сержанта, и претерпевшим на воде даст хотя успокоение. С сею надеждою пошел я прямо к нему в дом. Но поступком его подчиненнаго столь был раздражен; что я не мог умерить своих слов. Увидев его, сказал, государь мой! Известили ли вас, что за несколько часов пред сим двадцать человек, находились в опасности потерять живот свой [38] на воде и требовали вашея помощи. Он мне отвечал, с наивеличайшею холодностию, куря табак: Отгадай, мой друг, какой его был ответ. Я думал, что мне сделается удар от того, что я слышал. Я вышел из терпения. Окончать не мог моея речи, плюнул почти ему в рожу и вышел вон. Я волосы драл с досады. Сто делал расположений, как отмстить сему зверскому начальнику не за себя. Справедливо раздраженный Субаб, собрав войско, приступил к городу, и оной взял. Аглинских военнопленных, велел ввергнуть в тесную темницу, в коей они в полсутки издохли. Осталося от них только двадцать три человека. Нещастные сии сулили страже великия деньги, да возвестит владельцу о их положении. Вопль их и стенание, возвещало о том народу, о них соболезнующему; но никто нехотел возвестить о том властителю. Почивает он, ответствовано умирающим Агличанам; и ни един человек в Бенгале немнил, что для спасения жизни ста пятидесяти нещастных, должно отъяти сон мучителя на мгновение. Но чтож такое мучитель? Или паче, чтож такое народ обыкший к игу мучительства? Благоговениель, или боязнь, тягчит его согбенна? Если [37] боязнь, то мучитель ужаснее богов, к коим человек возсылает или молитву или жалобу, во время нощи или в часы денныя. Если благоговение, то возможно человека возбудить на почитание соделателей его бедствий; чудо, возможное единому суеверию. Чему более удивляться, зверству ли спящаго Набаба или подлости несмеющаго его разбудить. Но опомнясь, убедился воспоминовением многих примеров, [39] что мое мщение будет безплодно, что я же могу прослыть или бешеным или злым человеком; смирился. Между тем люди мои сходили к священнику, которой нас принял с великою радостию, согрел нас, накормил, дал отдохновение. Мы пробыли унего целыя сутки, пользуясь его гостеприимством и угощением. На другой день нашед большую шлюпку, доехали мы до Ораниенбаума благополучно. В Петербурге я о сем рассказывал тому и другому. Все сочувствовали мою опасность, все хулили жестокосердие начальника, никто незахотел ему о сем напомнить. Если бы мы потонули, то бы он был нашим убийцею. Не въеду николи в сие жилище тигров. Единое их веселие грысть друг [40] друга; отрада их, томить слабаго до издыхания, и раболепствовать власти. И ты хотел, чтоб я поселился в городе. Прости; — сел в кибитку и поскакал. Я в след за моим приятелем скакал так скоро, что настиг его еще на почтовом стану. Старался его уговорить, чтоб возвратился в Петербург, старался ему доказать, что малыя и частныя неустройства в обществе, связи его неразрушат, как дробинка падая в пространство моря, неможет возмутить поверхности воды. Но он мне сказал на отрез: И с видом негодования простясь со мною лег в свою кибитку, и поехал поспешно. Лошади были уже впряжены; я уже ногу занес, что бы влезть в кибитку; как вдруг дождь пошел. Но едва мысль сия в мозге моем пролетела, то как будто меня окунули в пролубь. Небо неспросясь со мною разверзло облако и дождь лил ведром. Хозяин уже ложился спать и в избе было темно. Но я и в потемках выпросил позволение обсушиться. Снял с себя мокрое платье и что было посуше, положив под голову, на лавке скоро заснул. Но постеля моя была непуховая, долго нежится непозволила. Проснувшись услышал я шопот. Два голоса различить я мог, которые между собою разговаривали. Жил-был; — и подлинно на сказку похоже; да как же сказке верить, сказала жена в полголоса, зевая ото [43] сна; поверю ли я, что были Полкан, Бова или Соловей разбойник. Но то правда что встарину силы телесныя были в уважении, и что силачи оныя употребляли во зло. А о Соловье разбойнике читай мать моя истолкователей Руских древностей. Они тебе скажут, что он Соловьем назван красноречия своего ради. И так, жил был где то Государев Наместник. В молодости своей таскался по чужим землям, выучился есть устерсы, и был до них великой охотник. Пока денжонок своих мало было, то он от охоты своей воздерживался, едал по десятку и то когда бывал в Петербурге. Как скоро полез в чины, то и число устерсов на столе его начало прибавляться. А как попал в Наместники и когда много стало у него [44] денег своих, много и казенных в разпоряжении, тогда стал он к устерсам как брюхатая баба. Спит и видит, чтобы устерсы кушать. Как пора их приходит, то нет никому покою. Все подчиненные становятся мучениками. Но вочто бы то ни стало, а устерсы есть будет. Все знают что курьер поскачет за устерсами, но куда ни вертись а прогоны выдавай. На казенныя денешки дыр много. Гонец снабженный подорожною, прогонами, совсем готов, в куртке и чикчерах явился пред Его Высокопревосходительство. Петербурге в большой морской. И ну ну ну, ну ну ну; по всем по трем, вплоть до Питера, к Корзинкину прямо на двор. Куды какой Его Высокопревосходительство затейник, из за тысячи верст, шлет за какою дрянью. Вот устерсы теперь лиш с биржи. Скажи неменьше ста пятидесяти бочка, уступить нельзя, самим пришли дороги. Да мы с его милостию сочтемся. Едва угородских ворот услышали звон почтоваго колокольчика; караульной Офицер бежит уже к Наместнику, толи дело как где все в порядке и рапортует ему, что вдали видна кибитка и слышен звон колокольчика. Неуспел выговорить, как шасть курьер в двери. Право человек достойной, исправен и непьяница. Сколько уже лет, по два раза в год ездит в Петербург; а в Москву сколько раз, упомнить немогу. За многочисленные его в посылках труды, и за точнейшее оных исправление удостоиваю его к повышению чином. В расходной книге у Казначея записано: Книга казначейская пошла на ревизию, но устерсами непахнет. По представлению Господина Генерала и проч. По указам велено за добропорядочную службу награждать. Но Царь жалует, а псарь нежалует. Так то наш Г. Казначей; уже другой раз по его представлению меня отсылают в уголовную палату. Когда бы я с ним был заодно, то бы было нежитье, а масленица. Знаеш ли, за что он тебя нелюбит? Поутру узнал я, что в одной избе со мною, ночевал присяжной с женою, которые до света отправились в Новгород. Между тем как в моей повозке запрягали лошадей, приехала еще кибитка, тройкою запряженная. Из нее вышел человек закутанной в большую япанчу, и шляпа с разпущенными полями глубока надетая, препятствовала мне видеть его лице. Он требовал лошадей без подорожной; и как многие повозчики окружив его, с ним торговались, то он недожидаясь конца их торга, сказал одному из них с нетерпением: Ямщик побежал за лошадьми. Другие видя, что договариваться [49] уже было неочем, все от него отошли. Я находился от него не далее как в пяти саженях. Он подошед комне и неснимая шляпы, сказал: Меня сие удивило чрезмерно, и я немог вытерпеть, чтоб ему не сказать, что я удивляюсь прозбе его о вспоможении, когда он нехотел торговаться о прогонах, и давал против других в двое. Я вижу, сказал он мне, что в жизнь вашу поперечнаго вам ничего невстречалося. Столь твердой ответ мне очень понравился, и я немедля ни мало вынув из кошелька Намерение мое присем было то, что бы сделать его чистосердечным; я и не [50] ошибся. Я вижу, сказал он мне, что вы имеете еще чувствительность, что обращение света и снискание собственной пользы незатворили вход ея в ваше сердце. Позвольте мне сесть на вашей повозке, а служителю вашему прикажите сесть на моей. Между тем лошади наши были впряжены, я исполнил его желание — и мы едем. Ах государь мой, немогу себе представить, что я нещастлив. Не более недели тому назад я был весел, в удовольствии, недостатка нечувствовал, был любим, или так казалося; ибо дом мой всякой день был полон, людьми заслужившими уже знаки почестей; стол мой был всегда как. Но если тщеславие толикое имело удовлетворение, равно и душа наслаждалася истинным блаженством. По многих сперва безплодных стараниях, предприятиях, [51] и неудачах наконец получил я в жену ту кот[о]рую желал. Взаимная наша горячность услаждая и чувства и душу, все представляла нам в ясном виде. Не зрели мы облачнаго дня. Блаженства нашего достигали мы вершины. Супруга моя была беременна и приближался час ея разрешения. Все сие блаженство, определила судьба да рушится одним мгновением. У меня был обед и множество так называемых друзей собравшись, насыщали праздной свой голод на мой щет. Один из бывших тут, которой внутренно меня нелюбил, начал говорить с сидевшим подле него, хотя в полголоса но довольно громко, чтобы говоренное жене моей и многим другим слышно было. Не ужели вы незнаете, что дело нашего хозяина в уголовной палате уже решено. Вам покажется мудрено, говорил сопутник мой, обращая ко мне свое слово, что бы человек неслужащей и в положении мною описанном, мог подвергнуть себя суду уголовному. И я так думал долго, да и тогда, когда мое дело прошед нижние суды, достигло до вышшаго. Вот в чем оно состояло: Неосновательность моя причиною была, что я доверил лживому человеку, которой лично попавшись в преступлении, был от откупу отрешен и, по свидетельству будто его книг, сделался по видимому нанем большей начет. Он скрылся, я остался в лицах и начет положено взыскать с меня. Я сделав выправки, сколько мог, нашел, что начету на мне или совсем бы небыло, или бы был очень малой, и для того просил, чтобы сделали разщет со [53] мною; ибо я по нем был порукою. Но вместо того, чтобы сделать должное по моему прошению удовлетворение, велено недоимку взыскать с меня. Но к сему присовокупили и другое. В то время как я сделался в откупу порукою, имения за мною никакого небыло, но по обыкновению послано было запрещение на имение мое в гражданскую палату. Странная вещь запрещать продавать то, чего несуществует в имении! После того купил я дом, и другия сделал приобретения. В то же самое время случай допустил меня перейти из купеческаго звания в звание дворянское получа чин. Наблюдая свою пользу я нашел случай продать дом на выгодных кондициях, совершив купчую в самой той же палате, где существовало запрещение. Сие поставлено мне в преступление; ибо были люди которых удовольствие помрачалось [54] блаженством моего жития. Стряпчей казенных дел, сделал на меня донос, что я избегая платежа казенной недоимки, дом продал, обманул гражданскую палату назвавшись тем званием, в коем я был, а не тем, в котором находился при покупке дома. Тщетно я говорил, что запрещение неможет существовать на то, чего нет в имении, тщетно я говорил, что покрайней мере надлежало бы сперьва продать оставшееся имение и выручить недоимку сей продажею, а потом предпринимать другия средства; что я звания своего неутаивал, ибо в дворянском уже купил дом. Все сие было отринуто, продажа дому уничтожена, меня осудили за ложной мой поступок лишить чинов, — и требуют теперь говорил повествователь хозяина здешняго в суд, дабы посадить под стражу до окончания дела. Сие последнее поветствуя, разсказывающий возвысил свой голос. Жена моя едва сие услышала, обняв меня вскричала: Члены ея все ослабели и она упала безчувственна в мои объятия. Я подняв ее со стула вынес в спальную комнату и неведаю как обед окончался. Пришед чрез несколько времени в себя она почувствовала муки, близкое рождение плода горячности нашей возвещающия. Но сколь ни жестоки оне были, воображение, что я буду под стражею, столь ее тревожило, что она только и твердила: Сие нещастное приключение ускорило рождение младенца целым месяцом, и все способы бабки и Доктора для пособия призванных, были тщетны и немогли воспретить, что бы жена моя не родила чрез сутки. Движения ея души нетокмо с [56] рождением младенца неуспокоились, но усилившись гораздо, сделали ей горячку. Жена моя на третий день после родов своих умерла. Видя ея страдание, можете поверить, что я ее неоставлял ни наминуту. Дело мое и осуждение, в горести позабыл. За день до кончины моей любезной, недозрелой плод нашея горячности, так же умер. Болезнь матери его, занимала меня совсем, и потеря сия была для меня тогда невелика. Вообрази, вообрази, говорил поветствователь мой взяв обеими руками себя за волосы, вообрази мое положение, когда я видел, что возлюбленная моя со мною разставалася на всегда. Но за чем я бегу? Пускай — меня посадят в темницу; я уже нечувствителен; пускай меня мучат, пускай лишают жизни. Сколь скоро воображу ту минуту, когда любезная моя со мною разставалася, то я все позабываю и свет в глазах меркнет. Но окончу мою повесть. В толико жестоком отчаянии, лежащу мне над бездыханным телом моей возлюбленной, один из искренних моих друзей прибежав ко мне. Беги отсель, кибитка у задних ворот готова, ступай в Москву, или куда хочешь, и живи там, доколе можно будет облегчить твою судьбу. Сам пошел в мой кабинет, что бы найти там денег и мне вынести; но нашед уже офицера в моей спальне, успел только прислать ко мне сказать, что бы я ехал. Непомню как меня везли первую станцию. Слуга приятеля моего разсказав все произшедшее простился со мною, а я теперь еду, по пословице, — куда глаза гледят. Повесть сопутника моего тронула меня несказанно. Возможно ли, говорил я сам себе, чтобы в толь мягкосердое правление, каково ныне у нас, толикия производилися жестокости? Возможно ли, чтобы были столь безумные судии, что для насыщения казны можно действительно так назвать всякое неправильное отнятие имения для удовлетворения казеннаго требования , отнимали у людей имение, честь, жизнь? Я размышлял, каким бы образом могло сие происшествие достигнуть до слуха [59] верховныя власти. Ибо справедливо думал, что в самодержавном правлении она одна в отношении других может быть безпристрастна. Я напишу жалобницу в вышшее правительство. Уподроблю все произшествие и представлю не правосудие судивших и невинность страждущаго. Спросят, какое я на то имею право; потребуют от меня верющаго письма. Человек лишенный имения, чести, лишенный половины своея жизни, в самовольном изгнании, дабы избегнуть поносительнаго заточения. И на сие надобно верющее письмо? Ужели сего мало, что страждет мой согражданин? Почто писал ты закон [60] твой для варваров. Они крестяся во имя твое, кровавыя приносят жертвы злобе. Почто ты для них мягкосерд был? Вместо обещания будущия казни, усугубил бы казнь настоящую, и совесть возжигая по мере злодеяния, недал бы им покоя денноночно, доколь страданием своим незагладят все злое, еже сотворили. Таковыя размышления толико утомили мое тело, что я уснул весьма крепко и непросыпался долго. Возмущенные соки мыслию стремилися, мне спящу, к голове, и тревожа нежный состав моего мозга, возбудили в нем воображение. Нещетныя картины представлялись мне во сне, но изчезали, как легкие в воздухе пары. Наконец, как то бывает, некоторое мозговое волокно, тронутое сильно, восходящими из внутренних сосудов тела парами, задрожало долее других на несколько времени, и вот что я грезил. Мне представилось, что я Царь, Шах, Хан, Король, Бей, Набаб, Султан, или какое то сих названий нечто, седящее во власти на Престоле. Место моего возседения было из чистаго злата, и хитро изкладенными драгими разнаго цвета каменьями, блистало лучезарно. Ничто сравниться немогло со блеском моих одежд. Глава моя украшалася венцем лавровым. Вокруг меня лежали знаки власть мою изъявляющие. Здесь мечь лежал на столпе, из сребра изваянном, на коем изображалися морския и сухопутныя сражения, взятие городов и протчее сего рода; везде видно было в верьху имя мое носимое Гением славы, над всеми сими подвигами парящим. Тут виден был скипетр мой, возлежащей на снопах, обильными класами. На [62] твердом коромысле возвешенныя зрелися весы. В единой из чаш лежала книга с надписью Закон Милосердия; в другой книга же с надписью Закон Совести. Держава из единаго камня изсеченная, поддерживаема была грудою младенцев из белого мрамора изсеченных. Венец мой возвышен был паче всего и возлежал на раменах сильнаго исполина, возкраие же его поддерживаемо было истиною. Огромной величины змия, из светлыя стали изкованная, облежала вокруг всего седалища при его подножии, и конец хвоста в зеве держаща изображала вечность. Но неединыя бездыханныя изображения возвещали власть мою и величество. С робким подобострастием, и взоры мои ловящи стояли вокруг престола моего чины Государственные. В некотором отдалении от престола моего, толпилося безчисленное множество народа, коего [63] разныя одежды, черты лица, осанка, вид и стан, различие их племени возвещали. Трепетное их молчание уверяло меня, что они все воли моей подвластны. По сторонам на несколько возвышенном месте, стояли женщины в великом множестве в прелестнейших и великолепнейших одеждах. Взоры их изъявляли удовольствие на меня смотреть, и желания их стремились, на предъупреждении моих, если бы оне возродились. Глубочайшее в собрании сем присудствовало молчание; казалося, что все в ожидании были важнаго какого произшествия, от коего спокойствие и блаженство всего общества зависели. Обращенный сам в себя и чувствуя глубоко вкоренившуюся скуку в душе моей, от насыщающего скоро единообразия происходящую, я долг отдал естеству, и рот разинув до ушей, зевнул во всюмочь. Все [64] вняли чувствованию души моей. Внезапу смятение разпростерло мрачной покров свой по чертам веселия, улыбка улетала со уст нежности и блеск радования с ланид удовольствия. Изкаженные взгляды и озирание, являли нечаянное нашествие ужаса и предстоящия беды. Слышны были вздохи, колющие предтечи скорби; и уже начинало раздаваться задерживаемое присудствием страха стенание. Уже скорыми в сердца всех стопами шествовало отчаяние и смертныя содрогания, самыя кончины мучительнее. Подобно как в мрачную атмосферу густым туманом отягченную, проникает полуденный солнца [65] лучь. Летит от жизненной его жаркости сгущенная парами влага, и разделенная в составе своем частию улегчася, стремительно возносится в неизмеримое пространство ефира, и частию удержав в себе одну только тяжесть земных частиц падает низу стремительно. Мрак присудствовавший повсюду в небытии светозарнаго шара изчезает весь вдруг, и сложив поспешно непроницательной свой покров, улетает на крылех мгновенности, неоставляя по себе ниже знака своего присудствования. Тако при улыбке моей развеялся вид печали на лицах всего собрания поселившийся; радость проникла сердца всех быстротечно, и неосталося косаго вида неудовольствия нигде. Подобно тихому полуденному ветру, помавающему листвия дерев, и любострастное [66] производящему в дубраве шумление, тако во всем собрание радостное шептание раздавалось. Иной в полголоса говорил: Женщины с нежностию вещали: Иной с важным видом возглашал: Юношество с восторгом руки на Небо простирая рекло: Речи таковыя ударяя в тимпан моего уха, громко раздавалися в душе моей. Похвалы сии истинными в разуме моем изображалися, ибо сопутствуемы были искренности наружными чертами. Таковыми их приемля душа моя. Первому военачальнику повелевал я ити с многочисленным войском на завоевание земли, целым Небесным поясом от меня отделенной. Государь, ответствовал он мне, слава единая имени твоего, победит народы оную землю населяющие. Страх предшествовать [68] будет оружию твоему, и возвращуся приносяй дань Царей сильных. Да отверзутся темницы, да изыдут преступники, и да возвратятся в домы свои, яко заблудшие от истиннаго пути. Бегу возвестити радость скорбящим отцам по чадех их, супругам по супругах их. Ты рек, и грубые строения припасы уже гласу твоему внемлют. Единая из всего собрания жена, облегшаяся твердо о столп,. Черты лица ея были суровы и платье простое. Глава ея покрыта была шляпою, когда все другие обнаженными стояли главами. Но есть Волхв опаснейший, носяй яд и отраву, радуется скорби и сокрушению; всегда нахмуренна, всех презирает и поносит; даже нещадит в ругании своем священныя твоея главы. Но о ней завтра. Сей день, есть день милости и веселия. Приидите сотрудники мои в ношении тяжкаго бремени правления, приимите достойное за труды и [71] подвиги ваши воздаяние. Тогда возстав от места моего, возлагал я различныя знаки почестей на предстоящих; отсудствующие забыты небыли, но те, кои приятным видом, словам моим шли во сретение, имели большую во благодеяниях моих долю. По сем продолжал я мое слово: Достойно бо да вкусит трудившийся плода трудов своих. Достойно Царю вкусити веселия, он же изливает многочисленныя всем. Покажи нам путь к уготованному тобою празднеству, рек я к учредителю веселий. Я врачь присланный к тебе и тебе подобным, да очищу зрение твое. На обоих глазах бельма, сказала странница, а ты столь решительно судил о всем. Потом коснулася обоих моих глаз, и сняла с них толстую плену, подобну роговому разствору. Ты видиш сказала она мне, что ты был слеп и слеп всесовершенно. Всевышний подвигнутый на жалость стенанием тебе подвластнаго народа, низпослал меня с небесных кругов, да отжену темноту проницанию взора твоего препятствующую. Все вещи представятся днесь в естественном их виде, взорам твоим. Ты проникнеш во внутренность сердец. Неутаится более от тебя змия, крыющаяся в излучинах душевных. Но не возмутят они гражданскаго покоя безвременно, и без пользы. Их призови себе в друзей. Изжени сию гордую чернь, тебе предстоящую и прикрывшую срамоту души своей, позлащенными одеждами. Они то истинные твои злодеи, затмевающие очи твои, и вход мне в твои чертоги воспрещающие. Един раз являюся я Царям во все время их царствования, да познают меня в истинном моем виде; но я никогда неоставляю жилища смертных. Пребывание мое неесть в чертогах царских. Стража обсевшая их вокруг и бдящая денноночно стоглазно, воспрещает мне вход в оные. Если когда проникну сию сплоченную толпу, то подняв бичь гонения, все тебя окружающие, тщатся меня изгнать из обиталища твоего; бди убо да паки неудалюся от тебя. Тогда [74] словеса ласкательства, ядовитые пары издыхающия, бельма твои паки возродят, и кора светом непроницаемая покрыет твои очи. Тогда ослепление твое будет сугубо; едва на шаг один, взоры твои досязать будут. Все в веселом являться тебе будет виде. Уши твои невозмутятся стенанием; но усладится слух сладкопением ежечасно. Жертвенныя курения обыдут на лесть отверстую душу. Осязанию твоему подлежать будет всегда гладкость. Никогда нераздерет благотворная шероховатость, в тебе нервов осязательности. Возтрепещи теперь за таковое состояние. Туча вознесется над главой твоей, и стрелы карающаго грома, готовы будут на твое поражение. Но я вещаю тебе, поживу в пределах твоего обладания. Егда восхощешь меня видети, егда осажденная козьнями ласкательства душа твоя, взалкает моего взора; воззови [75] меня из твоея отдаленности; где слышен будет твердый мой глас, там меня и обрящеш. Неубойся гласа моего николи. Если из среды народныя возникнет муж порицающий дела твоя, ведай, что той есть твой друг искренний. Чуждый надежды мзды, чуждый рабскаго трепета, он твердым гласом возвестит меня тебе. Блюдись и недерзай его казнити, яко общаго возмутителя. Призови его, угости его яко странника. Ибо всяк, порицающий Царя в самовластии его, есть странник земли, где всё пред ним трепещет. Угости его вещаю, почти его, да возвратившися возможет он паче и паче. Но таковыя твердыя сердца бывают редки; едва един в целом столетии явится на светском ристалище. А дабы бдетельность твоя не усыплялася негою власти, се кольцо дарую тебе, да возвестит оно тебе твою [76] неправду, когда на нее дерзать будеш. Ибо ведай, что ты первейший в обществе можеш быть убийца, первейший разбойник, первейший предатель, первейший нарушитель общия тишины, враг лютейший устремляющий злость свою на внутренность слабаго. Ты виною будеш, если мать восплачет о сыне своем убиенном на ратном поле, и жена о муже своем; ибо опасность плена едва оправдать может убийство, войною называемое. Ты виною будеш, если запустеет нива, если птенцы земледелателя лишатся жизни у тощаго без здравыя пищи сосца материя. Но обрати теперь взоры свои на себя и на предстоящих тебе, возри на исполнение твоих велений, и если душа твоя несодрогнется от ужаса при взоре таковом, то отъиду от тебя и чертог твой загладится навсегда в памяти моей. Изрекшия странницы лице, казалося веселым и вещественным сияющее блеском. Возрение на нее вливало в душу мою радость. Уже нечувствовал я в ней зыбей тщеславия и надутлости высокомерия. Я ощущал в ней тишину; волнение любочестия и обуревание властолюбия ея некасалися. Одежды мои, столь блестящия, казалися замараны кровию и омочены слезами. На перстах моих виделися мне остатки мозга человеческаго; ноги мои стояли в тине. Вокруг меня стоящие являлися того скареднее. Вся внутренность их казалась черною и сгараемою тусклым огнем ненасытности. Они метали на меня и друг на друга изкаженные взоры, в коих господствовали хищность, зависть, коварство и ненависть. Военачальник мой посланный на завоевание, утопал в роскоши и веселии. В войсках подчиненности небыло; воины мои почиталися [78] хуже скота. Нерадели ни о их здравии ни прокормлении; жизнь их ни вочто вменялася; лишались они установленной платы, которая употреблялась на ненужное им украшение. Большая половина новых воинов умирали от небрежения начальников или ненужныя и безвременныя строгости. Казна определенная на содержание всеополчения была в руках учредителя веселостей. Знаки военнаго достоинства не храбрости были уделом, но подлаго раболепия. Я зрел пред собою единаго знаменитаго по словесам военачальника, коего я отличными почтил знаками моего благоволения; я зрел ныне ясно, что все его отличное достоинство состояло в том только, что он пособием был в насыщении сладострастия своего начальника; и на оказание мужества небыло ему даже случая; ибо он издали невидал неприятеля. От таких то воинов [79] я ждал себе новых венцов. Отвратил я взор мой от тысящи бедств представившихся очам моим. Корабли мои назначенные, да прейдут дальнейшия моря, видел я плавающими при устье пристанища. Начальник полетевший для исполнения моих велений на крылех ветра, простерши на мягкой постеле свои члены, упоялся негою и любовию в объятиях наемной возбудительницы его сладострастия. На изготованном велением его чертеже, совершеннаго в мечтании плавания, уже видны были во всех частях мира новые острова, климату их свойственными плодами изобилующие. Обширныя земли и многочисленные народы израждалися из кисти новых сих путешествователей. Уже при блеске нощных светильников начерталося величественное описание сего путешествия и сделанных приобретений, [80] слогом цветущим и великолепным. Уже златые дски уготовлялися на одежду столь важнаго сочинения. По что скончал ее плачевным образом? Если бы возсел на сии корабли, то в веселиях начав путешествие, и в веселиях его скончая, столь же бы много сделал открытий, сидя на одном месте и в моем государстве толико же бы прославился; ибо ты бы почтен был твоим Государем. Подвиг мой, коим в ослеплении моем душа моя наиболее гордилася, отпущение казни и прощение преступников, едва видны были в обширности гражданских деяний. Веление мое, или было совсем нарушено, обращаяся не в ту сторону, или не имело желаемаго действия превратным онаго толкованием, и медлительным исполнением. Милосердие мое сделалося торговлею, и тому, [81] кто давал больше, стучал молот жалости и великодушия. Вместо того, чтобы в народе моем чрез отпущение вины прослыть милосердым, я прослыл обманщиком, ханжею и пагубным комедиантом. Удержи свое милосердие, вещали тысящи гласов, невозвещай нам его. Несоплощай с обидою насмешку, с тяжестию, ея ощущение. Мы спали и были покойны, ты возмутил наш сон, мы бдеть нежелали; ибо не над чем. В воздвижении великолепных зданий к разточению нередко присовокуплялося и непонятие о истинном искустве. Я зрел расположение их внутреннее и внешное без малейшаго вкуса. Виды оных принадлежали веку Готфов и Вандалов. В жилище для Мусс уготованном [82] незрел я лиющихся благотворно струев Касталии и Ипокрены; едва пресмыкающееся искуство дерзало возводить свои взоры выше очерченой обычаем округи. Зодчие согбенные над чертежем здания, не о красоте онаго помышляли, но как приобретут ею себе стяжание. Возгнушался я моего пышнаго тщеславия и отвратил очи мои. Я мнил в ослеплении моем, что ненужная казна общественная, на государственныя надобности, неможет лучше употребиться, как на вспоможение нищаго, на одеяние нагаго, на прокормление алчущаго, или на поддержание погибающаго противным случаем, или на мзду нерадящему о стяжании достоинству и заслуге. Но сколь прискорбно было видеть, что щедроты мои изливалися на богатаго, на льстеца, на вероломнаго друга, на убийцу иногда тайнаго, [83] на предателя и нарушителя общественной доверенности, на уловившаго мое пристрастие, на снисходящаго моим слабостям, на жену кичащуюся своим безстыдством. Едва, едва досязали слабые источники моея щедроты, застенчиваго достоинства и стыдливыя заслуги. Слезы пролились из очей моих, и сокрыли от меня толь бедственныя представления, безразсудной моей щедроты. Достоинство неопытное пораженное первым блеском сих мнимых блаженств, вступало в единый путь с ласкательством и подлостию духа, на снискание почестей, вожделенной смертных мечты; но влача косвенно стопы свои, всегда на первых степенях изнемогало, и довольствоваться было осуждаемо, собственным своим одобрением, во уверении, что почести [84] мирские суть пепл и дым. Видя во всем толикую. Возтрепещите в окаменелости злодеяния вашего. Чем можете оправдать дела ваши? Что скажете во извинение ваше? Се он, его же призову из хижины уничижения. Прииди вещал я старцу, коего созерцал в крае обширныя моея области, кроющагося под заросшею мхом хижиною, прииди облегчить мое бремя; прииди и возврати покой томящемуся [85] сердцу и возтревоженному уму. Возтрепетал во внутренности моей, убоялся служения моего. Кровь моя пришла в жестокое волнение, и я пробудился. О если бы оно пребывало хотя на мизинце Царей! Властитель мира, если читая сон мой, ты улыбнешся с насмешкою, или нахмуриш чело, ведай, что виденная мною странница, отлетела от тебя далеко, и чертогов твоих гнушается. Насилу очнуться я мог от Богатырскаго сна, в котором я столько сгрезил. Не в состоянии я был продолжать пути и трестися на деревянных дрогах, пружин у кибитки моей небыло. Я вынул домашней лечебник ; искал нет ли в нем рецепта от головной дурноты, произходящей от бреду во сне и наяву. Лекарство со мною хотя всегда ездило в запасе; но по пословице на всякаго мудреца довольно простоты; против бреду я себя непредостерег и от того голова моя, приехав на почтовой стан, была хуже болвана. Вспомнил я, что некогда блаженной памяти нянюшка моя Клеменьтьевна, [87] по имени Прасковья, нареченная Пятница,. Как чашек пять выпью, говаривала она, такт и свет вижу, а без того умерла бы в три дни. Я взялся за нянюшкино лекарство, но непривыкнув пить вдруг по пяти чашек, поподчивал излишне для меня сваренным, молодаго человека, которой сидел на одной со мной лавке, но в другом углу у окна. Извини меня читатель в моем заключении, я родился и вырос в столице, и если кто некудряв и ненапудрен, того я ни вочто нечту. Если и ты деревенщина и волос непудриш, то [88] неосуди буде я на тебя невзгляну и пройду мимо. Слово за слово я с новым моим знакомцом поладил. Узнал, что он был из Новогородской Семинарии, и шел пешком в Петербург повидаться с дядею, которой был Секретарем в Губернском штате. Но главное его намерение было, чтоб сыскать случай для приобретения науки. Одно сведение Латинскаго языка не может удовлетворить разума алчущаго науки. Виргилия, Горация, Тита Ливия, даже Тацита почти знаю наизусть, но когда сравню знании Семинаристов с тем, что я имел случай по щастию моему узнать, то почитаю училище наше принадлежащим к прошедшим столетиям. Классические авторы нам все известны, но мы лучше знаем критическия объяснения текстов, нежели [89] то, что их доднесь делает приятными, что вечность для них уготовало. Нас учат философии, проходим мы логику, метафизику, ифику, богословию, но, пословам Кутейника в Недоросле, дойдем до конца философскаго учения и возвратимся вспять. Чему дивиться; Аристотель и Схоластика до ныне царствуют в Семинариях. Я по щастию моему знаком стал, в доме одного из Губернских членов в Новегороде, имел случай приобрести в оном малое знание во Француском и Немецком языках и пользовался книгами хозяина того дома. Какая разница в просвещении времен, когда один Латинской язык был в училищах употребителен, с нынешним временем! Какое пособие к учению, когда науки несуть таинства, для сведущих Латинской язык токмо. Учение всем бы было внятнее; просвещение доходило бы до всех поспешнее, и одним поколением позже, за одного латинщика, нашлось бы двести человек просвещенных; по крайней мере в каждом суде был бы хотя один член понимающий, что есть юриспруденция или законоучение. Что бы сказали Гроций, Монтескью, Блекстон. Нехудо бы было заставлять судей наших иметь сию книгу вместо святцов, заставлять их чаще в нее заглядывать, нежели в календарь. Вошедшей почталион помешал продолжению нашей беседы. Я успел Семинаристу сказать, что скоро желание его исполнится, что уже есть повеление о учреждении новых Университетов где науки будут преподаваться по его желанию. Между тем как я платил почталиону прогонныя деньги, Семинарист вышел вон. Выходя выронил небольшой пук бумаги. Я поднял упадшее, и неотдал ему. Необличи, меня любезной читатель в моем воровстве; с таким условием, я и тебе сообщу, что я подтибрил. Когдаже прочтешь, то знаю, что кражи моей наружу невыведешь; ибо нетот один вор кто крал, но и тот кто принимал, так писано в законе Руском. Признаюсь, я на руку [92] нечист; где что немного похожее на разсудительное увижу, то тот час стяну; смотри, ты неклади мыслей плохо. Кто мир нравственной уподобил колесу, тот сказав великую истину, неиное что может быть сделал, как взглянул на круглой образ земли и других великих в пространстве носящихся тел, изрек только то, что зрел. Поступая в познании естества, откроют может быть смертные, тайную связь, веществ духовных или нравственных, с веществами. На мартиниста похоже, на ученика Шведенборга И покаюся тебе, как отцу духовному, я лучше ночь просижу с пригоженькою девочкою, и усну упоенный сладострастием в объятиях ее, нежели зарывшись в Еврейския или Арабския буквы, в цыфири, или Египетские Иероглифы, потщуся отделить дух мой от тела и рыскать в пространных полях бредоумствований, подобен древним и новым духовным Витязям. Когда умру, будет время довольно на неосязательность, и душенька моя на бродится досыта. Оглянись назад, кажется еще время то за плечами близко, в которое царствовало суеверие, и весь, его причет, невежество, рабство, инквизиция, и многое кое что. Давно [94] ли то было, как Вольтер кричал против суеверия до безголосицы; давно ли Фридрих неутолимой его был враг нетокмо словом своим и деяниями, но, что для него страшнее, державным своим примером. Но в мире сем всё приходит на прежнюю степень, ибо всё в разрушении свое имеет начало. Животное, прозябаемое, родится, ростет, дабы произвести себе подобных, потом умереть и уступить им свое место. Бродящие народы, собираются во грады, основывают Царства, мужают, славятся, слабеют, изнемогают, разрушаются. Места пребывания их невидно; даже имена их погибнут. Христианское общество в начале было смиренно, кротко, скрывалося в пустынях и вертепах, потом усилилось, вознесло главу, устранилось своего пути, вдалося суеверию; в изступлении шло стезею народам обыкновенною; воздвигло начальника, разширило [95] его власть, и Папа стал всесильный из Царей. Лутер начал преобразование, воздвиг раскол, изъялся из под власти его, и много имел последователей. Здание предъубеждения о власти Папской рушиться стало, стало изчезать и суеверие; истина нашла любителей, попрала огромной оплот предразсуждений, но не долго пребыла в сей стезе. Вольность мыслей вдалася необузданности. Не было ничего святаго, на все посягали. Дошед до краев возможности, вольномыслие возвратится вспять. Сия перемена в образе мыслей предстоит нашему времени. Недошли еще до последняго края безпрепятственнаго вольномыслия, но многие уже начинают обращаться к суеверию. Разверни новейшия таинственныя творения, возмнишь быти во времена схоластики и словопрений, когда о речениях заботился разум человеческий, немысля о том, был ли в речении [96] смысл. Когда задачею любомудрия почиталося и на решение изследователей истинны, отдавали вопрос, сколько на игольном острии может уместиться душ. Если потомкам нашим предлежит заблуждение, если оставя естественность гоняться будут за мечтаниями, то весьма полезной бы был труд писателя, показавшаго нам из прежних деяний, шествие разума человеческаго, когда сотрясший мглу предъубеждений он начал преследовать истину до выспренностей ея, и когда утомленный так сказать своим бодрствованием, растлевать начинал паки свои силы, томиться и низпускаться в туманы предразсудков и суеверия. Труд сего писателя безполезен небудет: Щастливыми назваться мы можем: Ближние наши потомки щастливее нас еще быть могут. Но пары в грязи омерзения почившие, уже воздымаются и предъопределяются объяти зрения круг. Блаженны, если не узрим новаго Магомета ; час заблуждения еще отдалится. Внемли, когда в умствованиях, когда в суждениях о вещах нравственных и духовных начинается ферментация и возстает муж твердый и предприимчивый, на истинну или на прельщение, тогда последует премена Царств, тогда премена в исповеданиях. На лествице, по которой разум человеческий низходить долженствует во тьму заблуждений, если покажем [98] что либо смешное и улыбкою соделаем добро, блаженны наречемся. Бродя из умствования в умствование, о возлюбленные, блюдитеся, да невступите на путь следующих изследований. На сие возразил Бен Газас: Гордитеся, тщеславные созидатели градов, гордитесь, основатели Государств; мечтайте, что слава имени вашего будет вечна; столпите, камень на камень до самых облаков; изсекайте изображения ваших подвигов, и надписи дела ваши возвещающия. Полагайте, твердыя основания правления, законом непременным. Время с острым рядом зубов смеется вашему кичению. Где мудрые Солоновы и Ликурговы законы вольность Афин и Спарты утверждавшие? Великолепные оных остатки, служат [] убежищем блеющему скоту во время средиденнаго зноя. Не радостными слезами благодарения всевышнему отцу они орошаемы, но смрадными извержениями скотскаго тела. В таковых размышлениях подъезжал я к Новугороду смотря на множество монастырей вокруг онаго лежащих. Сказывают, что все сии монастыри, даже и на пятнатцать верст растоянием от города находящиеся, заключалися в оном; что из стен его могло выходить до ста тысячь войска. Известно, по летописям, что Новгород имел народное правление. Хотя у их были Князья, но мало имели власти. Вся сила правления, заключалася в посадниках и тысяцких. Народ в собрании своем на вече, был истинный Государь. Область Новогородская простиралася [] на Севере даже за Волгу. Сие вольное Государство стояло в Ганзейском союзе. Торговля была причиною его возвышения. Внутренния несогласия и хищной сосед совершили его падение. На мосту вышел я из кибитки моей, дабы насладиться зрелищем течения Волхова. Неможно было, чтобы непришел мне на память поступок Царя Ивана Васильевича по взятии Новагорода. Уязъвленный сопротивлением сея республики, сей гордый, зверский, но умный властитель, хотел ее раззорить до основания. Мне зрится он с долбнею на мосту стоящ, так иные повествуют, приносяй на жертву ярости своей, старейших и начальников Новогородских. Но какое он имел право свирепствовать против них; какое он [] имел право присвоять Новгород? То ли, что первые великие Князья Российские жили в сем городе? Или что он писался Царем всея Русии? Или что Новогородцы были Славенскаго племени? Но на что право, когда действует сила? Может ли оно существовать, когда решение запечатлеется кровию народов? Может ли существовать право, когда нет силы на приведение его в действительность. Много было писано о праве народов; нередко имеют на него ссылку; но законоучители непомышляли, может ли быть между народами судия. Когда возникают между ими вражды, когда ненависть, или корысть устремляет их друг на друга, судия их есть мечь. Кто пал мертв или обезоружен, тот и виновен; повинуется непрекословно сему решению, и аппеллации на оное нет. Он наг, алчущ, жаждущ. Все что взять может на удовлетворение своих нужд, все присвояет. Если бы что тому возпрепятствовать захотело, он препятствие удалит, разрушит, и приобретет желаемое. Новогородцы с великим Князем Ярославом Ярославичем вели войну, и заключили писменное примирение. Новогородцы сочинили писмо для защищения своих вольностей и утвердили оное пятидесятью осьмию печатьми. Новогородцы запретили у себя обращение чеканной монеты, введенной Татарами в обращение. Новгород стоял в Ганзейском союзе. В Новегороде был колокол, по звону котораго народ собирался на вече для разсуждения о вещах общественных. В году — в году — в году — году — году Новгород стоял на прежнем месте. Но, не всё думать о старине, не всё думать о завтрешнем дне. Если безпрестанно буду глядеть на небо, несмотря на то что под ногами, то скоро споткнусь и упаду в грязь Как ни тужи, а Новагорода по прежнему не населиш. Что бог даст в перед. Пойду к Карпу Дементьичу. По пословице [] щастливой к обеду. Я ему как и другие пособил записаться в имянитые граждане. Дед мой будто должен был по векселю рублей; кому, того незнаю, с году. Карп Дементьичь в вексель где то купил, и какой то приладил к нему протест. Явился он ко мне с искусным. По одну сторону меня, сел сын хозяйской, а по другую посадил Карп Дементьичь свою молодую невестку. Дай мне карандаш, и листочик бумашки. Я тебе во удовольствие, нарисую всю честную компанию; и тем тебя причастным сделаю, свадебной пирушке, хотя бы ты на Алеутских островах бобров ловил. Если точных неспишу портретов, то доволен буду их силуетами. Лаватер и по них учит узнавать кто умен и кто глуп. Карп Дементьичь седая борода, в восемь вершков от нижней губы. Нос кляпом, глаза ввалились, брови как смоль, кланяется об руку, бороду гладит, всех величает: В шесдесят лет, бела как снег и красна как маков цвет, губки всегда сжимает кольцом; ренскаго непьет, перед обедом полчарочки при гостях, да в чулане стаканчик водки. Прикащик мужнин хозяину на щете показывает Прикащики мужнины Аксиньины камердинеры. Ни уса ни бороды а нос уже багровой, бровями моргает в кружок острижен, кланяется гусем, отряхая голову и поправляя волосы. В Петербурге был сидельцем. На аршин когда меряет, то спускает на вершок; за то его отец любит как сам себя; на пятнадцатом году матери дал оплеуху. Брови в нитку, чернее сажи. В компании сидит потупя глаза, но во весь день от окошка неотходит и пялит глаза на всякаго мущину. Под вечерок стоит у калитки. Подарок ее любезнова муженька, для перваго [] дни; — а у кого догадка есть, тот знает за что. Но любезный читатель ты уже зеваеш. Полно видно мне снимать силуеты. Твоя правда; другова небудет, как нос да нос, губы да губы. Я и того непонимаю как ты на силуете белилы и румяна распознаеш. Карп Дементьичь, чем ты ныне торгуеш? В Петербург неездиш, льну не привозиш, ни сахару, ни кофе, ни красок непокупаеш. Мне кажется, что торг твой тебе был не в убыток. Но на силу бог спас. Получив одним годом изрядной барышок, я жене построил здесь дом. На следующей год был льну неурожай, и я немог поставить что законтрактовал. Вот от чего я торговать перестал. Ты забрал тысячь на двадцать Да, помню; на них пришла головная боль. Да чем могут заимодавцы мои на меня жаловаться? Я им отдал все мое имение. С тех пор как я пришел в несостояние, парень мой торгует. Нынешним летом, слава богу, поставил льну на двадцать тысячь. Алексей Карповичь только что улыбается. Прикушай, прикушай, — я почувствовал, что у меня щеки начали рдеть, и под конец пира я бы как и другие напился пьян. Но по щастию, век за столом сидеть нельзя, так как всегда быть умным невозможно. И по той самой причине, по которой я иногда дурачусь и брежу, на свадебном пиру я был трезв. Вышед от приятеля моего Карпа Дементьича, я впал в размышление. Введенное повсюду вексельное право , то есть строгое и скорое по торговым обязательствам взыскание, почитал я доселе, охраняющим доверие законоположением; почитал счастливым новых времен изобретением, для усугубления быстраго в торговле обращения, чего древним народам на ум неприходило. Но от чего же буде нет честности, в дающем вексельное [] обязательство, от чего оно тщетная. Еслибы строгаго взыскания, по векселям несуществовало, уже ли бы торговля изчезла? Не заимодавец ли должен знать кому он доверяет? О ком законоположение более пещися долженствует, о заимодавце ли или о должнике? Кто более в глазах человечества заслуживает уважения, заимодавец ли теряющий свой капитал, для того что незнал кому доверил, или должник в оковах и в темнице. С одной стороны легковерность, с другой почти воровство. Тот поверил надеяся на строгое законоположение, а сей А если бы взыскание по векселям небыло столь строгое? Я начал опять думать, прежняя система пошла к чорту, и я лег спать с пустою головою. Между тем, как в кибитке моей лошадей переменяли, я захотел посетить, высокую гору, близь Бронниц находящуюся; на которой, сказывают, в древния времена, до пришествия, думаю, Славян, стоял храм, славившийся тогда издаваемыми в оном прорицаниями, для слышания коих, многие северные владельцы прихаживали. На том месте, повествуют, где ныне стоит село Бронницы, стоял известной в Северной древней истории, город Холмоград. Ныне же на месте славнаго древняго капища, построена малая церковь. Восходя на гору, я вообразил себя преселеннаго в древность, и пришедшаго, да познаю от державнаго божества грядущее, и обрящу спокойствие моей нерешимости. Божественный ужас [] объемлет мои члены, грудь моя начинает воздыматься, взоры мои тупеют и свет в них меркнет. Мне слышится глас грому подобный, вещаяй: По что, о дерзновенный! Ведай, что неизвестность будущаго, соразмерна бренности твоего сложения. Ведай, что предъузнанное блаженство, теряет свою сладость долговременным ожиданием, что прелестность настоящаго веселия, нашед утомленныя силы, немощна произвести в душе, столь приятнаго. Ведай что предузнанная гибель, отнимает безвременно спокойствие, отравляет утехи, ими же наслаждался бы, если бы скончания их непредузнал. Чего ищеши [] чадо безразсудное? Премудрость моя все нужное насадила в разуме твоем и сердце. Вопроси их во дни печали, и обрящеш утешителей. Вопроси их во дни радости, и найдеш обуздателей наглаго щастия. Возвратись в дом свой, возвратись к семье своей; успокой востревоженныя мысли; вниди во внутренность свою, там обрящеш мое божество, там услышиш мое вещание. Господи возопил я, се храм твой, се храм вещают истиннаго, единаго бога. На месте сем, на месте твоего ныне пребывания, повествуют, стоял храм заблуждения. Но немогу поверить о всесильный! Мощная десница [] твоя, невидимо всюду простертая, и самаго отрицателя всемогущия воли твоея, нудит признавати, природы строителя и содержателя. Если смертный в заблуждении своем, странными, непристойными и зверскими нарицает тебя именованиями, почитание его однако же, стремится к тебе предвечному, и он трепещет пред твоим могуществом. Егова, Юпитер, Брама; бог Авраама, бог Моисея, бог Конфуция, бог Зороастра, бог Сократа, бог Марка Аврелия, бог Христиан, о бог мой! Если в заблуждении своем смертные, казалося, не тебя чтили единаго, но боготворили они твои несравненныя силы, твои неуподобляемыя дела. Могущество твое везде и во всем ощущаемое, было везде и во всем покланяемо. Безбожник тебя отрицающий, признавая природы закон непременный, тебе же приносит тем хвалу; [] хваля тебя паче нашего песнопения. Ибо проникнутый до глубины своея изящностию твоего творения, ему предстоит трепетен. Сниди господи и воцарися в них. Ни малейшаго даже признака оных неосталося. Разсудок претит имети веру и самой повести; столь жаждущь он убедительных и чувственных доводов. Но некий тайный глас вещает мне, пребудет нечто во веки живо. В Зайцове на почтовом дворе нашел я давнышняго моего приятеля Г. Я с ним знаком был с ребячества. Редко мы бывали в одном городе; но беседы наши хотя нечасты, были однакоже откровенны. Крестьянкин долго находился в военной службе, и наскучив жестокостями оной а особливо во время войны, где великия насилия, именем права войны прикрываются, перешел в статскую. По нещастию его, и в статской службе неизбегнул того, от чего оставляя военную, удалиться хотел. Душу он имел очень чувствительную и сердце человеколюбивое. Дознанныя его столь превосходныя качества доставили ему место председателя уголовной палаты. Сперьва нехотел он на себя принять сего звания, но, помыслив несколько, сказал [] он мне: Сокрушим скипетр жестокости, который столь часто тягчит рамена невинности; да опустеют темницы, и да неузрит их оплошливая слабость, нерадивая неопытность, и случай во злодеяние да невменится николи. Колико мысль сия меня восхищает. Пойдем, ускорим отъезд мой. Может быть, скорое прибытие мое там нужно. Замедля, могу быть убийцею, непредупреждая заключения или обвинения прощением, или разрешением от уз. С таковыми мыслями поехал приятель мой к своему месту. Сколь же много удивился я, узнав от него, что он оставил службу, и намерен жить всегда в отставке. Я думал мой друг, говорил мне Г. Крестъянкин, что услаждающую разсудок, и обильную найду жатву в исполнении моея должности. Но вместо того нашел я в оной желчь и терние. Теперь наскучив оною, не в силах будучи делать добро, оставил место истинному хищному зверю. В короткое время он заслужил похвалу, скорым решением залежавшихся дел; а я прослыл копотким. Иные почитали меня иногда мздоимцем, за то, что не спешил отягчить жребия нещастных, впадающих в преступление нередко по неволе. До вступления моего в статскую службу, приобрел я лестное для меня название, человеколюбиваго начальника. Теперь самое то же качество, коим [] сердце мое толико гордилося, теперь почитают послаблением или непозволительною понаровкою. Видел я решения мои осмеянными в том самом, что их изящными делало; видел их оставляемыми без действия. С презрением взирал, что для освобождения действительнаго злодея, и вреднаго обществу члена, или дабы наказать мнимыя преступления, лишением имения, чести, жизни, начальник мой будучи не в силах, меня преклонить на беззаконное очищение злодейства, или обвинение невинности, преклонял к тому моих сочленов, и нередко я видел, благия мои расположения изчезавшими, яко дым в пространстве воздуха. Они же, во мзду своего гнуснаго послушания, получили почести, кои в глазах моих, столь же были тусклы, сколь их прельщали своим блеском. Нередко в затруднительных случаях, когда уверение в невинности [] названнаго преступником меня побуждало на мягкосердие, я прибегал к закону, дабы искати в нем подпору моей нерешимости; но часто в нем находил вместо человеколюбия жестокость, которая начало свое имела не в самом законе, но в его обветшалости. Несоразмерность наказания преступлению, часто извлекала у меня слезы. Я видел да и может ли быть иначе , что закон. И последней случай к таковым деяниям относящийся, понудил меня оставить службу. Ибо невозмогши спасти винных, мощною судьбы рукою, в преступление вовлеченных, я нехотел быть участником в их казни. Невозмогши облегчить их жребия, омыл руки мои в моей невинности, и удалился жестокосердия. В губернии нашей жил один дворянин, которой за несколько уже [] лет оставил службу. Вот его послужной список. Начал службу свою при дворе истопником, произведен лакеем, камерлакеем, потом мундшендком ; какия достоинства надобны для прехождения сих степеней придворныя службы, мне неизвестно. Но знаю то, что он вино любил до последняго издыхания. Пробыв в мундшенках лет 15, отослан был в Герольдию, для определения по его чину. Но он чувствуя свою неспособность к делам, выпросился в отставку, и награжден чином Коллежскаго Ассессора; с которым он приехал в то место, где родился, то есть в нашу губернию лет шесть тому назад. Отличная привязанность к своей отчизне, нередко основание имеет в тщеславии. Человек низкаго состояния, добившейся в знатность, или бедняк приобретший богатство, сотрясши всю стыдливости застенчивость, последний и слабейший [] корень добродетели, предпочитает место своего рождения на распростертие своея пышности и гордыни. Там скоро Ассессор нашел случай купить деревню, в которой поселился с немалою своею семьею. Если бы у нас родился Гогард то бы обильное нашел поле на карикатуры в семействе Г. Но я худой живописец; или если бы я мог в чертах лица читать внутренности человека, с Лаватеровою проницательностию, то бы и тогда картина Ассессоровой семьи была примечания достойна. Неимея сих свойств заставлю вещать их деяния, кои всегда истинныя суть черты душевнаго образования. Ассессор произошед из самаго низкаго состояния, зрел себе повелителем нескольких сотен себе подобных. Сие вскружило ему голову. Не один он жаловатся может, что употребление власти вскружает голову. Из сего судить можеш, как он обходился с крестъянами. Они у прежняго помещика были на оброке, он их посадил на пашню; отнял у них всю землю, скотину всю у них купил, по цене какую сам определил, заставил работать всю неделю на себя, а дабы они неумирали с голоду, то кормил их на господском дворе, и то по одному разу в день, а иным давал из милости месячину. Если которой казался ему ленив, то сек розгами, плетьми, батожьем, или кошками, смотря по мере лености; за действительныя [] преступления, как то, кражу, не унего но у посторонних, неговорил ни слова. Казалося будто хотел в деревне своей возобновить нравы, древняго Лакедемона или Запорожской сечи. Случилось, что мужики его для пропитания, на дороге ограбили проезжаго, другаго потом убили. Он их в суд за то неотдал, но скрыл их у себя, объявя правительству, что они бежали; говоря, что ему прибыли небудет, если крестьянина его высекут кнутом и сошлют в работу за злодеяние. Если кто из крестьян что нибудь украл у него, того он сек как за леность, или за дерзской или остроумной ответ, но сверх того надевал на ноги колодки, кандалы, а нашею рогатку. Много бы мог я тебе разказать его мудрых распоряжений; но сего довольно, для познания моего Ироя. Сожительница его полную власть имела над бабами. Помощниками в исполнении ея велений, [] были ея сыновья и дочери, как то и у ея мужа. Ибо сделали они себе правилом, что бы ни для какой нужды крестьян от работы неотвлекать. Во дворе людей было, один мальчик, купленной им в Москве, парикмахер дочерьнин; да повариха старуха. Плетьми или кошками секли крестьян сами сыновья. По щекам били, или за волосы таскали, баб и девок, дочери. Сыновья в свободное время, ходили по деревне или в поле играть и безчинничать с девками и бабами, и ни какая неизбегала их насилия. Дочери неимея женихов, вымещали свою скуку над прядильницами, из которых оне многих изувечали. Суди сам мой друг, какой конец мог быть таковым поступкам. Я приметил из многочисленных примеров, что Руской народ очень терпелив, и терпит до самой []. Сие самое и случилось с Ассессором. Случай к тому подал неистовой и безпутной, или лучше сказать, зверской поступок одного из его сыновей. В деревне его была крестьянская девка, недурна собою, сговоренная за молодаго крестьянина той же деревни. Она понравилась середнему сыну Ассессора, которой употребил все возможное, чтобы ее привлечь к себе в любовь; но крестъянка верна пребывала, в данном жениху ея обещании, что хотя редко в крестъянстве случается, но возможно. В воскресенье должно было быть свадьбе. Отец жениха по введенному у многих помещиков обычаю, пошел с сыном на господской двор, и понес повенечные два пуда меду, к своему господину. Сию то последнюю минуту дворянчик и [] хотел употребить на удовлетворение своея страсти. Взял с собой обоих своих братьев, и вызвав невесту чрез посторонняго мальчика на двор, потащил ее в клеть, зажав ей рот. Небудучи в силах кричать, она сопротивлялася всеми силами зверскому намерению своего молодаго Господина. На конец превозможенная всеми тремя, принуждена была уступить силе; и уже сие скаредное чудовище начинал исполнением умышленное, как жених возвратившись из господскаго дома, вошел на двор, и увидя одного из господчиков у клети, усумнился о их злом намерении. Кликнув отца своего к себе на помощь, он быстрее молнии полетел ко клети. Какое зрелище представилося ему. При его приближении затворилась клеть; но совокупныя силы двух братьев, немощны были удержать стремления разъяреннаго жениха. Он схватил близь [] лежащей кол, и вскоча в клеть, ударил вдоль спины хищника своея невесты. Они было хотели его схватить, но видя отца женихова, бегущаго с колом же на помощь, оставили свою добычу, выскочили из клети и побежали. Но жених догнав одного из них, ударил его колом по голове и ее проломил. Сии злодеи, желая отмстить свою обиду, пошли прямо к отцу, и сказали ему, что ходя по деревне, они встретились с невестою, с ней пошутили; что увидя жених ея, начал их бить, будучи вспомогаем своим отцем. В доказательство, показывали проломленную у одного из братьев голову. Раздраженный до внутренности сердца. Немедля велел привести пред себя всех трех злодеев, так. Представшим им пред него, первой вопрос [] его был о том, кто проломил голову его сыну. Жених в зделанном неотперся, разсказав все произшествие. Как ты дерзнул, говорил старой Ассессор, поднять руку на твоего господина? А хотя бы он с твоею невестою и ночь переспал на кануне твоея свадьбы, то ты ему за то должен быть благодарен. Ты на ней неженишся; она у меня останется в доме, а вы будете наказаны. По таковом решении, жениха велел он сечь кошками немилосердо, отдав его в волю своих сыновей. Побои вытерпел он мужественно; неробким духом смотрел, как начали над отцом его, то же производить изтязание. Но немог вытерпеть, как он увидел, что невесту господские дети, хотели вести в дом. Наказание произходило на дворе. В одно мгновение, выхватил он ее, из рук ее похищающих, и освобожденные побежали оба со двора. Сие видя барские [] сыновья перестали сечь старика, и побежали за ними в погоню. Жених видя, что они его настигать начали, выхватил заборину, и стал защищаться. Между тем, шум привлек других крестъян ко двору господскому. Они соболезнуя о участи молодаго крестъянина, и имея сердце озлобленное против своих господ, его заступили. Видя сие Ассессор подбежав сам, начал их бранить и перваго кто встретился ударил своею тростию столь сильно, что упал безчувствен на землю. Сие было сигналом к общему наступлению. Они окружили всех четверых господ, и коротко сказать, убили их до смерти на том же месте. Толико ненавидели они их, что ни один не хотел миновать, чтобы небыть участником в сем убийстве, как то они сами после призналися. В самое то время, случилось ехать тут исправнику той округи, с командою. Он [] был частию очевидным свидетелем сему произшествию. Взяв виновных под стражу, а виновных было половина деревни, произвел следствие, которое по степенно дошло до уголовной палаты. Дело было выведено очень ясно, и виновные во всем признавалися; в оправдание свое приводя только мучительские поступки своих господ, о которых уже вся губерния была известна. Таковому делу, я обязан был по долгу моего звания положить окончательное решение,. Разсматривая сие дело, я ненаходил достаточной и убедительной причины к обвинению преступников. Крестъяне убившие господина своего были смертоубийцы. Но смертоубийство сие небыло ли принужденно? Непричиною ли онаго сам убитой Ассессор? Если в арифметике из двух данных чисел третие следует непрекословно; [] то и в сем произшествии следствие было необходимо. Невинность убийц для меня по крайней мере, была математическая ясность. Если идущу мне, нападет на меня злодей, и вознесши над головою моею кинжал, возхочет меня им пронзить; убийцею ли я почтуся, если я предъупрежду его в его злодеянии, и бездыханнаго его к ногам моим повергну. Если нынешняго века скосырь, привлекший должное на себя презрение, восхочет оное на мне отомстить, и встретясь со мною в уединенном месте, вынув шпагу сделает на меня нападение, да лишит меня жизни или по крайней мере да уязвит меня; виновен ли я буду, если извлекши мой мечь на защищение мое, я избавлю общество от тревожущаго спокойствие его члена? Можно ли почесть деяние, оскорбляющим сохранность члена общественнаго, если я исполню его для моего спасения, если [] оно предъупредит мою пагубу, если без того благосостояние мое будет плачевно на веки? Исполнен таковыми мыслями, можеш сам вообразить терзание души моей, при разсмотрении сего дела. С обыкновенною откровенностию сообщил я мои мысли моим сочленам. Все возопили против меня единым гласом. Мягкосердие и человеколюбие, почитали они виновным защищением злодеяний; называли меня поощрителем убийства; называли меня сообщником убийцев. По их мнению при распространении моих вредных мнений, изчезнет домашняя сохранность. Может ли дворянин, говорили они, отъныне жить в деревне покоен? Может ли он видеть, веления его исполняемы? Если ослушники воли господина своего, а паче его убийцы, невинными признаваемы будут, то повиновение прервется, связь домашняя рушится, будет паки Хаос в начальных [] обществах обитающий. Земледелие умрет, орудия его сокрушатся, нива запустеет и безплодным поростет злаком; поселяне неимея над собою власти, скитаться будут в лености, тунеядстве и. Города почувствуют властнодержавную десницу разрушения. Чуждо будет гражданам ремесло, рукоделие скончает свое прилежание и рачительность, торговля изсякнет в источнике своем, богатство уступит место скаредной нищете, великолепнейшия здания обветшают, законы затмятся и поростут недействительностию. Тогда огромное сложение общества, начнет валиться на части, и издыхати в отдаленности от целаго; тогда престол царский, где ныне опора, крепость и сопряжение общества зиждутся, обветшает и сокрушится; тогда Владыка народов почтется простым гражданином, и общество узрит [] свою кончину. Сию достойную адския кисти картину, тщилися мои сотоварищи, предлагать взорам всех до кого слух о сем деле доходил. Председателю нашему, вещали они, сродно защищать убийство крестьян. Спросите какого он происхождения? Если неошибаемся, он сам в молодости своей изволил ходить за сохою. Всегда новостатейные сии дворяньчики, странныя имеют понятия о природном над крестьянами дворянском праве. Если бы от него зависело, он бы, думаем, всех нас поверстал в однодворцы, дабы тем уравнять с нами свое происхождение. Такими то словами, мнили сотоварищи мои, оскорбить меня, и ненавистным сделать всему обществу. Говорили, что я приял мзду, от жены убитаго Ассессора, да нелишится она крестъян своих, отсылкою их в работу, и что сия то истинная была причина [] странным и вредным моим мнениям, право всего дворянства вообще оскорбляющим. Несмысленные думали, что посмеяние их меня уязвит, что клевета поругает, что лживое представление добраго намерения, от онаго меня отвлечет! Сердце мое им было неизвестно. Незнали они, что нетрепетен всегда предстою, собственному моему суду, что ланиды мои нердели багровым румянцем совести. Мздоимство мое, основали они на том, что Ассессорша за мужнину смерть мстить нежелала, а сопровождаема своею корыстию, и следуя правилам своего мужа, желала крестъян избавить от наказания, дабы нелишиться своего имения, как то она говорила. С таковою прозьбою она приезжала и комне. На прощение заубиение ее мужа, я с ней был согласен; но разнствовали мы в побуждениях. Она уверяла меня, что сама довольно [] их накажет; а я уверял ее, что оправдывая. Скоро Наместник известен стал о моем по сему делу мнении, известен, что я старался преклонить сотоварищей моих на мои мысли, и что они начинали колебаться в своих разсуждениях, к чему однако же не твердость и убедительность моих доводов способствовали, но деньги Ассессорши. Будучи сам воспитан в правилах неоспоримой над крестьянами власти, с моими разсуждениями он немог быть согласен, и вознегодовал усмотрев, что они начинали в суждении сего дела преимуществовать, хотя ради различных причин. Посылает он за моими сочленами, увещевает их, представляет гнусность таких мнений, [] что они оскорбительны для дворянскаго общества, что оскорбительны для верховной власти, нарушая ея законоположения; обещает награждение исполняющим закон, претя мщением неповинующимся оному; и скоро сих слабых судей не имеющих ни правил в размышлениях, ни крепости духа, преклоняет на прежния их мнения. Неудивился я, увидев в них перемену, ибо недивился и прежде в них воспоследовавшей. Сродно хвилым, робким и подлым душам содрогаться от угрозы власти, и радоваться ея приветствию. Наместник наш, превратив мнения моих сотоварищей, вознамерился и ласкал себя, может быть, превратить и мое. Для сего намерения позвал меня к себе, по утру в случившейся тогда праздник. Он принужден был меня позвать, ибо я нехаживал ни когда на сии безразсудныя поклонения, которыя гордость почитает [] в подчиненных должностию, лесть нужными, а мудрец мерзительными и человечеству поносными. Он избрал нарочно день торжественной, когда у него много людей было в собрании; избрал нарочно для слова своего публичное собрание, надеяся, что тем разительнее убедит меня. Он надеялся найти во мне или боязнь души, или слабость мыслей. Против того и другаго устремил он свое слово. Но я за нужное ненахожу пересказывать тебе всё то, чем надменность, ощущение власти, и предъубеждение к своему проницанию и учености одушевляло его витийство. Надменности его ответствовал я равнодушием и спокойствием, власти непоколебимостию, доводам. Но наконец содрогшееся сердце, разлияло свое избыточество. Чем больше видел я угождении в предстоящих, тем порывистее становился мой [] язык. Незыблемым гласом и звонким произношением возопил я наконец сице. Человек родится в мир равен во всем другому. Все одинаковые имеем члены, все имеем разум и волю. Следственно, человек без отношения к обществу, есть существо ни от кого независящее в своих деяниях. Но он кладет оным преграду, согласуется не во всем своей единой повиноваться воле, становится послушен велениям себе подобнаго, словом становится гражданином. Какия же ради вины, обуздывает он свои хотения? Для своея пользы скажет разсудок; для своея пользы скажет внутреннее чувствование; для своея пользы скажет мудрое законоположение. Следственно, где нет его пользы быть гражданином, там он и [] не гражданин. Следственно тот, кто восхощет его лишить пользы гражданскаго звания, есть его враг. Против врага своего, он защиты и мщения ищет в законе. Если закон, или не в силах его заступить, или того нехочет, или власть его неможет мгновенное, в предстоящей беде дать вспомоществование, тогда пользуется гражданин природным правом защищения, сохранности, благосостояния. Ибо гражданин, становяся гражданином, неперестает быть человеком, коего первая обязанность из сложения его произходящая, есть собственная сохранность, защита, благосостояние. Убиенной крестьянами Ассессор, нарушил в них право гражданина своим зверством. В то мгновение, когда он потакал насилию своих сыновей, когда он к болезни сердечной супругов, присовокуплял поругание, когда на казнь подвигался, видя сопротивление своему [] адскому властвованию; тогда закон стрегущий гражданина был в отдаленности, и власть его тогда была неощутительна; тогда возрождался закон природы, и власть обиженнаго гражданина, неотъемлемая законом положительным в обиде его, приходила в действительность; и крестьяне убившие зверскаго Ассессора, в законе обвинения неимеют. Сердце мое их оправдает опираяся на доводах разсудка, и смерть Ассессора хотя насильственная, есть правильна. Да невозмнит кто либо искать в благоразумии политики,. Гражданин, в каком бы состоянии небо родится ему ни судило, есть и пребудет всегда человек; а доколе он человек, право природы, яко обильный источник благ, в нем неизсякнет никогда; и тот, кто дерзнет его [] уязвить в его природной, и ненарушимой собственности, тот есть преступник. Горе ему если закон гражданский его ненакажет. Он замечен будет, чертою мерзения в своих согражданах, и всяк имеяй довольно сил, да отмстит на нем обиду, им соделанную. Наместник неговорил мне ни слова; изредка подымал на меня поникшие взоры, где господствовала ярость безсилия, и мести злоба. Все молчали в ожидании, что оскорбитель всех прав, я взят буду под стражу. Изредка из уст раболепия слышалося журчание негодования. Все отвращали от меня свои очи. Казалося, что близь стоящих меня, объял ужас. Неприметно удалилися они, как от зараженнаго смертоносною язвою. Наскучив зрелищем толикаго смешения гордыни с нижайшею подлостию, я удалился из сего собрания лстецов. Ненашед способов спасти невинных убийц, в сердце моем оправданных, я нехотел быть ни сообщником в их казни, ниже оной свидетелем; подал прошение об отставке и получив ее, еду теперь оплакивать плачевную судьбу крестъянскаго состояния, и услаждать мою скуку, обхождением с друзьями. Сей день путешествие мое было неудачно; лошади были худы, выпрягались по минутно; наконец спускаяся с небольшей горы, ось у кибитки переломилась и я далее ехать немог. Взяв посошок, отправился я вперед к почтовому стану. Но прогулка по большой дороге, неочень приятна для петербургскаго жителя, не похожа на гулянье, в летнем саду или в Баба , скоро она меня утомила, и я принужден был сесть. Между тем как я, сидя на камне, чертил на песке фигуры кой какия, нередко кривобокия и кривоугольныя; думал я и то и сё, скачет мимо меня коляска. Сидящей в ней увидев меня велел остановится — и я в нем узнал моего знакомаго. Времени довольно мне на размышление; ось переломилась. Погода по ветру, то слякоть, то ведро. Вот новинькое, Дурындин женился. Ему уже лет с восемдесят. Да вот к тебе письмо Читай на досуге; а мне нужно поспешать. Прости, — и разстались. Письмо было от моего приятеля. Охотник до всяких новостей, он обещал меня в отсутствии снабжать оными, и сдержал слово. Между тем, к кибитке моей подделали новую ось, которая по щастию была в запасе. На сих днях совершился здесь брак между 78 летним молодцом и 62 летней молодкою. Причину толь престарелому спарению отгадать тебе трудненько, если оной нескажу. Распусти уши мой друг, и услышиш. Была за мужем за купцом неудачно торговавшим; лицом смазлива; оставшись после мужа бедною сиротою, и ведая о жестокосердии собратий своего мужа, незахотела прибегнуть к прошению надменной милостыни, но заблаго разсудила, кормиться своими трудами. Доколе красота юности водилась на ея лице, во всегдашней была работе, и щедрую получала от охотников плату. Но сколь скоро приметила, что красота ее начинала [] увядать, и любовныя заботы уступили место скучливому одиночеству, то взялась она за ум, и ненаходя больше покупщиков на обветшалые свои прелести, начала торговать чужими, которые если невсегда имели достоинство красоты, имели хотя достоинство новости. Сим способом нажив себе несколько тысячь, она с честию изъялась из презрительнаго общества сводень, и начала в рост отдавать деньги, своим и чужим безстыдством нажитыя. По времени забыто прежнее ее ремесло; и бывшая сводня стала, нужная в обществе мотов тварь. Прожив покойно до 62 лет, нелегкое надоумило ее собраться за муж. Все ея знакомые тому дивятся. Приятельница ее ближняя Н Какой нибудь насмешник выдумал сию басню. Ты с ума сошла. Неужели старая кровь разъигралась; неужели какой молокосос подбился к тебе под крылошко? Я мужа беру посебе Да то я знаю, что придет по тебе. Но вспомни, что уже нас любить нельзя и недля чего, разве для денег. Я такого невозьму, которой бы мне мог изменить. Жених мой меня старее 16 годами. Приезжай завтра в вечеру; ты увидишь, что лгать нелюблю. А хотя и так, ведь он не на тебе женится, но на твоих деньгах. А кто ему их даст? Я в первую ночь так необезумею, что бы ему отдать все мое имение; уже то время давно прошло. Табакерочка золотая, пряжки серебреные, и другая дрянь оставшаяся у меня в закладе, которой с рук нельзя сбыть. Вот весь барыш любезнаго моего женишка. А естли он неугомонно спит, то сгоню с постели. Сверх того, что в нынешние времена, нехудо иметь хорошей чин, что меня называть будут: А ныне сиди, сиди, все одна; да и того удовольствия [] неимею, когда чхну, чтоб кто говорил: А как муж будет свой, то какой бы насморк ни был, все слышать буду: Сего дня умное, завтра глупое в моде. Надеюсь, что и ты много увидишь дурындиных. Если неженидьбою всегда они отличаются, то другим чем либо. А без дурындиных Свет не простоял бы трех дней. В Крестьцах был я свидетелем разстания у отца с детьми, которое меня тем чувствительнее тронуло, что я сам отец и скоро может быть с детьми разставаться буду. Нещастной предразсудок дворянскаго звания, велит им ити в службу. Одно название сие приводит всю кров в необычайное движение! Тысячу против одного держать можно, что изо ста дворянчиков вступающих в службу, 98 становятся повесами, а два под старость, или правильнее сказать два в дряхлыя их, хотя нестарыя лета, становятся добрыми людьми. Прочие происходят в чины, расточают или наживают имение, и проч. Недля того, что бы служба сама по себе, развращала нравы; но для того, что бы со зрелыми нравами надлежало начинать службу. Штаб Офицер семнадцати лет; Полковник двадцатилетней; Генерал двадцатилетней; Камергер Сенатор, Наместник, начальник войск. И какому отцу незахочется, что бы дети его, хотя в малолетстве, были в знатных чинах, за которыми идут в след богатство, честь и разум. Выучился чистенько наряжаться, играть в карты, картами доставать прокормление, говорить обо всем ни чего немысля, тяскаться по [] девкам, или врать чепуху барыням. Каким то образом фортуна вертясь на курей ножке, приголубила его; и сынок мой небрея еще бороды, стал знатным боярином. Возмечтал он о себе что умнее всех на свете. Чего добраго ожидать от такого полководца или градоначальника? Небольно ли сердцу твоему, что сынок твой, знатной боярин, презирает заслуги и достоинства, для того, что их участь пресмыкаться в стезе чинов, пронырства гнушаяся? Невозрыдаеш ли ты, что сынок твой любезной, с приятною улыбкою отнимать будет имение, честь, отравлять и резать людей, не своими всегда боярскими руками но посредством лап своих любимцев. Крестицкой дворянин, казалося мне, был лет пятидесяти. Редкия седины едва пробивались сквозь светлорусыя власы главы его. Правильныя черты лица его, знаменовали души его спокойствие, страстям неприступное. Нежная улыбка безмятежнаго удовольствия, незлобием раждаемаго, изрыла ланиты его ямками, в женщинах столь прельщающими; взоры его, когда я вошел в ту комнату где он сидел, были устремлены на двух его сыновей. Очи его, очи благораствореннаго разсудка, казалися подернуты легкою пленою печали; но искры твердости и упования пролетали оную быстротечно. Пред ним стояли два юноши, возраста почти равнаго, единым годом во времени рождения, но не в шествии разума и сердца они разнствовали между собою. Ибо горячность родителя, ускоряла во младшем развержение ума, а любовь братня, умеряла успех в науках во старшем. В старшем взоры были тверды, черты лица незыбки, являли начатки души неробкой и непоколебимости в предприятиях. Взоры младшаго были остры, черты лица шатки и непостоянны. Но плавное движение оных, необманьчивый были знак благих советов отчих. А для сего то остаюся я на ниве моей. Недаждь, владыко всещедрый, недаждъ им скитатися за милостынею вельмож, и обретати в них утешителя! Да будет соболезнуяй о них их сердце; да будет им творяй благостыню, их разсудок. Да отнесет сие души вашей зыбление, совет мой во святая ее, да восколеблется она при моем воспоминовении, и дабуду отсутствен, оградою вам от зол и печалей. Прияв вас даже от чрева матерня в объятии мои, невосхотел николи, что бы кто либо был рачителем в исполнениях, до вас касающихся. Никогда, наемная рачительница некасалася телеси вашего, и никогда, наемный наставник некоснулся вашего сердца и разума. Неусыпное око моея горячности, бдело над вами денноночно, да не приближится вас оскорбление; и блажен нарицаюся, доведши вас до разлучения со мною. Но невоображайте себе, чтобы я хотел изторгнуть из уст ваших благодарность за мое о вас попечение, или же признание, хотя слабое, ради вас мною соделаннаго. Вождаем собственныя корысти [] побуждением, предприемлемое на вашу пользу, имело всегда в виду собственное мое услаждение. И так изжените из мыслей. Вы мне ничем необязаньи Не в разсудке, а меньше еще в законе, хощу искати твердости союза нашего. Он оснуется на вашем сердце.
Сколько сантиметровв 1 5 дециметра
Сколько восстанавливается кредитная история
Чертеж калибра пробки в компасе
Характеристика неформальных организаций
Как сделать рекламу в инстаграмме через фейсбук
Заболела кормлю ребенка
Сколько стоит крем неотон
Скачать программу для записи видео с экрана
Орловский способ печати
Где сейчас евгения феофилактова и антон гусев