Фанфики по фэндому «Фантастические твари и где они обитают / Fantastic Beasts and Where to Find Them»
Фантастические твари. Первые фанфики
Ваш браузер не поддерживается
Одиннадцать лет борьбы с собой и своими слабостями, почти восстановленная жизнь и вернувшееся ощущение контроля над собственной судьбой — все это оказалось под угрозой в то лето. Прекрасное, сладкое, губительное лето. История о том, как один альфа-мракоборец подыскивал себе пару. Пытаясь угодить своей коллеге-омеге, он во многом шел ей на уступки и даже сам не понял, как вышло так, что в один прекрасный день он переключился вниманием с нее на довольно стеснительного и зажатого Большой-пребольшой приквел к "Тварям" и ещё больший приквел к "Гарри Поттеру". Россия - огромная и загадочная страна, в которой всё не как у людей. Именно туда отправляют молодого Нью-Йоркского мракоборца Персиваля Грейвза. Среди сугробов и шапок-ушанок его ждут новые знакомства в лице британских агентов и загадочных русских аристократок, московские трущобы и роскошные балы. Продолжение фика "Утром в постели моей". Чтобы одолеть Гриндевальда, Грейвзу придётся собрать все свои силы и нарушить свои же правила, а Криденсу - смириться и показать, чему он научился за это время. АУ в которой магия является наркотиком, Геллерт Гриндевальд - наркодилером и магом, Персиваль Грейвз - фотографом сверхъестественного и лайф-коучем, а Криденс - полудемоном-инкубом. Продолжение фика "Завтра будет потом": И что происходит, когда Криденс начинает чувствовать вкус свободы - и власти. Тина Голдштейн - дочерью одного из радикалов. На первый взгляд их ничего не связывает - но это как посмотреть. В году, в год решающей битвы между Дамблдором и Грин-Де-Вальдом, в Хогвартс поступает Альфис, дочь знаменитого магозоолога Ньюта Скамандера и мракоборца Порпентины Скамандер. Расовая война есть даже здесь и чистокровная девочка вынуждена расти и наблюдать самой эту безмолвную битву, должна принять решение, на какой стороне будет она. Повлияет ли на неё жизнь в тени знаменитых родителей? Или она сама затмит их подвиги? Чем может заниматься глава отдела магического правопорядка МАКУСА в вынужденном отпуске в чужой стране? Конечно же работать под прикрытием, заводя новые знакомства и раскрывая тайны старых друзей. У Ньютона Скамандера есть секрет, который отличает его от остального Морского Народа, секрет, который может втянуть его в магическую войну, частью которой он быть не желает. Персиваль Грейвс никогда не думал, что для предотвращения этой войны ему придется нянчиться с не совсем человеком. Тем более он не думал, что влипнет так сильно. Она не знала кто её соулмейт. Она, как и многие до неё, не видела его лица, только размытую тень, и слышала красивый мелодичный голос. Очередная версия событий после того, как неожиданно выяснилось: Криденс не погиб во время событий в метро. Минул первый месяц лета, а Гарри не получил ни одного письма от друзей. Потеряв связь с Магическим Миром, Поттер не отчаивается, а ворует безделушки. Кто же знал, что не только волшебник влияет на своего зверя, но и зверь на волшебника? И что делать, если ты немножко анимаг, а твоя внутренняя зверушка уж очень любит блестящие вещички? Появление Геллерта Грин-де-Вальда посреди Нью-Йорка прямо на глазах у президента МАКУСА вызвало настоящую истерию у всего магического сообщества. Его арест считали настоящей победой. Но открытым остается вопрос: Возможно, история эта началась еще задолго до этих событий? Может, ответ на этот вопрос даст одна из шестеренок МАКУСА, девушка, работавшая под началом Грейвса вот уже несколько лет? Тина с Персивалем встречаются и в один прекрасный день она находит в подвале его дома странную коробочку с зельями. Как же любопытная дама обойдётся без приключений? Конечно же их все нужно испробовать! Криденс и Грейвс эти имена я могу повторять бесконечно - В НИХ СТОЛЬКО ВСЕГО! Глава многомиллионной интернет компании и его секретарь. Всё те же характеры, согласно канона, но иная обстановка. В Нью-Йорке появилась новая секта. Брат Гедеон — верный последователь нового учения — продаёт книги и надеется на лучшую жизнь. Однажды поздним вечером он пытается продать Персивалю Грейвзу, сотруднику Департамента полиции Нью-Йорка, очередной экземпляр. Медленно, но верно петля начинает затягивать этих двоих. Не стоит играть со временем. Смотреть в прошлое, предугадывать будущее, не ценить настоящее. Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ. Ваш браузер не поддерживается скрыть. Toggle navigation Фанфики Авторы Популярное. Все Ждут критики 1. Colin Farrell , Ezra Miller , Фантастические твари и где они обитают Фантастические звери и места их обитания кроссовер Пэйринг или персонажи: NC — фанфики, в которых могут быть детально описаны эротические сцены, насилие либо какие-то другие тяжёлые моменты. Романтика — фик о нежных и романтических отношениях. Как правило, имеет счастливый конец. Возможно как благополучное, так и печальное разрешение конфликта. Также это может быть другая развилка канонных событий. Бывает как обоюдным, так и односторонним. Размер часто превышает средний роман. Примерно от 70 машинописных страниц. Фантастические твари и где они обитают Фантастические звери и места их обитания Пэйринг или персонажи: Очень много оригинальных персонажей Рейтинг: R — фанфики, в которых присутствуют эротические сцены или насилие без детального графического описания. Ангст — сильные переживания, физические, но чаще духовные страдания персонажа, в фанфике присутствуют депрессивные мотивы и какие-то драматические события. Акцент на действиях, не на диалогах и отношениях. ОМП — Оригинальный мужской персонаж, появляющийся в мире канона чаще всего как один из главных героев. Константин , Пропащие ребята , Фантастические твари и где они обитают Фантастические звери и места их обитания кроссовер Пэйринг или персонажи: Oxxxymiron , Фантастические твари и где они обитают Фантастические звери и места их обитания кроссовер Пэйринг или персонажи: AU — рассказ, в котором герои из мира канона попадают в другой мир или другие обстоятельства, никак с каноном не связанные. Альфис Скамандер и другие. Юмор — юмористический фанфик. Насилие — описание действий насильственного характера обычно не сексуальных. G — фанфики, которые можно читать любой аудитории. Соулмейты — Вселенная, где люди распределились так, что с рождения каждого человека ждет его вторая половинка. Предначертанные персонажи опознают друг друга по заведомо определенным признакам, чаще всего меткам. Драббл — отрывок, который может стать настоящим фанфиком, а может и не стать. Часто просто сцена, зарисовка, описание персонажа. Фантастические твари и где они обитают Фантастические звери и места их обитания Рейтинг: UST — Персонажи испытывают влечение друг к другу, но по каким-либо причинам не вступают в сексуальный контакт или даже в открытое романтическое взаимодействие. Размер от одной машинописной страницы до Среди тем таких фиков — физическое и сексуальное насилие, нанесение увечий, самоубийство и так далее. Персиваль Грейвс, Иллирия Мора ОЖП , Геллерт Грин-де-Вальд, Альбус Дамблдор. Драма — конфликтные отношения героев с обществом или друг с другом, напряженные и активные переживания различных внутренних или внешних коллизий. ОЖП — Оригинальный женский персонаж, появляющийся в мире канона чаще всего как один из главных героев. Мини — маленький фанфик. Миди — средний фанфик. Гарри Поттер , Фантастические твари и где они обитают Фантастические звери и места их обитания кроссовер Пэйринг или персонажи: Повседневность — описание обычных повседневных будней или бытовых ситуаций. Секс с использованием посторонних предметов — использование разнообразных посторонних предметов для получения сексуального удовлетворения. Смерть основного персонажа — фанфик, в котором один или несколько основных персонажей умирают. Вернуться к мобильной версии Десктопная версия сайта Служба поддержки Новости сайта Миссия сайта Дисклеймер Правила FAQ Реклама на сайте.
никогда не будут вместе — фанфик по фэндому «Фантастические твари и где они обитают (Фантастические звери и места их обитания)»
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ. Ваш браузер не поддерживается скрыть. Toggle navigation Фанфики Авторы Популярное. Фантастические твари и где они обитают Фантастические звери и места их обитания Основные персонажи: Геллерт Грин-де-Вальд, Криденс Бэрбоун, Лэнгдон Шоу, Персиваль Грейвз, Серафина Пиквери Пэйринг: R — фанфики, в которых присутствуют эротические сцены или насилие без детального графического описания. Романтика — фик о нежных и романтических отношениях. Как правило, имеет счастливый конец. Возможно как благополучное, так и печальное разрешение конфликта. Также это может быть другая развилка канонных событий. ОМП — Оригинальный мужской персонаж, появляющийся в мире канона чаще всего как один из главных героев. Бывает как обоюдным, так и односторонним. Макси — большой фанфик. Размер часто превышает средний роман. Примерно от 70 машинописных страниц. Семнадцать дней поздней весны. Гриндевальд как двигатель прогресса. Скачать в txt Скачать в ePub Скачать в pdf Скачать в fb2. Конкурс, мероприятие, флешмоб, объявление, обращение к читателям Все это автору следовало бы оставить для других мест. Подборка цитат, изречений, анекдотов, постов, логов, переводы песен Текст состоит из скопированных кусков и не является фанфиком или статьей. Если текст содержит исследование, основанное на цитатах, то он не нарушает правил. Текст не на русском языке Вставки на иностранном языке допустимы. Намеренная провокация или оскорбление Автор создал текст с целью потроллить читателей. Не путать со стёбом или пародией. Плагиат Пользователь, опубликовавший работу, не является настоящим ее автором или переводчиком. Плагиатом считается копирование текста и выдача его за свой. Если у вас украли идею или персонажей - не стоит слать жалобу, мы не сможем вам помочь. В этом случае обращайтесь к автору напрямую. Пожалуйста, приведите ссылку, которая могла бы подтвердить настоящее авторство, и пояснения, почему вы считаете данную работу плагиатом: Список признаков или причин, плюсы и минусы, анкета персонажей Перечисление чего-либо не является полноценным фанфиком, ориджиналом или статьей. Если в работе задействованы персонажи, не достигшие возраста согласия, или она написана по мотивам недавних мировых трагедий, обратитесь в службу поддержки со ссылкой на текст и цитатой проблемного фрагмента. Отмена Отправить сообщение администрации. Рука, опиравшаяся на трость, побелела от усилий. Вторую он прятал в кармане крепко сжатой в кулак: Пальцы плохо слушались, подпись на документах выходила неразборчивой. Свитки переписывал судебный секретарь — от самопишущих перьев упрямый старик отказывался. Да и обыватели будут в восторге. Крэйг даже не моргнул. После отстранения Пиквери они встречались лишь раз, на назначении Крэйга временно исполняющим обязанности президента. И тогда, и теперь перед Персивалем будто стоял парадный генеральский портрет в полный рост, а не живой человек. На морщинистом лице застыла маска беспристрастности. Тоже собираетесь выдвигать свою кандидатуру? Об этом за спиной Персиваля в аврорате говорил каждый второй, а думал каждый первый — о том, как удобно было бы магу его родословной и положения выступить вперед, взять на себя ответственность, заявить о своем участии в выборах, пока не померкла еще история с Вифанией, обскуром, Гриндевальдом и раскрытием Пиквери. Мы стоим здесь только благодаря тому, что предыдущий президент оступился. Мое место подходит мне лучше чужих. Крэйг усмехнулся — уголки сухих губ дрогнули под пожелтевшими от табака усами. Потом медленно, как человек, не привыкший доверять даже собственному телу, с заметным усилием опустился в кресло. Поморщился, скользнув взглядом по окнам, за которыми плескалась мутная вода Темзы, высоко поднявшаяся в лабиринте каменных оков. После Пиквери здесь ничего не меняли — выжидали, чем закончатся выборы. Крэйг не давал никаких указаний, ни словом не показал, что надеется на благополучный для себя исход, но в Конгрессе никто не обманывался: Крэйг жестом пригласил сесть в кресло напротив. Щелкнув узловатыми пальцами больной руки, разжег трубку, неспешно раскурил ее, с жадностью и видимым удовольствием выпуская сизые струйки ароматного дыма из покрасневших ноздрей. Вы знали ее гораздо лучше, чем я. Если у вас накопились вопросы к бывшей начальнице, думаю, вы предпочли бы задать их с глазу на глаз. Что ж, пора, — на очередном выдохе он сыто прикрыл глаза. С чего вы взяли, что сейчас, после двух недель гробового молчания в заточении под землей, она станет со мной говорить? Мы не были друзьями. Тюрьма, в которой она заключена, — место, чрезвычайно жестокое к своим гостям. Пиквери готова сотрудничать, вот увидите. А если не готова прямо сейчас, то свыкнется с этой мыслью, как только увидит крошечный луч надежды после недель темноты. Хоть Мордреду и Моргане, если придется. Не стоит позволять им свободно выступать перед судом и слушателями. Вряд ли они станут нас хвалить. До выборов осталось слишком мало времени и много — невыполненных обещаний. Надеюсь, вы не читаете газеты. Там не стесняются в выражениях, описывая скандал в Конгрессе. Крэйг снова затянулся, откинувшись затылком на спинку, ответил: Не мне вам рассказывать, как здесь все устроено. Люди слишком сильно хотят знать, кого во всем винить. Сейчас правда едва ли не опаснее лжи. На старческой шее натянулась красная морщинистая кожа, запах жженого табака стал сильнее. Каменная горгулья, охранявшая один из президентских секретеров, недовольно прикрыла когтистой лапой нос. Ей будет выгодно молчать. Но как быть с историей, на которой настаивает Гриндевальд? Только представьте эти заголовки: Более того, этот артефакт безо всякого на то права, нарушая десятки законов вовлеченных в войну стран, вывез ее собственный отец, занимавший тогда пост в МАКУСА. Крэйг потер ладони, будто вдруг озяб. Тощие вздернутые плечи опустились под строгим мундиром. Рог Молоха последние пару веков считался безнадежно утерянным — лучше бы так и было. Он незаконным путем попал в руки Аттиуса Пиквери в неразберихе бесконечных войн. От дыма щипало глаза. Похищение артефакта — не просто кража. Мы продолжим делать вид, что ничего не произошло, а потом кто-то проболтается. Кража и скандал — не самые страшные слова, которыми можно описать произошедшее. Условия сделки придется хранить в полнейшей тайне как минимум с десяток лет. Как вы это объясните? А пока предлагаю думать, что мы делаем то, что должно, в непростые для американских магов дни. Давайте решим все тихо, — сказал Крэйг, потом успокаивающим тоном добавил: Пиквери опасна и знает достаточно, чтобы утопить многих членов Конгресса. К тому же, она нравится людям больше, чем я, старик из прошлой эпохи. Он будто бы замялся, прежде чем продолжать, но смотрел так же прямо: Не хочу сказать ничего дурного лично о вас, мистер Грейвз, но аврор во главе магической Америки может стать еще одним признаком наступления темных времен. Предвестником войны, которой по-настоящему жаждет лишь один человек. Через две недели появился второй, чуть светлее, покроем больше напоминавший одежду мистера Грейвза. Его Криденс даже не тронул и, не глядя в глаза, тем же вечером попросил: Кровать в комнате была односпальной, неширокой, зато на ней удавалось вытянуться во весь рост, не свешивая ноги с края и не подтягивая колени к животу. Пружины матраса не царапали спину и бока, одеяло весило не больше, чем пуховая накидка. Хлопковые простыни и наволочки были самыми простыми на вид, но хорошо пахли и были приятными на ощупь. Окна спальни выходили на север. В тени лежал снег, с появлением солнца начинало сильно пахнуть талой водой. Мистер Грейвз уходил из дома все раньше, а возвращался позже, глаза казались совсем черными из-за залегших под ними теней. Чтобы не оставаться один на один с темнотой, Криденс дожидался рассвета и только тогда отправлялся спать. Кошмары не возвращались, но он их ждал — ждал каждый вечер, неплотно затворив за собой дверь, укладываясь в постель, задувая свечу. На столе рядом с окном все быстрее росла стопка книг, одолженных в библиотеке госпиталя или заимствованных из личной библиотеки Грейвзов: Криденс брался то за одну, то за другую, глотал их быстрее, чем успевал переварить. До многого доходил своим умом лишь спустя много дней после прочтения, но остановиться уже не мог. Он даже упросил мадам Эрбе дать ему пару специальных учебников по травам. Та нехотя согласилась, предварительно взяв обещание, что он не станет пытаться варить зелья сам. Колдовать Криденс не пробовал, не решался даже проговаривать заклинания вслух. А мистер Грейвз не настаивал. В последние дни казалось, тот едва замечал его присутствие: Криденс старался возвращать дышавшие на ладан фолианты на полки не позже, чем раз в пару недель: Некоторые чувствительно прищемляли пальцы при попытке открыть их без вежливого приветствия, другие рычали. Третьи скалили настоящие клыки — чтобы усмирить их, нередко приходилось призывать на помощь старшего домового эльфа, который ворчал себе под нос и не слишком радовался тому, что ему на старости лет приходятся няньчиться с незнакомым мальчишкой. Во время первой экскурсии по дому тот был особенно суров. Вторая и третья — под научную. Четвертая — архив семьи. Пятая — та, куда лучше заходить с волшебной палочкой наготове: В шестой и седьмой хранятся неразобранные свитки, на которые хозяину никогда не хватает времени. Домовик чопорно поджал губы, погремел связкой ключей, бросив неодобрительный взгляд на мистера Грейвза. И все же мудро ли отдавать ключи-от-всех-дверей молодому господину, который недостаточно знает о правилах магических домов? Он обернулся к Криденсу: Мадам Эрбе называла это неизбежным побочным эффектом зелья разделенного сна. Образы, изредка подбрасываемые чужим воображением, были туманны: Ощущения медленно затухали, слабея с каждым разом, и не причиняли неудобств. Его собственные мысли со временем становились громче, заглушали беспокойный чужой поток. Криденсу бы радоваться этому. А он волей-неволей вдруг начал скучать. Куини не раз и не два пыталась объяснить, как должны работать инстинктивно выставляемые разумом щиты, но Криденсу все не хватало решимости отказаться от последней подпорки. Прежде чем идти к Пиквери, Персиваль плотнее задернул шторы на окнах, погасил все лампы, оставив одну свечу. Поморщившись, прижал палочку к виску, извлек нить воспоминания о последней встрече с Гриндевальдом и пустил ее в омут памяти. Вода подернулась туманом, в неглубокой чаше завертелась, разматываясь все шире и затягивая внутрь себя, серебряная спираль: Человек на полу, человек на коленях, человек, поднимающийся при виде него во весь рост. К счастью, это зелье на меня не действует — у меня к нему индивидуальная устойчивость. Как и ко многим ядам. Не рекомендую переводить дорогие ингредиенты почем зря. Не будете ли вы так любезны..? Тот лишь пожал плечами — оковы сильнее впились в посеревшую без солнечного света кожу. Жажда делает меня забывчивым. Хотите услышать интересную историю — придется отплатить добром. Персиваль наполнил небольшой кубок водой — она выглядела чистой, прозрачной, но пахла цветением. Поднес кубок к губам Гриндевальда, чувствуя, как к горлу подступает тошнота от вида быстро ходившего вверх-вниз, остро выпиравшего на похудевшей шее кадыка. Насытившись, сплюнул последний глоток себе под ноги, довольно вздохнул. Что вам угодно услышать? О том, как вам удалось заставить Пиквери устроить побег. Гриндевальд хмыкнул, снова опустился на каменный пол — плавным движением, которое могло бы обмануть кого угодно, если бы Персиваль не знал по опыту: С каждым днем тело и разум сдают — понемногу, поначалу совсем незаметно. Суставы щелкают, кости хрустят, позвоночник кажется слишком хрупким, чтобы и дальше выдерживать такое давление, а внутри селятся предшествующие безумию голоса. Пиквери лишь вовремя закрыла глаза и дала фору. Не думаете же вы, что во всей Америке не найдется ни одного здравомыслящего мага, который по своей воле захочет мне помочь? Впрочем, если это поможет вам пережить предательство — можете верить, что Пиквери была под Империо. Неплохая сказка для вашего нового президента и остальных олухов из Конгресса. Как видите, правда переоценена. Но я пришел не ради сказок, — заметил Персиваль. Время идет, выборы близятся, — он щелкнул языком. Более важной работы и представить нельзя. Но что вы сделаете, если я откажусь сотрудничать? Многие выбрали бы Круциатус — боль так выламывает тело, что со стороны припадок чем-то похож на пик страсти. Но лично я предпочитаю Империо. Он доверительно понизил голос: А сопротивление только усиливает ощущения. Или в лучших традициях ведения допросов станем чередовать одно с другим? Мое положение благодаря тому, что вы снова в тюрьме, а сговор с Пиквери раскрыт, устойчиво. Это риск, но я подожду. Готов поспорить, время здесь течет особенно медленно, — Персиваль помолчал, потом продолжил: Или даже через два. Гриндевальд встряхнулся, как взмокший от пробежки пес, мотнул головой, чтобы откинуть со лба упавшие на лицо грязные волосы. Американская тюрьма не худшее место, где я был, но, признаюсь откровенно, все это начинает действовать на нервы. Он по-прежнему не казался встревоженным, скорее наоборот — в потемневших глазах мерцали искры веселья: Он красноречиво покосился на свои ладони, которые было едва видно под магическими путами, дождался от Персиваля утвердительного кивка. Обвел взглядом камеру, откровенно забавляясь повисшей паузой. Задрал голову вверх, зажмурившись. Потом мягко и негромко, как заправский рассказчик, заговорил, и Персиваль не стал его прерывать: Нам сюда не носят газет, еще одно удручающее упущение, но могу представить, каким героем вы выглядите в прессе. Рыцарь, чьи доспехи чуть потускнели, а меч затупился, за годы испытаний не потерял веры в свое ремесло, спас сироту, привел в свой дом Другие персонажи, живущие бок о бок с вами, уверяю, ничуть не менее интересны. Сказка мадам Пиквери, к примеру, такова: Он видел Александра, Саладина, Ричарда Львиное Сердце и многих других. Им правили египетские фараоны, мусульманские халифы, христианские патриархи, османские султаны, ассирийские цари. Последний уцелевший клочок земли обетованной. Город пышных садов, разбитых посреди пустыни, край крошечных луговых озер и пересыхающих речных рукавов. Настоящий перегоночный куб народов и культур. Священное место, где в шаге друг от друга жили ученые, поэты, мастера и чародеи всех мастей. Не зря в плавильных котлах Дамаска производили лучшую сталь, а из чистейшего песка выдували безупречное стекло. Севернее него — Средиземное море, восточнее — мертвая ныне Месопотамия, потерянное древнее Междуречье, от которого осталась только растрескавшаяся почва, впитавшая много слез и крови, хранящая в себе страшные дары. Опасные дары, за которые многие готовы были отдать свою волю и без счету чужих жизней. Год за годом, век за веком, одну тысячу лет за другой. Гриндевальд вдруг оскалился, голос стал ниже, в нем проступила искренняя злость: Делить, словно принадлежащую им по праву добычу, то, что поделить между смертными попросту нельзя. Англичане и французы — и это только те, кто действовал открыто. А сколько было других? Возможно, вас удивляет мой гнев. Я не отрицаю права силы, это естественный закон. Но насилие тех, кто слаб, над теми, кто силен, однако из-за абсурдной морали не позволяет себе защищаться, непростительно. Он сглотнул, презрительно хмыкнул. В каждом случае действовали на свой страх и риск, как частные лица. Вывоз магических артефактов с территории Дамаска и приграничных земель был запрещен. Незадолго до этого магглами было разграблено вавилонское хранилище. Все, что имело хоть какую-то цену, прятали от чужестранцев-магглов, как могли. Одному старику-алхимику удалось вовремя скрыть случайно попавший в его руки от убитого персидского коллекционера рог Молоха, спящий веками артефакт, чья сила была вскормлена на самой темной магии — на крови принесенных в дар демону моавитян невинных детей. Старик бежал со своей бесценной ношей в Бейрут, там благодаря невероятной удаче смог укрыться на ночь в недостроенном крыле обсерватории, где работало много иностранцев, но потревожил своим появлением защитные чары. Один из задержавшихся ученых пришел на шум. Полагаю, ученый обещал хранить рог Молоха вдали от кровожадных магов и магглов. И, удивительное дело, сдержал клятву — в ином случае, если верить легенде, нас бы ждала новая война, совсем иная, чем те, к которым мы привыкли: Судьба старика неизвестна — может, он живет до сих пор, радуясь тому, как удачно избавился от своего груза, а может, рассказал о нем не тому человеку и давным-давно мертв. А вот ученый… Ученый спокойно вернулся на родину, вышел в отставку. В последний раз появлялся на публике на церемонии назначения своей дочери президентом магической Америки. Гриндевальд закончил, прочистил горло — Персиваль вздрогнул от звука его сухого кашля, несколько раз моргнул, прогоняя никак не желавшую исчезать картину далекого времени, далекой страны. В нем столько магии, что стоит внести его в комнату с плотными шторами, и из нее мигом исчезнут все тени — темнота вольется в древнюю кость, в которой трещины столетиями замазывали человеческой кровью. Если рог и не принадлежал Молоху изначально, теперь он так же силен, как настоящий. Чтобы разбудить его, требуется вызвать самого Молоха — к счастью, этот ритуал давно позабыт. Рог копит силы век от века, пьет душу из того, кого признает своим владельцем, до самой его смерти — и искусственно поддерживает в нем жизнь на несколько сотен лет дольше, чем отведено обычному человеку. Однако это уже не человек, а лишь его бледная тень. Боюсь, Аттиус Пиквери протянет дольше, чем вы и я вместе взятые. Но вряд ли он будет этому рад. Гриндевальд криво, желчно улыбнулся — разговор больше его не развлекал. Знай я сейчас о точном местонахождении такой полезной вещицы — разве стал бы тратить время на безделье в тюрьме и бессмысленные беседы с вами? Он закатил глаза, но нехотя продолжил: Аттиус Пиквери — страстный коллекционер, он умеет прятать то, что не хочет потерять. На этом серебряная спираль воспоминания скрутилась обратно в клубок и растворилась во взбаламученном омуте. Наваждение медленно растаяло, но Персивалю все казалось, что на зубах скрипит песок, в ушах звучит голос Гриндевальда, а в лицо дышит горячий воздух Междуречья. Он выпрямил задеревеневшие от неподвижной позы ноги, потер занемевшие ладони друг о друга. Отложил все терпевшие до завтра дела на край стола, отодвинул от себя чашу. На выходе из кабинета замешкался на мгновение, потом призвал шарф, пальто — вряд ли после визита к Пиквери останется желание и силы вернуться в Конгресс, чтобы снова заниматься чтением бесконечных бумаг. Туда, куда он приходил день за днем последние пару недель. Туда, где он больше не мог побыть наедине с самим собой, но отчего-то этим не тяготился. Камера бывшего президента была такой же глубокой, как у Гриндевальда, но Пиквери не пеленали по рукам и ногам чарами и заговоренными цепями, а вдоль ледяной на ощупь стены стояла обычная кровать, не напоминавшая прокрустово ложе. Пиквери помолчала с минуту, потом вздохнула: Что бы вы сейчас ни сказали, не думаю, что у меня есть выбор. Если хотите слушать все от начала до конца — вам лучше присесть. Персиваль опустился на край кровати. Для Пиквери принесли рассохшийся табурет. Мы бросили все в Саванне, купили небольшой дом на окраине Дамаска — отцу там нравилось больше, он предпочитал аппарировать на работу, нежели жить там же, где приходилось вести дела. Видеть ее в серой робе, без тюрбана и строгих, но неизменно изысканных платьев, было непривычно — все здесь было непривычным, неправильным, как пазл, детали которого не подходили одна к другой. Отца можно было назвать неофициальным послом. Магическая Америка в то время не имела признанных консульств в левантийских государствах. Потом отношения между родителями испортились. Оставаться с семьей в городе стало небезопасно. В девятьсот девятом начались страшные погромы, в Мерсине сбросили в море австрийского дипломата. Мы с мамой вернулись. Я закончила Ильверморни, стала стажером в аврорате. Мама умерла, я начала навещать отца. Пиквери говорила монотонно, будто зачитывала текст с листа — без тени чувства, без горечи или раскаяния. Без ностальгии, без нерешительности и осторожного подбора слов. Словно ей было все равно, слушают ее или нет. В четырнадцатом году в его руки попал рог Молоха — даром, от какого-то перепуганного до смерти старика. А потом началась война всех со всеми, амнистии для ссыльных преступников. На границах больше не вели досмотр. Отец не мог отказаться от своей страсти, а я не могла отказать ему в просьбе, хотя и знала, что не должна поддаваться. Той осенью я увезла рог в Америку. Отец вернулся сразу после меня, забрал его. Вышел в отставку, стал жить отшельником. Мы не виделись уже пять лет, но я видела колдографию — ему шестьдесят, а выглядит он на девяносто. Она устало прикрыла тонкие веки, посиневшие от проступивших вен. И для него, и для меня. Крэйг уже приготовил сделку? Обнародование этой истории, международный скандал с Францией и Англией, которые наверняка захотят вернуть рог, который считают своим по праву завоевателей, разбирательство с Дамаском, который постепенно возвращает контроль над территориями, — все это будет слишком неприятно для каждой из сторон. А рог в любом случае убьет отца, даже если вы заставите его расстаться с артефактом. Пиквери молчала несколько мгновений, пока Персиваль осматривался, подмечая под каждым слоем чар новый, еще более искусный. Наконец она медленно подняла взгляд, рассеянно и негромко спросила, словно не ждала ответа: Но если бы вы доверяли мне чуть больше, верили в людей, которыми командовали столько лет, чуть сильнее, многих бед можно было бы избежать. Не вам учить меня доверию. Волосы, не забранные шарфом, падали на плечи спутанной волной, руки беспокойно гладили колени. Ее вдруг стало жаль. И теперь уже не станем. Наверху заскрежетали тяжелые замки: Зажегся свет, показались рыжеватые патлы вечно раздраженного тюремщика. Пиквери вдруг дернулась вперед, схватила Персиваля за локоть — жестко, не замечая, как отросшие ногти впиваются в руку сквозь плотный рукав. Позвольте дать вам последний совет: Не слушайте то, что говорит Гриндевальд. Ее же использовала, когда требовалось лишить их голоса, воли: В библиотеке Грейвзов не нашлось ни одной Библии, зато были сотни книг о том, как превратить слово в оружие или спасение, одной фразой рассечь или залечить человеческую плоть, связать по ногам и рукам или освободить от пут. Сонно водя пальцем по строчкам и часто смаргивая, чтобы прогнать усталость, Криденс жалел, что не мог знать всего этого раньше — не умел останавливать занесенные над своей головой плеть, розгу, прут. Ма, пожалуй, его любила — бессердечно и жестоко, так, как жаждущие власти над кем-то привязываются к обреченному с самого рождения существу. Любила ли его настоящая мать? Родительский дом больше не снился, да Криденс и не желал впредь видеть те темные комнаты, узкие проходы, изящные сентиментальные вещицы на туалетном столике, подаренные когда-то в знак привязанности, которые теперь оберегали память о мертвецах. Там, в застывших во времени коридорах, в густом, как мед, но холодном и горьком посмертии ему не было ни безопасно, ни хорошо. Об этом каждый раз напоминали зеркала. Криденс старался не смотреться в них, а когда приходилось, не видел там ничего пугающего. В отражении всегда был только он, с неровно выстриженными волосами на висках, с покрасневшими от чтения глазами, обветрившимися губами, которые он по привычке часто кусал. И все же, все же Ночами он долго сидел на кровати, поджав под себя одну ногу, а другую свесив вниз. Обнаженную ступню обдавало приятным теплом, шедшим от нагретого волшебным камином деревянного пола. Перед Криденсом стояла небольшая бутылочка из толстого стекла: Вместо того чтобы выпить пару ложек и спать до утра, он каждый раз набрасывал поверх пижамы куртку и спускался вниз. Ступал осторожно, чтобы не потревожить мистера Грейвза скрипом половиц, доходил до самых дверей, забирал с тумбы в прихожей старые газеты. Уносил их в библиотеку и усаживался читать — жадно просматривал статью за статьей в поисках неизвестно чего. О нем, Вифании и обскуре и правда однажды забыли. Теперь всем были интересны лишь грядущие выборы и Гриндевальд. В последних выпусках удалось найти лишь небольшой очерк, в котором не то злобно, не то насмешливо рассуждали, что и в современном мире не перевелись еще милосердные глупцы, которые не видят дальше собственного носа: Шрифт в газетах менялся по собственному усмотрению, буквы плясали, фотографии и рисунки кривлялись, хмурились, нетерпеливо подпрыгивали на месте и вопили тоненькими писклявыми голосами, если Криденс случайно перелистывал страницы не по порядку. В конце каждой недели Винсент отправлял их в корзину для ненужных бумаг — мистер Грейвз читал газеты на работе, а дома их будто бы не замечал. А может, и правда не помнил, что заказывал подписку. Он был рассеянным, за завтраком уставлялся на тост и чашку кофе невидящим взглядом, будто пытался решать в уме сразу несколько непростых задач. Мистер Грейвз отвечал невпопад, порой уходил затемно, иногда не возвращался ночевать. Как вчера, вечером бесконечно тянувшейся скучной и хмурой субботы, за которой, если верить виду за окном, обещало нагрянуть не менее хмурое воскресенье. Глядя на старые часы в столовой, занимавшие целый угол, с тяжелым маятником, огромным циферблатом, телом из темного дерева и серебряной гравировкой по стеклу, Винсент сокрушенно покачал головой — затряслись пучки седого пуха на залысине — и убрал один прибор. Криденс опустился на стул, чувствуя, будто каждым словом, каждым движением нарушает с десяток негласных правил этикета. Наедине с мистером Грейвзом ему не было неловко, но присутствие эльфов напоминало о том, что он успел выспросить у Куини, вычитать из архивов семьи: Сейчас дом казался одряхлевшим, опустевшим памятником пыльному прошлому, но лишить его былого величия не смогло даже время. В нежилых комнатах для гостей и большом обеденном зале висели портреты надменных предков, похлопывающих шпагами по бедрам, поджимавших губы дам в кринолинах, прячущих острые длинные шпильки в высоких париках. Предки за всем наблюдали, все оценивали, обо всем имели собственное мнение, хоть и были лишь отброшенными на холст тенями самих себя. Даже вещи здесь, каждая гардина, каждый предмет мебели, каждая натертая до сияния серебряная тарелка, помнили их: Криденсу было не по себе. За полночь тихо зазвенели колокольчики над входом. Криденс потер глаза рукавом, сомневаясь, стоило ли оставаться ждать в гостиной или лучше было подняться наверх, сделать вид, что зелье подействовало, и лежать с открытыми глазами, считая повторяющиеся крючки и завитки в узоре на потолке. Мистер Грейвз медленно добрался до камина, упал в кресло, привычным жестом, который сейчас вышел скованным, призвал бокал и графин крепко пахнувшего, кружившего голову золотисто-янтарного огневиски, откупоривая его прямо в воздухе. И только тогда, сделав первый глоток, вздрогнул, заметив, что в комнате он не один. Рука, только что устало свисавшая с подлокотника, дернулась, будто он собирался защищаться. Будто не узнал, не понял, кто перед ним. Мистер Грейвз выдохнул с облегчением и вымученной улыбкой, в которую, казалось, не верил и сам: В этой суматохе я уже себя не помню. Криденс покачал головой, стал смотреть на острые хрустальные грани графина, выхваченные из темноты огнем. Всю жизнь он падал замертво, как только голова касалась подушки, чтобы проснуться до первого крика петуха. А здесь, точно зная, что утром его не ждут ведра ледяной воды, тяжелые вилы, грязь на размытой дождем дороге и навоз в хлеву, окрики и приказы Ма, он ложился поздно и ворочался по нескольку часов кряду, поднимаясь в полдень совершенно разбитым. Иногда я стаскиваю простынь на пол и сплю на голых досках. Винсент грозился вам рассказать. Не знаю, почему он этого не сделал. А мистер Грейвз все молчал. Залпом допил налитое, снова налил и допил. Поставил бокал на пол. Мистер Грейвз несколько секунд сражался с запонками и булавками на воротнике, наконец кое-как содрал их — раздался треск, но ткань выдержала. Он зачесал волосы назад, закатал рукава, расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке — всего одну, но сразу стало заметно, что щетина пробивается не только на подбородке и щеках, но ложится темной тенью на шею до самого кадыка. Как-то я попробовал зажечь лампу и вместо этого чуть не спалил все восточное крыло. Впервые за прошедшие с ночи знакомства месяцы между госпиталем и судом — не так уж много времени, если задуматься, хотя за этот промежуток произошло едва ли не больше событий, чем за все годы в доме Мэри Лу — мистер Грейвз вдруг стал таким, каким Криденс представлял его со слов Маргарет. Человеком, который чувствует вокруг себя родные стены и знает, что внутри них ему не нужно держать лицо. Было в этом что-то непривычное, будоражившее смутной тревогой. Его поза стала расслабленной, текучей, глаза заблестели. Криденс слишком поздно понял, что неприлично долго не отводит взгляд. Естественно было бы смотреть так на спокойную Маргарет, впустившую его в свой дом, или упрямую Тину, которая ему поверила. На красавицу Куини, которая всегда знала, когда говорить, а когда слушать. Но перед Криденсом был лишь мистер Грейвз, усталый и неулыбчивый, в ответ на любую благодарность твердивший, что они квиты, раз уж из-за его ошибок Криденсу пришлось противостоять Гриндевальду, не за что платить, не за что благодарить. Тот, кто так же, как Маргарет, распахнул перед Криденсом дверь, так же, как Тина, поверил ему на слово. Молчаливый человек в пустом, отжившем свой век доме, теплое присутствие рядом, темный взгляд, протянутая раскрытая ладонь. Завтра будет болеть голова. Неловко просить тебя о помощи, но нужно как-то встать, иначе пострадает еще и моя бедная старая спина. Криденс потянул его на себя, сжал пальцами локоть. Первое за многие дни прикосновение ошпаривало, как раскаленный ветер позднего лета. Дыхание пахло медовым дурманом, горячим жидким янтарем. Криденс помог ему подняться по лестнице, довел до спальни, пожелал крепких снов, ни разу не подняв глаз: Маккинли где-то наверху тихо выругался, дернул рукой с зажатой палочкой так сильно, что матрас при левитации мотнуло из стороны в сторону. Наконец стряхнул его на высоте полуметра от пола. Тот упал с гулким шлепком. Гриндевальд даже не вздрогнул, лишь вопросительно приподнял брови: В любом случае спасибо, на голом полу мне снятся кошмары. Назначите мне официальный ежемесячный паек, заодно ославив меня перед всеми как доносчика, не умеющего держать язык за зубами? Или будем лучшими друзьями? А может, выпустите меня под залог? Вы вошли в мой родовой дом без приглашения, угрожали моей сестре. Гриндевальд опустился на матрас, вытянул ноги, насколько позволяли цепи. Может, не сейчас, но потом, когда узнаем друг друга чуть лучше. Теперь он жмурился, но не отводил глаз от небольшой сферы в заключенным внутри жидким светом, висевшей на уровне плеч. Персиваль заставил себя усмехнуться — знал, что именно этого от него ждут. Гридевальд тяжело вздохнул, кивнул, обводя камеру взглядом. Взять хоть ваших подчиненных, никакого уважения… Не дожидаясь, пока Гриндевальд договорит, Персиваль перебил его, бросил предупреждающий взгляд на Маккинли: Дверца наверху захлопнулась, снаружи с лязганием закрутилось колесо упрочненного магией засова. Персиваль подсел чуть ближе, сменил тон: Преступника более самовлюбленного я еще не встречал. Такая вера в себя, такой размах. Лишь чуть-чуть не хватило, да и в этом нет вашей вины: Уверен, вы попытаетесь снова. Теперь перед уходом Персиваль каждый раз проверял двери и окна, искал лазейки в заклинаниях, которых не было, не могло быть — отцовскому дому исполнилось без малого четыреста лет, за эти годы он если и не начал жить невидимой для хозяев жизнью, то уж его стены и замки точно выучились не пускать незваных гостей на порог. Криденс был в безопасности. Криденс и сам умел защищаться, он это доказал. Но спокойнее от этой мысли не становилось. Гриндевальд вполне мирно улыбнулся и заметил: Стоило примерить ваше лицо, и Криденс пошел бы на край света за мной. За вами, мистер Грейвз. Гриндевальд тихо, с омерзительным сочувствием в голосе рассмеялся. Я заперт в вашей клетке. Ключ от нее — в вашей руке. Даже если бы я был свободен, возможность упущена. Я видел Криденса лишь дважды, но могу сказать точно: А сердце не так-то просто обмануть. Должно быть, подавляющие чары все-таки не пошли вам на пользу. Как правдоподобно это звучит! История, достойная пера Шекспира, сцена, в которой каждый лжет и другому, и самому себе. И непременно — трагический финал. Господа театралы в восторге, девицы рыдают, почтенные дамы прижимают к глазам платки. Билеты раскуплены на год вперед. Можете не отвечать, вижу, что задел. Сценарий не мой и не ваш, верно, но и не того воображаемого старика, живущего наверху, среди звезд. Я не люблю играть в пьесах, которых не знаю наперед. Необязательно видеть собственными глазами и слышать собственными ушами, чтобы знать правду. Вы опустили меня на дно глубочайшей каменной кишки, которую только можно представить по эту сторону Атлантики. Здесь так темно, что я начал различать оттенки утренней, дневной и вечерней черноты. Идеальные условия, никаких контактов с внешним миром. И так час за часом, без конца — достаточно, чтобы сойти с ума. Но это работает и в обратную сторону: Себя я больше не чувствую — ни запаха грязного тела, ни вони изо рта, ни других еще менее приятных вещей. Но с посетителями совсем другое дело. Гриндевальд шумно втянул носом. Я думал, в этой стране все сходят с ума исключительно по кофе. А подо всем этим — особый песочный запах бессонницы и нескольких бокалов ирландского огневиски, — он усмехнулся: Кажется, разбираю в воздухе легкий парфюм вашей подчиненной, простой и непритязательный. Отвратительно дешевый одеколон и пот Маккинли, ничего удивительно — этим коктейлем можно и убить. Рад, что вы нанесли ей визит до меня. Что же еще, что же еще… Самое интригующее, вот оно: Думаю, нет нужны его называть. Он понизил голос — словно на самом деле хотел сохранить то, что говорил, в полумраке. Все в рамках приличия. Говорю по своему опыту: Однако готов биться об заклад, сегодня вы вернетесь домой и не сможете не задаваться вопросами: Достаточно ли мне этого? Сколько дней пройдет, прежде чем вы начнете замечать, что и он пахнет вами? На короткое мгновение лицо Гриндевальда, белое пятно его волос в темноте камеры, звериный отблеск света в его глазах погасли. Ребром ладони по переносице, по кадыку, кулаком в солнечное сплетение. По бесцветным губам потечет кровь — густая, очень темная, застоявшаяся и отравленная воздухом тюрьмы. Трех хватит, чтобы заглушить гнев. После третьего удара проснется здравомыслие. Он отряхнется, подаст знак Маккинли. Тот впервые посмотрит на него с чем-то, похожим на настоящее уважение, во взгляде. Персиваль вернется домой, стряхнет испачканное пальто на пол. Закатает заскорузлые бурые манжеты. Трясущимися руками нальет себе огневиски до края — все без магии, для такого магия ни к чему. Может быть, закурит, оставляя на сигарете яркие отпечатки пальцев. За ним придут, но это позже: Не первый, не последний, верно? Суд, тюрьма — и все. Есть еще Криденс, и это — огневиски, запах дыма, тюрьма — для него как удар под дых. С его мальчишкой теперь можно не церемониться. Не первый и не последний, верно? Значит, до финала еще далеко. Персиваль поднялся на ноги, сжал за спиной ладонь в кулаке, ощущая, как начинают подрагивать пальцы. Процедил как можно спокойнее: Вы прекрасно сочиняете на ходу, это ни для кого не секрет. Гриндевальд послушно остановился, пожимая плечами. В следующий раз, когда решите поболтать, захватите с собой таз для умывания и пару полотенец. Не знаю, как вы выносите своих авроров, с ними умрешь со скуки прежде, чем чего-нибудь дождешься. Патефон вместе с джазовыми пластинками достал где-то сам мистер Грейвз, сказав, что больше не в силах выносить голосов в своей голове. Он, конечно, улыбался, но выглядело это так, будто шутки в его словах не было вовсе. В ночь на вторник он появился тихо, словно перед этим долго стоял на пороге собственного дома, не решаясь войти. Заскрипели полы, в прихожей заворчал с портрета привратник в старинной ливрее, из-за пышных бакенбардов и толстых щек похожий на моржа. Мистер Грейвз остановился около патефона, бездумно коснулся лежавших стопкой картонных чехлов для пластинок, потом подцепил указательным пальцем иглу. Мелодия оборвалась, громко и истошно начали бить часы. Криденс стряхнул с себя дремоту, сел прямо, чувствуя, как по ногам тянет холодом — он забыл закрыть окно. Напился до того, что не мог стоять. Вряд ли тебе было приятно тащить меня наверх. Это не так уж трудно. Наверное, не стоило приучаться заново. Произносить вслух то, о чем нет-нет да и мелькала мысль, оказалось неприятно вдвойне. Мистер Грейвз потер шею, поднял взгляд — медленно, почти обреченно, словно ему мучительно не хотелось смотреть Криденсу в глаза, но по-другому не получалось. Этот дом действует мне на нервы, будит то, чему лучше не просыпаться, — словно возвращаются старые дни, которые я так старался забыть. Забыть о старых днях. Криденс как можно более безразлично ответил: Подать иск против системы социальной опеки за то, что все эти годы люди, обязанные заботиться о благополучии детей магической Америки, и пальцем о палец не ударили, чтобы тебя найти. И не желаю, чтобы вы тратили время и деньги на поиски официального представителя, который взял бы все заботы на себя. Прозвучало резче, чем хотелось бы, но слова вырвались сами собой, а брать их обратно Криденс не стал. Мистер Грейвз замолчал, на мгновение прикрыл покрасневшие веки, а потом кивнул: Криденс подался вперед, заговорил быстро, лишь бы успеть объясниться, пока его не перестали слушать: Жить здесь, рядом со мной, не слишком безопасно и уж точно невесело. Ты в порядке — или непременно будешь, как только все решишь. Он устало вжался в спинку кресла, откинул голову назад — затылок с силой впечатался в деревянные завитки чуть выше, чем заканчивалась подушка. А сейчас даже не знаю, о чем мы говорим. Глухой смешок, после — секунды мертвой тишины. Для него это было бы билетом на волю, подарком судьбы. А несколько дней назад едва не сорвался на Пиквери. Знал риски с самого начала и все-таки едва себя остановил. Вот бы угадать, вот бы высчитать, позволительно ли до него сейчас дотронуться, легко коснуться губами — виска с тревожно вспухшими венами, затылка, изломанной линии губ. Вместо этого Криденс твердо проговорил, не отводя глаз: Припозднившиеся из-за ливня мальчишки-газетчики прыгали по улицам между лужами, уворачиваясь от летящих из-под колес брызг. Над канализационными люками глубокими воронками вились водовороты. Стоило воспользоваться водоотталкивающими чарами, но слишком приятно было чувствовать холодный ветер на своем лице. Вся передовица была отведена под предупреждения о грядущем ненастье — почти вовремя, если не считать того, что первые капли упали еще ночью. Наверху под небольшим рисованным козырьком беспокойно толкались буквы заголовка: Рядом с Крэйгом было лицо самого Персиваля — полускрытое от камер тенью, с надписью: Старый Генри Шоу, нынешний владелец, некогда выкупил газету как убыточное предприятие за сущие гроши и буквально за несколько лет превратил ее в одну из самых популярных. Волшебное сочетание абсурдных сплетен и домыслов с настоящими новостями творило настоящие чудеса. Персиваль свернул тонкие листы вчетверо и опустил в карман, чтобы вернуться к чтению потом. Нужно было успеть заглянуть в банк, отработать до вечера в аврорате и вернуться домой вовремя, хотя бы не позже девяти. Криденс ничего не говорил, даже не намекал на то, что ему не по себе, если он остается один на один с домом ночью, но это было заметно по глазам, по дерганым движениям, когда он поспешно спускался по лестнице или вскакивал из кресла навстречу. В холле банка уже собралась толпа: Персиваль помедлил, потом все же постучал в окошко гоблина-охранника. Тот встряхнулся, осмотрел его с головы до ног, ничем не показав, что удивлен внешним видом клиента — обувь запачкана, воротник мокрый, с волос течет. Пропуск в виде небольшой монограммы банка с резким хлопком отпечатался на тыльной стороне ладони. Его наконец пропустили внутрь, в спешку рано начинавшегося нью-йоркского делового дня, завершавшего долгую трудовую неделю. Распишитесь здесь и здесь. Небольшие деньги, доставшиеся от родителей матери, отошли ее сестрам. Ни он, ни Маргарет не стали протестовать. Отец почти не тратил копившиеся годами драготы, положенные Грейвзам за службу на благо страны. Состояния хватало на несколько поколений вперед. Раз в месяц, перед выходными, Персиваль перечислял Маргарет небольшую сумму — на починку старого ирландского дома, у которого несмотря на поддерживающую магию то протекала крыша, то засорялся камин. После ожидания в банке среди мрачных гоблинов, торопившихся по своим делам магов и звона монет захотелось тишины. Персиваль бросил взгляд на часы: В ближнем парке крякали недавно вернувшиеся после зимовки утки, ветер качал набухшие от влаги ветви, сыпал мелкие капли за воротник. Небольшое пирожное с заварным кремом, купленное в булочной у смутно знакомого не-мага, быстро закончилось. Крошки Персиваль стряхнул в жухлую траву и аппарировал в аврорат. Потянулись долгие часы до позднего пятничного перерыва на обед — с приходом Крэйга бумажной волокиты стало едва ли не больше, чуть успокаивало только одно: На столе Абернати папки толкались и давили друг на друга, самые беспокойные падали на пол и безуспешно пытались заползти по вертикальной поверхности назад. Заходила с отчетами Тина, заглядывал за печатью для продления пропусков для охраны Маккинли, непривычно притихший и даже не заикнувшийся о переводе из тюрьмы в поле активных миссий. Похоже, Гриндевальд его все-таки допек. Всеобщая неуверенность в том, что будет завтра, ощущалась, как духота: К пяти вечера строчки плясали и рябили в глазах. В нижнем ящике до сих пор стояла небольшая фляга огневиски, оставшаяся с миссии, во время которой приходилось греться алкоголем. Появление Абернати показалось почти благословением. Тот просунул голову в небольшую щель, предварительно постучав. Стучал и даже произносил слова он предельно размеренно, с чувством собственного достоинства: Крэйг не стал размениваться на долгие расшаркивания, начал говорить, как только Персиваль переступил порог: Персиваль как можно быстрее затворил за собой дверь, шевельнув пальцами. Крэйг тем временем продолжал: Самым мудрым решением было бы все приостановить, но это невозможно. Как знакомый вашего отца советую вам не слишком спешить на новую встречу в тюрьму. Вы знаете, как он влияет на людей. Будь у нас выбор, я бы запретил посещения вовсе. Вам я доверяю больше, чем кому-либо, именно поэтому предупреждаю заранее: Чего жаждете сильнее всего. Предпочитаю думать о наших встречах с Гридевальдом как о потенциальном преимуществе. Он видит меня, с этим не поспоришь, но и я одновременно наблюдаю за ним. Гриндевальд силен, но он не прирожденный легилимент. Я выбираю, что ему показывать. Если это все, что было на повестке дня, могу я идти? Не терпелось выйти обратно на холодный, пахнувший мокрой брусчаткой воздух, пустить его в легкие, чтобы хоть ненадолго вынырнуть из этой бесконечной духоты. Даже в отцовском доме, несколько лет стоявшем без постояльцев, в последние дни не пахло пылью и запустением. Вербеновыми саше, которые так полюбились Криденсу. Мятным порошком, лосьоном для бритья, который Криденс смущенно одалживал, мягко пенившимся лавандовым шампунем, который прежде казался Персивалю раздражающе привязчивым, но не теперь, только не на нем Не думаю, что опекание совершеннолетнего мага, лишь недавно освобожденного из-под стражи, пойдет на пользу вашей репутации. Теперь Крэйг не смотрел Персивалю в глаза: Приговор, если вы вдруг забыли, гласил: А репутация моя в полном порядке, чего не скажешь о репутации МАКУСА. Крэйг начал раздраженно перебирать, постукивать узловатыми паучьими пальцами по столу. Ваша доброта не осталась незамеченной, можно перестать притворяться, что вы приняли это дело близко к сердцу. Теперь стоит подумать о том, как удобнее будет присматривать за этим Бэрбоуном, если его признают готовым к выписке. А вы и без того герой. Не вижу иных причин приглашать вчерашнего обвиняемого, доставившего лично вам столько неприятностей, в свой дом и хлопотать о его дальнейшем благополучии. Крэйг вдруг показался растерянным, сбитым с мысли дряхлеющим стариком, который еще бахвалится из последних сил, считая, что сумеет обхитрить смерть, подступавшую все ближе. Хорошего в этом было мало, особенно в снисходительном жесте высохшей и покрытой пигментными пятнами кисти: Крэйг подчеркнуто безразлично отвернулся к окну, развалился в кресле в нетипичной для себя небрежной позе, ничем больше не показывая, что замечает присутствие в кабинете Персиваля. И только в спину едва слышно пробормотал: Раньше Персиваль думал, что работать с Пиквери непросто. Теперь он вспоминал о ней почти с ностальгией. Мордред бы побрал этого несносного старика. Мистер Грейвз, должно быть, спал и не чувствовал перемены, но Криденс ее чувствовал, ждал. Проститься с ней, чтобы она не вернулась. Когда весна приходила в Вифанию, за много миль вокруг начинало пахнуть прелой сонной землей, в которую скоро уронят зерна, ветром с холмов и талой водой с реки, вырвавшейся из ледяной тюрьмы. В стойлах мычали коровы, бык беспокойно переминался на крепких ногах. Модести ворочалась рядом, ей не спалось — в мутном окне звезды с каждым днем становились все ярче, все раньше вставало солнце, кричал соседский петух. Едва почва становилась послушной, приходило время пахоты. Уже к полудню пекло затылок и поясницу в зазоре между задравшейся мокрой рубашкой и слишком теплыми шерстяными штанами, по лицу тек пот. Ночами громко выли собаки, где-то вдалеке, во влажной дымке тумана, скулил койот. В полночь на крыше дрались и ласкались кошки. К маю жара становилась совсем нестерпимой. Бык залезал на коров, петух лениво топтал кур в тени навеса — природный зов плоти, ничего красивого, но и ничего неестественного. Ма в это время брезговала даже проходить мимо соседских ферм, смотрела на Криденса особенно пристально, словно по одному его виду надеялась прочитать все его грехи. Он прятал за спину ладони с занозами от черенка лопаты, прятал глаза. Брался за любое дело, если оно было достаточно тяжелым, чтобы измотать его до изнеможения, и, стирая простыни в кадке по утрам, не помнил снов. Теперь забываться было нечем. Криденс не хотел, но вспоминал обо всем постепенно — когда старался не смотреть в глаза своему отражению, приглаживая перед зеркалом волосы, а очертания густого пара становились вдруг похожи на белый дым давно прогоревших домов. Грубый крест над церковью — первое воспоминание из многих: Ветхий Завет, который Ма особенно чтила, недосчитался пары десятков листов, а в Новом были обведены строки: Раньше Криденс не мог себе даже представить, сколько грехов может вместить один человеческий сосуд, но теперь знал: В доме Грейвзов Библии не держали, но Криденс осмелился ее попросить. Теперь она лежала на столе — неподъемная, точно каменные скрижали. Ни одной утраченной страницы, каждая — гладкая, с четкими контурами заглавных иссиня-черных букв, словно ее лишь недавно отпечатали. От обложки пахло не то пылью, не то мертвым межвременьем забытых полок. Внутри — давно выученное наизусть: Моисеев Закон, книги царей и пророков, летописи и свитки, писания и псалмы — кара каждому по слову и делу, мера каждому проступку, имя каждому греху. Песнь песней, которую пастор нарек ростком греха, брошенным в чан с хорошим зерном, и самолично вырвал из каждой Библии в светлый воскресный день. Криденс долго держал том на весу, пока не заболела вытянутая рука. Уголки страниц — скругленные, в желтоватую бумагу по полям вплетены золотистые нити. Книга теплая на ощупь, но странная, не похожа ни на одну другую в магической библиотеке. Живого в ней — только слова: В вечной Библии было множество ответов, но ни одного по-настоящему важного. Ма звала Криденса дурным семенем и дьявольским отродьем, но никогда так и не узнала имен другим его грехам. Приходило и четвертое воспоминание, ненастоящее, родом из колдовского, отравленного огнем Вифании сна: Горячая кожа на чужом запястье, скрытом под мокрой белой манжетой. От одного вида сохли губы, ныло под ребрами. Хотелось не то что пить — лизать эти руки, ловить между своими ладонями эту влажную ладонь, водить ею по лбу и шее, по пылающей груди. Повторить заново произнесенные недавно слова, только теперь уже по-другому — твердо готовясь дожидаться ответа: Цепочка амулета натирала покрывшуюся испариной шею, но Криденс, однажды надев его, больше не снимал. Серебряная подвеска удобно ложилась во впадинку между ключицами, холодила, притягивала взгляд. Нет-нет да и коснешься ее случайно. Криденс погладил амулет кончиками пальцев, одними губами прошептал вдруг пришедшие на ум строчки: Встал из-за стола, махнул рукой — единственный магический фокус, который у него получался, жалкий трюк, чтобы задуть свечу. Потом открыл настежь окно. Издалека потянуло торфом и пряным запахом первой слабой травы, едва показавшейся из земли. Казалось, за долгую зиму даже легкие успели опасть, но теперь они работали в полную мощь. Был бы воздух чуть теплее — Криденс выпил бы его полностью, как ягодный сок. Постель была прохладной, хлопок касался кожи мягко, лаская. Криденс проспал всего пару часов, но крепко, словно впервые почувствовал, поверил в невидимую защиту, укрывающую его с головой. Утром, вытирая руки, сгорая от стыда из-за того, как белье с засохшим семенем липло к телу, он все еще помнил, что видел во сне: А затем его коснулись сухие руки, губы, и пламя, которые было не потушить и целым морем, покорно погасло. Крэйг вместо рукопожатия с трудом сгорбился, склоняясь к ее руке, и поцеловал. Ладонь чуть дрогнула, галантного жеста не вышло — всем стало неловко. Персиваль ей руки так и не пожал, только негромко и быстро повторил заключительную часть договора, почти не глядя на написанное: От вас требуется выяснить местонахождение рога Молоха, передать информацию нам. До дальнейших указаний вам запрещено покидать место регистрации без предварительно одобренного разрешения Конгресса. Запрещено пользоваться магией в случаях, не требующих защиты себя и окружающих, запрещено встречаться с журналистами, разглашать условия договора, даже намекать на них в разговоре со сторонними лицами. В случае нарушения контракта вступит в силу защитный протокол. Пиквери на прощание кивнула, словно для нее не было этого месяца в камере, тихо проговорила, не глядя в глаза: Но раз уж получилось наоборот, не слишком огорчайтесь, Персиваль: Крэйг хлопнул сухими ладонями, и ее увели — авроры шли чуть позади, на расстоянии двух шагов, и вместо кандалов на темных запястьях снова позвякивали золотые браслеты. Теперь Крэйг обернулся к нему, пожевал губами, вытянул шею, готовился уже заговорить. Про Гриндевальда или про Пиквери, про выборы или про обскура — любой вариант был хуже не придумаешь. Не чувствуя в себе готовности сдерживаться во время еще одного бессмысленного обмена репликами, после которого Крэйг только сильнее покраснеет и станет похож на разъяренного, но бессильного ощипанного гуся, Персиваль спешно поднялся на ноги, почтительно склонил голову, пряча взгляд: Срочное дело совершенно не терпит отлагательств. На пороге дома, покачиваясь, стоял всклокоченный, как после хорошей трепки, Винсент. Скрипучим голосом, хватаясь за часто вздымавшуюся грудь, заявил: Совсем одичали, наверное, из-за весны, — забрались в подвал, испортили пару труб. Боюсь, вашей ванной комнатой пользоваться пока нельзя. Я поймал пару негодяев, но был еще один, третий, самый верткий. Винсент задрал голову, смерил его взглядом, призванным сказать: Хуже этих я еще не видел. Винсент ответил с каменным выражением лица: Наверняка ставит чернильные пятна или капает свечным воском на очередную бесценную книгу. Персиваль медленно выдохнул, чувствуя сильное, как никогда, желание махнуть на все рукой и немедленно отправиться за билетом на теплоход. В последнем письме Маргарет был завернутый в пропитанную волшебной настойкой тряпицу едва проклюнувшийся вересковый росток — в полете над океаном он не успел до конца высохнуть. Стоило только разломить, размять его в пальцах, и он дал сок. Руки еще долго пахли прелой землей и обещанием будущего цветения. Вторая ванная комната была чуть меньше хозяйской, чуть темнее, но выглядела так, словно использовали ее гораздо чаще, в последний раз — совсем недавно, не позже, чем за полчаса до него. Зеркало в серебряной оправе запотело, воздух был влажный и горячий — немного сладкой мяты и отголосок мягкого аромата обильно пенившегося мыла из аптеки, которую держала в Нью-Йорке кузина мадам Эрбе. Ее ароматы легко пропитывали одежду, ложились на кожу невидимой душистой пленкой. А подо всеми наносными запахами — лавандовый шампунь. Не концентрированный приторный сироп в бутылке, а разведенный — на темных волосах. Такой аромат почти не уловить в чистом виде, не вылить обратно во флакон. Он живет несколько часов, мешается с теплыми запахами тела, теряет яркость, но приобретает глубину. Так ли трудно привыкнуть к нему достаточно, чтобы вовсе не замечать его на другом, на себе? Так ли тяжело его в самом деле поймать? Может, есть особая магия — для сохранения всего хрупкого, чего не увидишь взглядом, не коснешься рукой? Персиваль сполоснул лицо водой, не вытираясь, достал из крохотного шкафчика, гораздо более вместительного внутри, бритву, пену, помазок. Поморщившись, расстегнул ворот несвежей рубашки. Бриться он предпочитал без помощи магии. Вдруг вспомнилось, как в этой же комнате Криденс стоял, повернувшись к нему спиной и чуть сгорбившись — уже не оттого, что хотел казаться меньше, а чтобы ему было удобнее стричь. В тот день Криденс сам протянул ножницы, едва ли не впервые по-настоящему разрешая дотрагиваться до себя. Рука сама собой легла на основание шеи естественным жестом, в котором не было стремления направлять. Кончики пальцем пробежались по неровно обрезанным прядям. Криденс вздрогнул и выдохнул: С каждой опадающей в раковину черной прядью лицо Криденса менялось, становились резче черты. Лезвие бритвы слишком быстро скользнуло вдоль щеки, рассекло кожу на подбородке. Персиваль тряхнул головой, отложил бритву, чтобы залечить порез. Переодеваясь в домашнюю одежду, он чуть не заснул, но в голове постепенно прояснилось. Стол в обеденной, длинный и неподъемный, был рассчитан на званые ужины. Персиваль давно хотел убрать его или трансфигурировать во что-то более простое, но Винсент настаивал на сохранении старых порядков. Ужинали в тишине, друг напротив друга. В витой медной жаровне мерцали, не остывая, угли. Безжалостный этикет требовал, чтобы Персиваль усаживался во главе, а гость — на противоположном конце стола, но Криденс и без того держался слишком скованно, сосредоточенно кромсал каждый кусок пищи, пока от него не оставались одни крошки, и каждый раз на секунду замирал, прежде чем выбрать прибор. Этикет мог подождать до лучших времен. Последними появились тарелки с тонко нарезанными ломтями домашнего яблочного пирога. Устав от безжизненного молчания, Персиваль поймал взглядом взгляд Криденса и отложил десертную вилку — громко клацнуло столовое серебро. Он пальцами отломил от пирога небольшой кусок, подмигнул. Криденс несколько мгновений смотрел, не понимая. Потом потемневшие от вина губы дрогнули. Он засмеялся, совсем тихо, но искренне, чуть откинувшись назад. Даже когда он снова уткнулся глазами в тарелку, Персиваль продолжал слышать отзвук этого смеха. Вот так просто, словно по щелчку пальцев: Есть больше не хотелось, пирог стал клейким и липким во рту. Но я хотел бы пойти, если не возражаешь. Криденс чуть прищурился, сказал сухо: Он никогда не просил, чтобы ему уделяли время или внимание, даже о результатах поисков родителей не спрашивал. Иногда казалось, что лучше бы уж требовал — так было бы легче понять, где проходит раздел между заботой и назойливостью, между честностью и грубой прямотой. Но я обязан сопровождать тебя в госпиталь. Мадам Эрбе непременно попросит сотворить простейшее заклинание или что-то вроде того. Или спуститься в подвал, там будет безопаснее и теплее. Криденс тут же замотал головой: В прихожей набросили на плечи пару старых охотничьих курток, под сонное ворчание портретов вышли за дверь. Было еще светло, солнце медленно таяло в густых тучах где-то за западным крылом. Персиваль зажег пару светильников, один переместил при помощи заклинания левитации так, чтобы ручка зацепилась за хвост каменного грифона над входом, другой оставил стоять на влажной земле. Вытащил из кармана длинное гусиное перо, протянул Криденсу собственную волшебную палочку — тем концом, за который следовало браться, вперед: Моя вряд ли подходит, но что-то несложное можно попробовать и с ней. Криденс осторожно сжал палочку, покрутил ее в пальцах. Ничего не произошло — Персиваль решил считать это за хороший знак. Перо не шелохнулось на ладони ни с первой, ни со второй, ни с десятой попытки. На одиннадцатый раз в том светильнике, что остался внизу, затрещало и немедленно лопнуло стекло, по земле под ним прошел тонкий разлом. Криденс упрямо произнес заклинание еще один раз, последний, устало прикрыл глаза, когда ничего не произошло. Отвернулся на секунду, а потом вернул палочку, не говоря ни слова. До этого тебе удавалось. Ты пробовал колдовать сам? Чаще всего — нет, — Криденс зябко повел плечами, поднял взгляд. В бледно-синих сумерках было не рассмотреть выражения лица, а голос звучал устало, почти безразлично: Криденс забрал разбитый светильник, чуть покачнулся. Взялся за дверную ручку, обернулся: Персиваль остался растерянно наблюдать, как последние всполохи света тонут в ночи. Мистер Грейвз ни словом, ни взглядом не показал, что замечает его волнение. Каменная дорожка была сырой и скользкой от утренней измороси. Теплые пальцы быстро скользнули по ладони, мягко обхватили запястье. Их толкнуло в узкую и тесную воронку, с силой закружило. На другой стороне уже ждали — перед Криденсом снова распахнулись хорошо знакомые тяжелые двери с выкованными из чугуна стражами госпиталя, обнажившими когти и клыки. Криденс вспыхнул, покачал головой: Вряд ли теперь будет страшнее. Но это ничего, — и первым переступил порог. Обратно под купол, полупрозрачной чашей накрывший остров Блэкуэллов, он вышел только к вечерним сумеркам. За пределами госпиталя наконец глотнул свежий воздух, набрал его полную грудь, но продолжал чувствовать запах зелий на одежде, привкус горьких трав на языке. Желудок скрутило от голода, ноги и руки ныли от долгого бездействия: Потом — долго стоять в центре небольшого защитного круга, делая вид, будто он еще верит, что сможет добиться от себя хоть чего-то — малейшего успеха, крошечной магической искры. Будто еще верит, что все это на самом деле имеет смысл. В справке, на которой было столько печатей, что под синеватыми оттисками едва проступали рукописные буквы, значилось: Сдерживание магического потенциала травмирует и магию, и носителя. Причины травм — ментального характера. Его тронули за предплечье. Криденс быстро обернулся, не сразу разглядев, кто стоит за спиной. Мистер Грейвз пожал плечами, поднял воротник пальто. Если не хочешь аппарировать до дома сразу, можно перебраться через реку под перекрытым Квинсборо и пройтись по городу пешком, пока не устанут ноги. А после — пешком. Они добрались до места, где из темного скелета моста вырастали витые из стали тросы, обрывавшиеся чуть дальше. На расстоянии нескольких десятков шагов от воды в землю уходил тайный туннель. Криденс ступил в него с опаской, ожидая, что башмаки сейчас утонут в грязи. Стены дрогнут, державшие их камни вымоет из углублений река и затопит весь остров. Однако почва была сухой. С другого конца туннель заканчивался тесной и замызганной торговой лавкой, в которой все товары давно уже погребла под собой пыль. Криденс чуть не оступился, закашлялся, больно ударившись о какое-то чучело. Мистер Грейвз придержал его за локоть, но тут же отпустил. За дверями лавки, безо всякого перехода, начинался Нью-Йорк — перекрестье идеально прямых улиц и авеню, запахов, цветов, прошлых жизней. Зазеваешься здесь — и мигом оттопчут ноги. Или и того хуже, нашлют сглаз или проклянут. Криденс не видел, чтобы мистер Грейвз что-то бормотал или доставал палочку, но на них старательно не смотрели, в такой-то толчее не касались даже одеждой. Криденс предпочел бы этот дар любым другим: В перчатках дрогнули озябшие пальцы. Во время осмотра палочка, предложенная мистером Генри, побледневшим и растерявшим после нападения Гриндевальда напускную доброту, казалась в руке мертвой веткой дерева. Простейшие заклинания, с которыми справился бы и ребенок, звучали не так. Только вспышки магии остались — яркие, болезненные, непредсказуемые. Мадам Эрбе от них хмурилась и прикрывала глаза рукой. Ты был рожден в семье магов, их кровь… — Мало ли в магических семьях детей-сквибов? Может, это и правда не для меня. Вам не понять, но мне так даже спокойнее. Для мистера Грейва магия — невидимый союзник, которому нельзя не доверять, он был бы в ужасе, если бы вдруг почувствовал, что она не просто не помогает, но предает. А Криденс к этому привык. Может, я не чудовище в истинном смысле — чудовище не бывает бессильным, — но света во мне нет. Я убил тех людей. Та, что всегда этого хотела и оказалась сильнее прочих. Криденс в ответ помолчал, не зная, что сказать, потом покачал головой. Мистер Грейвз неопределенно махнул рукой, потом обратил к нему лицо. И этого вполне достаточно, да. Из-за уличной засветки было трудно разобрать цвета вывесок и зданий, из-за отдушек, дамских духов и одеколонов всех сортов кружилась голова. Криденс, резко остановившись, попросил, ощущая, что его голос тонет в сотне других: Мистер Грейвз расслышал, кивнул на ничем не примечательный узкий переулок с низко натянутыми веревками и бельем, пропахшим улицей, городской спешкой, суетой. Ступив на дорожку перед фамильным домом Грейвзов, Криденс запрокинул голову. Теперь головокружение было почти приятным. В Нью-Йорке можно найти все, кроме этого: По дому гуляли сквозняки. После госпиталя Криденс смотрел так, словно сперва ждал от него чего-то, а когда не дождался — вовсе отказался поднимать глаза. Персивал тоже ждал — двух, трех, сотни вопросов. Думаешь про каждый, что хуже уже некуда, пока не услышишь следующий. Как на них отвечать — непонятно, но известно точно: Пока Криденс старался не попадаться ему на глаза, Персиваль справлялся так, как привык: Написал Маргарет длинное письмо с заверениями в том, что все хорошо, настолько пресное, что понял сразу — не поверит. Он бы на ее месте точно не поверил, но Уна уже сорвалась со своего насеста в старой совятне, расправила пестрые крылья и поймала воздушный поток. Впервые нашлось время и для сортировки просроченных бумаг, и для составления плана назначений на следующий год, и даже для того, чтобы ответить раздувавшемуся от гордости Тесею — поблагодарить за экземпляр книги о волшебных тварях, над которой столько корпел его брат. Книга отправилась на видное место в библиотеку, где ее непременно увидит Криденс. Персиваль отправился в тюрьму МАКУСА — в неурочное время выходного дня. Гриндевальд вначале будто бы спал, но как только дрогнул железный засов наверху, тут же подал голос, перекатившись на другой бок. Нет, кажется, не то… — Давайте не тратить минуты, — Персиваль впервые позволил себе не прятаться за холодной вежливостью: Я вас не ждал. Впрочем, я никогда никого не жду, чтобы не разочаровываться. Время здесь течет иначе. Никогда не угадаешь, какой сейчас час или день. Полагаю, Пиквери уже дышит морским воздухом на каком-нибудь закрытом курорте для прогоревших чиновников, пока я заперт здесь. Персиваль против воли поежился: И прозрачной, как настоящая вода. Вы могли хотя бы не попадаться. Или, раз уж попались, не даться живым — вы же любите театральные жесты. Гриндевальд с наслаждением повел плечами. Разумеется, всегда можно подкупить охранника и принять яд, но красивая и бессмысленная смерть в застенках — это для молодых. В нашем возрасте стоит позаботиться о том, чтобы оставить после себя наследие. Стать мучеником, не достигнув реальных результатов — не моя цель. Здесь тихо и прохладно, в уединении отлично думается. Темнота и отстраненность — идеальные условия для того, чтобы настроиться на нужный лад, заглянуть вглубь прошлого. И даже будущего, если повезет. К тому же, где еще мы с вами могли бы видеться так часто? Сам глава аврората ходит ко мне, стоит только щелкнуть пальцами. Не лучший из тех, что я знал, но как минимум в тройке лучших. Стоите того, чтобы попробовать вспомнить, как в нее играть. Возможно, вы подберете название поудачнее. Мне нравится думать, что однажды мы с вами оба отбросим свои роли, чтобы говорить начистоту, — сказал Гриндевальд. Гриндевальд улыбнулся — так, словно это была дружеская беседа, по-настоящему приятная для обеих сторон: Люблю дергать тигра за усы. Персиваль резко поднялся с места — в ступнях и голенях мгновенно закололо от приливающей крови, закружилась голова, сдавило грудь. Клетка была сложена из камня, которому не нравилось живое тепло и движение. Из каждого существа, попадавшегося в ловушку, он стремился вытянуть побольше сил: Гриндевальд не мог не заметить секундную заминку. А ведь вы почему-то явились сюда, когда я вас позвал… Что это, искренний интерес? Раньше вы могли бы отказаться, но не с этим древним воякой в во главе магической Америки. Лучше бы новым президентом стали вы. Решите убедить меня, что видите пророческие сны? Истончившаяся сухая кожа туго обтянула череп, в глазницах лихорадочно блестели налившиеся кровью белки. Персиваль машинально нащупал палочку, приготовился мгновенно достать ее из рукава, хоть и был уверен, что Гриндевальду не вырваться из пут. Не бывает лишних мер предосторожности. Можете так и передать своему президенту, — отрезал Гриндевальд и сладко пообещал: Персиваль медленно выдохнул, про себя считая удары сердца, громко колотившегося в горле, отдававшегося в ушах. Как можно более примирительно проговорил: Выполните свою часть сделки, как я в прошлый раз выполнил свою. Он стряхнул налипшую на рукава солому, всем видом показывая, что никуда не уйдет, пока не дождется ответа. У меня больше нет для вас сказок, только совет: В ближайшее время выяснится, кто еще хочет президентское кресло себе. Кого называют сейчас — угадать несложно. Конечно, вчерашний судья Крэйг, — Гриндевальд неприятно цокнул языком. Он склонил голову в пародийном жесте уважения: Кое-кто из самых наивных надеется на возвращение Пиквери, но этому не бывать. Вот и считайте, одна тяжелая корона и лишь три головы — маловато соискателей для высокого трона. Кто-то еще непременно появится, мистер Грейвз. И если вы не обратите внимание на него, он обратит внимание на вас, уж это он умеет. Они встречались раньше, на паре до крайности скучных и бессмысленных приемов у президента: Пиквери его не выносила, но выбора у нее не было. Деньги подбирали ключ к любой двери. Старик поделит акции между женой и сыновьями, в свое кресло посадит старшего, а младшего назначит главным редактором. Осталось уладить небольшие формальности. На вашем месте я бы беспокоился не из-за Крэйга, а из-за него. Красивейшие места, должен отметить, но с точки зрения горожанина — те еще дебри. Даже с картой нетрудно потеряться, а уж если заблудишься на пустоши злобных фейри — никакая магия не спасет. Он мечтательно прикрыл глаза, и Персиваль вдруг отчетливо вспомнил, о чем подумал, когда увидел его на пороге рядом с Альбусом Дамблдором, проследил взглядом, как его волшебная палочка упирается Криденсу в грудь, услышал, как затаила дыхание Маргарет. В детстве он обещал защитить весь мир от выдуманных кровожадных чудовищ, а вместо этого привел настоящего врага в собственный дом, дьявола, которому не нужно приглашение, чтобы войти. Если удастся найти хоть одного человека, который станет вас защищать. Гриндевальд хрустнул суставами, беззаботно ответил: Значит, он точно будет присутствовать. Гриндевальд помолчал, потом продолжил прежним тоном: За самыми сочными сплетнями вы приходите к человеку, который не имеет выхода во внешний мир, ни с кем не видится, никого не ждет. По ней летели к вышитому наверху солнцу большие птицы — поджимая длинные стройные ноги, выгибали шеи, с каждым ударом крыла оставляя землю все дальше от себя. Стоило днем подвязать гардины широкой лентой, и в комнате становилось не только светлее — теплей, но Криденс оставлял отдернутой лишь одну, чтобы полумрак скрадывал мысли, прятал чувства, менял его лицо. Старое миндальное дерево, всю зиму простоявшее черной угловатой статуэткой в снегу, еще не успев выпустить листья, расцвело. Под порывами весеннего ветра первый цвет летел на едва пробившуюся траву в тени, в окна, белыми хлопьями кружил по саду. Там, за окном, была весна — чтобы увидеть, ощутить ее, не нужно было даже ступать за порог. Зима же оставалась в доме. Чтобы услышать ее тяжелую поступь, не требовалось никаких усилий. Иногда Криденсу казалось, это дышит обреченный на слишком долгую жизнь дом. В пятницу мистер Грейвз вернулся с парой писем — от Маргарет, от Ньюта, — отдал их Криденсу и, ничего не говоря, поднялся к себе. А вернулся уже с тяжелым молотком и несколькими обструганными деревянными кольями в руке, без пиджака и жилета, в свободной рубашке, чистой, но старой, с широко распахнутым воротником. Волосы без воска распадались на пряди, закрывали лоб. Этим мог бы заняться Винсент, но кое-что я все же предпочитаю делать сам. Криденс моргнул, удивленно проговорил, не заметив при нем волшебной палочки: Криденс кивнул, стараясь не смотреть, как мистер Грейвз разматывает моток веревки — часто мелькают широкие запястья, легко скользит между пальцами бечева. С запада медленно тащились синие брюхатые тучи с желтоватыми лохмотьями по краям, ветер крепчал. Миндальное дерево, пустившее корни вдалеке от родных краев, все роняло цвет. Почва была мягкая, колья вошли легко — пару последних недель даже после самых холодных ночей не было ни намека на корку льда. Мистер Грейвз устало провел тыльной стороной в черных разводах по покрытому испариной лбу, тихо выругался, увидев на пальцах смазанный след. Криденс протянул свой платок. В этом деле мне не перегнать тебя по умениям и через тысячелетие. Это не то, чем мне хотелось заниматься. Я не мечтал об этом, но привык. Хотел найти себе свой клочок, пусть даже на плохо родящем или гористом участке, уйти туда насовсем. Построить хоть самый крохотный сарай, в котором можно укрыться от снега и дождя Криденс неопределенно пожал плечами, чтобы не говорить вслух то, о чем думал: Такой судьбы он никому не желал. МАКУСА выплачивает ежегодную компенсацию вдовам и сиротам погибших при исполнении авроров, я ставлю на продлении приказа именную печать. Раньше думал, что умру той же смертью, вспоминал лицо матери на похоронах отца и не хотел причинять кому-то такую же боль. Криденс отвернулся, сделав вид, что занят проверкой того, крепко ли держатся колья. Успел прикусить язык, пока не вырвался новый вопрос: Мистер Грейвз наклонился за молотком, поманил обратно в дом: Дождь только кажется теплым, под таким легче легкого простыть. Криденс украдкой подобрал оброненный платок, дотронулся до мягкой ткани. Тронул платок еще раз перед сном, пробуя убедить себя, что чувствует на испачканной поверхности отголосок телесного тепла, тусклую тень живого прикосновения, которого не было и быть не могло: От затылка до пяток пробежала жаркая дрожь, сладко отзывавшаяся в крови. Он не был похож ни на брата, ни на отца: Такому легко довериться, рассказать о себе, а уже через неделю не вспомнить его лица. Шоу распахнул дверь сразу же после того, как постучал — быстрым шагом, не слушая громкие возражения Абернати и угрозы вызвать охрану, прошел в кабинет и остановился в центре, не дойдя до стола. Представился, но руки так и не протянул. Сейчас только восемь утра. Вас привело ко мне что-то настолько срочное? Если нет — не будете ли добры выйти и не входить до одиннадцати? Были похищены некоторые бумаги из сейфа моего отца. Я думал, во всей стране никто не умеет хранить тайны лучше, чем ваша семья. Впервые слышу об этом. Шоу растянул губы в улыбке, будничной и спокойной, словно специально отмерял ее до сотой доли дюйма — не больше, не меньше. Искренности в ней не было ни на грамм. Потому что никто не обмолвился об этом ни словом. Секретари уволены, домовики наказаны, отец все еще взбешен, но содержимое сейфа было слишком неоднозначным, чтобы идти с этим в МАКУСА. Шоу опустил темную папку, которую до этого держал в руках, подтолкнул ее навстречу по гладкому столу. Это лишь часть украденной документации. В запасе остались другие папки — кое-что о вас, кое-что о нас. Надеюсь, теперь я вас заинтересовал. Персиваль провел ладонью над документами, не обнаружив никаких чар, начал листать: Заключения колдомедиков, даты, которые ни о чем не говорили, имена, имена… — Взгляните внимательнее, мистер Грейвз, — Шоу подошел ближе, постучал указательным пальцем по отложенной в сторону странице. Архивные оригиналы уничтожены, это последние копии. Даже пропитанные чарами, они легко горят, особенно когда за это хорошо заплатят. Профессия журналиста диктует раскрывать правду, а не скрывать ее. Лучше старых газетчиков в этом деле разве что городские сумасшедшие, но никто, слава Мерлину, не слушает то, что они говорят. Так же, как я доверился вам. Заставите дать Непреложный обет хранить молчание? Аврор Грейвз — честный человек из старой семьи, если не с деньгами, то уж точно со связями. Но у семьи Шоу их больше. Да и кто поддержит вас сейчас, в этой неразберихе, не опасаясь за собственную шкуру? Прогнать бы его вон, но руки жгли страницы, которые оказалось невозможно найти другим способом. Персиваль откинулся назад, посмотрел в глаза. Шоу был спокоен, неспешно продолжал: Это газеты вас сотворили. Из обскура мы сделали несчастного сироту, из упрямого глупца — его спасителя. Но ее можно вывернуть наизнанку. Мой отец еще не стал президентом, но станет им непременно. Каждого чиновника в Конгрессе не так уж сложно поймать на крючок. Персиваль тотчас же отодвинул от себя папку, закрыл ее, не дочитав. Вы придержали информацию, потом продали или отдали ее бесплатно Гриндевальду. Желаете повторить тот же трюк со мной? Уставившись на медные астролябии так, словно только ради возможности полюбоваться на них и пришел, Шоу задумчиво заметил: Персивалю вдруг вспомнилось, как месяц назад он сидел напротив Крэйга в пропахшем табаком кабинете, недавно принадлежавшем Пиквери, и тот убежденно твердил, что предложит сделку хоть Мордреду и Моргане, если придется. Если все обстоит так, как описывает Шоу, как насмешливо, будто старый ворон, повидавший бесчисленные миры мертвых и живых, предрекает Гриндевальд, от его решения мало что зависит. Но папка с документами реальна, она лежит перед ним: А дома ждет Криденс, который в последнее время смотрит так, будто все знает, все чувствует, без слов подтверждает: Шоу, не дожидаясь приглашения, опустился в кресло, с усталым выражением на лице заговорил: Не то, что считается официальным, или второе, закрытое, из архива сотрудников МАКУСА. То, что осталось в кабинете моего отца. Отец может свято верить в силу денег и власти, брат слишком привык к тому, что ему не сопротивляются. Лично я не думаю, что вы позволите кому-то держать себя на цепи в качестве ручного пса. Да и ваш мальчишка больше не позволит надеть на себя ошейник. Я видел колдографии того места, что раньше звали Вифанией, и понимаю: Гриндевальд — ненадежный союзник. Однажды наступит день, когда удача не будет на нашей стороне. В такой день мне понадобится услуга. Сомневаюсь, что в таком случае вы бы согласились меня выслушать. В восемь утра понедельника меня никогда не бывает дома. Если кто и заподозрит что-то, это будет пара сонных авроров, а уж их вы сумеете приструнить. Хватит и услуги врага, умеющего держать свое слово. Решайтесь, мистер Грейвз, — Шоу протянул ладонь: Пожмем друг другу руки. Или я заберу с собой все, что принес. Парило до самой ночи. Молнии ударили в полной темноте, осветили разросшиеся заросли давно не стриженных вишневых кустов, выхватили из мрака витой ствол миндаля. От грома заложило уши. Тучи скребли дном по самой крыше, обдирая кровлю, обещая раздавить под собой весь дом. Криденс вздрогнул от первого удара, поудобнее устроился в кресле ближе к камину, подтянул под себя ноги. Повернув лицо к огню — желтые, оранжевые всполохи лизали скулы, румянцем спускались по шее к груди, — будто бы невзначай тронул амулет, спросил: От невидимого прикосновения закололо пальцы, словно цепочка лежала в собственной руке. Поясница взмокла под тонкой рубашкой, неприятно колючей показалась ткань на спинке кресла. Персиваль чуть наклонился вперед. Я заговаривал амулет еще неопытным мальчишкой. Неопытным мальчишкой, который слишком рано выучил боевые заклинания и лишь гораздо позже понял: Гораздо сложнее уберечь себя и других. В Маргарет он распознал родную кровь и потому мог передать мне ее тревогу. Это не сработает с вами, со мной? Криденс поднялся, посмотрел внимательно, будто ответ мог решить его судьбу. Будто сам он решил, однажды сделав первый шаг, больше не отступать назад. Рука потянулась сама — дотронуться до зовущего, своего, оттянуть нагревшуюся от тела цепочку, растереть покрывшуюся испариной кожу. Чуть вдавить охранный амулет. Погладить кончиками пальцев адамово яблоко, изгиб шеи, ключицу, не отгибая широкий воротник, не переходя эту последнюю границу — не решаясь на это, еще нет. Неосторожно покачнулся на коленях вперед, словно собирался падать, но в последнее мгновение передумал. Притянул к себе, прижался лбом во лбу, щекой потерся о щеку — сухой горячей кожей по колкой щетине — и вздрогнул, обжегшись, но отстраняться не стал. Мотнул головой, скользнул пальцами по кромке воротника, подбородку, виску. Поймать бы этот выдох, втянуть в себя, запереть, сохранить в груди — успел подумать Персиваль. А потом и думать обо всем забыл: Неловкие, с тонкой ниткой белесого шрама, перечеркивавшего верхнюю, с чуть припухшим изгибом нижней. Тот глухо застонал, отшатнулся и открыл глаза. Тяжелым взглядом, в мутной глубине которого все еще не погасли отблески огня, обвел гостиную, рывком вскочил на ноги. Ни разу не обернувшись, взлетел по лестнице, бросив напоследок оборванное: Быстро стихли шаги наверху. Персиваль сжал ладонь в кулак, с силой вдавил его в бедро, без палочки заставил распахнуться окно. Гроза прошла, в открытые створки лился ночной холод, но напитавшийся напряжением воздух все еще потрескивал, не давал сделать нормальный вдох. Он достал папку, выторгованную у Шоу, призвал широкий и низкий бокал огневиски. Начал читать, то и дело останавливаясь, проводя по каждой странице ладонью — не то чтобы убедиться, что и правда держит в руках все, что так давно искал, не то чтобы стереть с бумаги прошлое, которого лучше не знать, лучше просто забыть. Утром придется привести себя в порядок, принять отвратительное зелье от похмелья, подняться наверх. Глядя ему в глаза, не думая о том, насколько проще было бы просто передать папку, заговорить. Или не упоминать об этом никогда, сжечь документы, притвориться, что потерянного не вернуть — так выйдет проще. Если Винсент найдет очередную пустую бутылку, то сам не скажет ни слова, только непременно шепнет по секрету тетушкиному портрету, а вот та уж точно станет трещать, пока не вспухнет голова. От огневиски потек пот, перед глазами поплыло, но Персиваль плеснул в бокал еще. Все остальное — утром. До утра еще далеко. Криденс оторвался от окна, сел, выпрямившись, положил руки на колени. Первый брак с неназванной американкой, без детей. Жена умерла, оставила в наследство родовой дом в Луизиане и небольшие средства. Второй брак — ради наследников, с девушкой испанского происхождения из обедневшей семьи. Мистер Грейвз говорил, подсматривая в бумаги, которые держал в руках, быстро листая на ходу. Называл чужие имена — чтобы не произносить другие слова: Раньше Криденс представлял, как от одного звучания их имен ему станет легче, вернется на место кусок души, закрывая болезненно отзывавшуюся на любое прикосновение брешь. Была она принуждена выйти замуж или согласилась добровольно — неизвестно, но с момента заключения союза Густав Гири каждые полгода выписывал чек на крупную сумму для ее семьи. Криденс вслушивался, повторял про себя, пытаясь распробовать на запах, на вкус: Имена родителей не сдвинули каменную плиту, отделявшую память о раннем детстве, ни на дюйм. Потускневшая от прошедших лет история собственной жизни оставалась еще одной историей о тенях, призраках, мертвецах. Еще через год родила здорового сына. Тогда же начала проявлять себя болезнь — домовики замечали, что Мерседес в молчании стоит над детской кроваткой ночами, не отпускает ребенка от себя, бормочет что-то о семейном проклятии, насланном завистливой брухой. Мистер Грейвз остановился, кашлянул, оторвал взгляд от листа: Криденс кивнул, спрятал руки за спину, до боли вцепился пальцами правой в левое запястье. Мистер Грейвз нахмурился и продолжил читать, теперь уже не делая пауз: Мальчик был здоров физически, но мало говорил, не шел на контакт с отцом и не проявлял магических способностей до четырех лет. Криденс едва разбирал слова, забывал дышать. Луизианский дом первой жены Гири сгорел дотла. Густав Гири поверил, что сын унаследовал болезнь матери, не желая считать его и дальше своим, приплатил паре чиновников за то, чтобы мальчика отправили в приют для сирот не-магов. В поддельном свидетельстве о смерти его записали второй жертвой пожара. Криденс через силу выдавил сиплое: После окончания Великой войны данных о нем нет. Голова кружилась, слышно было, как оглушительно громко колотится в груди сердце. Девять месяцев в утробе женщины, сошедшей с ума, четыре года в доме мужчины, не желавшего принять его таким, каким он был рожден. У Криденса были волосы матери, ее глаза, ее сны про дом с темными зеркалами посреди болот. Ее безумие — лишь еще один дар, перешедший по наследству. На ладонях вдруг разошлись старые шрамы — бледные, почти незаметные полосы заново набухли темно-красным, потом открылись. Затрещало готовое лопнуть стекло лампы на столе, всколыхнулся в камине огонь. Пол больше не казался твердым. Криденс почувствовал, как внутри просыпается страх: Мистер Грейвз сделал шаг навстречу, но Криденс помотал головой, крепко стиснул пальцы, вдавливая ногти в раны, упиваясь тем, как от каждой вспышки боли на короткое мгновение проходят прочие ощущения и остается только звенящая пустота. Теперь я не знаю, кто я такой. А если на мне лежит проклятие? Если я приношу беды всем, кто находится рядом? Модести и Частити, Ма и миссис Симмонс, вам… Если я довел до безумия свою настоящую мать и убил вторую, ту, что меня забрала? Мистер Грейвз твердо ответил, не двигаясь с места: Будь на тебе чужеродная темная магия, ее бы обнаружили еще несколько месяцев назад. Что же касается остального — маги не так уж отличаются от не-магов. Мы тоже болеем и сходим с ума. Просто некоторым целителям удобнее объяснять свое бессилие темным волшебством. Мистер Грейвз вытащил палочку — Криденс, не успев ни о чем подумать, инстинктивно отшатнулся. Тот что-то прошептал, легко и быстро провел по своей ладони: Кожу вдруг рассекли длинные полосы, шедшие поперек ладони, перечеркивавшие линию судьбы. Порезы вышли такими тонкими, что кровь выступила не сразу, но потом быстро побежала тонкими струйками по руке, по белоснежному рукаву, мгновенно пропитывая ткань. Мистер Грейвз разглядывал руку, словно не замечал, как капли пачкают одежду и пол, поднес ее к свету: Моя кровь такая же, как твоя. Ладони коснулась чужая ладонь, одни порезы накрыли другие. Резкая боль просочилась из висков и лба по горлу во внутренности, обожгла огнем бедра, голени, ступни и так же внезапно пропала. Криденс закрыл глаза и вслепую пошел туда, куда потянула державшая его за запястье теплая и мокрая от крови рука. Сомневался, что стать начальником охраны Гринготтс так уж почетно или интересно, если на то пошло: Вчерашний прокурор Иоганес, собирая в последний раз портфель, добродушно смеялся, подслеповато щуря глаза: Лучше я буду пить ирландский огневиски со скуки в туманах Альбиона, чем здесь — от осознания того, сколько всего не успел, не сумел. Поверь, если не уйти сейчас, подходящее время так и не наступит. Тебе ли не знать. Персиваль проводил Иоганеса, пообещал приехать через неделю, самое долгое — через две, только бы закончить дела. Даже купил вместительный чемодан, составил список того, что стоит взять с собой. И чем больше становился список, тем меньше Персиваль думал о том, чтобы переезжать. Иоганес писал, но не спрашивал о решении, а Персиваль не знал, как отказать.
Оригинальное поздравление с днем бухгалтера
Укладка воздушным способом
Шаверма в домашних условиях пошаговый рецепт фото
Перенести текст с фото
Как сделать вентиляцию в the escapists