Темы стихов
Любовь и романтика
Николай Огарев: лучшие произведения
И это неудивительно, ведь Николай Огарев всегда любил музыку и таким образом пытался выразить свои идеи, чувства и эмоции в стихах. Общественные темы в произведениях поэта практически невозможно найти, даже в тех, которые были изданы в России. Кроме того, поэту присуща чуть ли не самая женственная лира во всей русской литературе, которая была основным двигателем некоторых сборников стихотворений поэта. Если вы не нашли желаемый стих, поэта или тематику, рекомендуем воспользоваться поиском вверху сайта. При копировании авторских материалов ссылка на источник обязательна! Копировать материалы на аналогичные интернет-библиотеки стихотворений - запрещено. Все опубликованные стихи являются общественным достоянием согласно ГК РФ статьи и Русские Зарубежные Современные Список поэтов Поэты 18 века Золотой век Серебряный век Советские поэты Тематики Стихи о любви Стихи о женщине Стихи о жизни Стихи о войне Стихи о природе Стихи про животных Стихи о Родине Стихи для детей Короткие, легкие стихи Лучшие стихи Цитаты Анализ Блог Сказки. Все стихи Николая Огарева на одной странице. Лучшие поэты Стихи Александра Пушкина Стихи Михаила Лермонтова Басни Ивана Крылова Стихи Николая Некрасова Стихи Владимира Маяковского Стихи Федора Тютчева Стихи Афанасия Фета Стихи Анны Ахматовой Стихи Владимира Высоцкого Стихи Иосифа Бродского Стихи Марины Цветаевой Стихи Сергея Есенина Стихи Александра Блока Стихи Агнии Барто Омар Хайям: ТОП стихов Александр Пушкин — Евгений Онегин Михаил Лермонтов — Бородино Александр Пушкин — Я помню чудное мгновенье Керн Александр Пушкин — Я вас любил, любовь еще, быть может Михаил Лермонтов — Парус Сергей Есенин — Письмо матери Александр Пушкин — Зимнее утро Мороз и солнце; день чудесный Сергей Есенин — Не жалею, не зову, не плачу Владимир Маяковский — Стихи о советском паспорте Александр Пушкин — Я памятник себе воздвиг нерукотворный. Рекомендуем письмо Татьяны к Онегину стих стих паспорт поэзия осени стихи скажите вы когда нибудь любили Асадов текст. Стихи про осень Стихи про зиму Стихи о весне Стихи про лето Стихи о маме Стихи о любви Смешные стихи Матерные стихи Стихи про бабушку Стихи для детей. Стихи с добрым утром Стихи спокойной ночи Стихи о дружбе Стихи о женщине Стихи про семью Стихи про папу Короткие стихи Грустные стихи Стихи о жизни Стихи о природе. Стихи про армию Стихи про школу Стихи о музыке Стихи для малышей Стихи о войне Стихи о родине Стихи о доброте Стихи на конкурс Стихи про дедушку Сказки в стихах.
Gasthaus zur Stadt Rom. Il giorno di Dante. Nocturno Как пуст мой деревенский дом Serenade Песнь моя летит с мольбою Вечер Когда настанет вечер ясный Город Под дальним небосклоном Панаеву Когда в цепи карет Огаревой Хочу еще письмо писать Как жадно слушал я признанья Картины из странствия по Англии. Марии, Александру и Наташе. Михайлову Сон был нарушен Отрывки День за день — робко — шаг за шаг Песня Ты откуда, туча, туча Песня русской няньки у постели барского ребенка. Поэзия Когда сижу я ночью одиноко Прощанье с краем, откуда я не уезжал. Для активации аккаунта, перейдите по ссылке, отправленной в письме на Ваш адрес электронной почты. Все стихи Николая Огарёва Augenblick Aurora musae amica Die Geschichte Exil Gasthaus zur Stadt Rom Il giorno di Dante Le cauchemar Nocturno Как пуст мой деревенский дом Герцену Арестант Береза в моем стародавнем саду В прогулке поздней видел я Вечер Когда настанет вечер ясный Воспоминания детства Выпьем, что ли, Ваня Вырос город на болоте Героическая симфония Бетговена Город Под дальним небосклоном Дедушка Деревенский сторож Дитятко! До свиданья Дорога Другу Герцену Е. Л[евашовой] Желание покоя Забытье Звуки Зимняя ночь И если б мне пришлось прожить еще года Искандеру К В. К друзьям К М. К моей биографии К Н. Картины из странствия по Англии Когда тревогою бесплодной Лизе Марии, Александру и Наташе Михайлову Сон был нарушен Мне было скучно в разговоре Много грусти! Мой русский стих, живое слово Моцарт Моя молитва На мосту На смерть Л[ермонтов]а На смерть поэта Наташе Немногим Новый год Ночь Ночь туманная темна Ночью О, возвратись, любви прекрасное мгновенье Обыкновенная повесть Она была больна, а я не знал об этом!.. Она никогда его не любила Опять знакомый дом, опять знакомый сад Осеннее чувство Осенью Отрывки День за день — робко — шаг за шаг Отступнице Отцу Отъезд Памяти друга Памяти Рылеева Первая любовь Песня Ты откуда, туча, туча Песня русской няньки у постели барского ребенка По краям дороги Полдень Портреты Поэзия Когда сижу я ночью одиноко Год Хандра Характер Шекспир Юноше Я видел вас, пришельцы дальних стран Я поздно лег, усталый и больной Я помню робкое желанье Я сорвал ветку кипариса. Один, при дружном трепете свечи Любимый труд уже свершать готовый — Я бодр и свеж и жажду мысли новой. Передо мной знакомые преданья, Где собран опыт трудный долгих лет И разума пытливые гаданья Спокойно шлю им утренний привет И в тишине, исполненный вниманья, Я слушаю, ловя летучий след, Биенье жизни от начала века И новый мир творю для человека. Но гонит день туманы ночи сонной, Проснулся гул — подобие волне, Зовет звонок к работе обыденной. И все, что мог создать я в тишине, Развеет дико день неугомонный И в жизни вновь звучит уныло мне Одно и то же непрерывной цепью, Как ветра шум над бесконечной степью. А ввечеру, всех дел окончив смету, Засядем мы, мой друг, пред камельком: Нам принесут печальную газету, И грустно мы все новости прочтем И ничего по целу белу свету Отрадного ни капли не найдем, И молча мы пожмем друг другу руку, Чтоб выразить любовь, и скорбь, и скуку. И будто где—то я затерян в море дальнем — Все тот же гул, все тот же плеск валов Без смысла, без конца, не видно берегов; Иль будто грежу я во сне без пробужденья, И длинный ряд бесов мятется предо мной: Фигуры дикие, тяжелого томленья И злобы полные, враждуя меж собой, В безвыходной и бесконечной схватке Волнуются, кричат и гибнут в беспорядке. И так за годом год идет, за веком век, И дышит произвол, и гибнет человек. Вся жизнь моя передо мною Из мертвых грустной чередою Вставала тихо день за днем, С ее сердечной теплотою, С ее сомненьем и тоскою, С ее безумством и стыдом. И я нашел такие строки,— В то время писанные мной, Когда не раз бледнели щеки Под безотрадною слезой: Мне сердце ужасом сковало: Как все так выдохлось давно! И стало ясно мне одно, Что без любви иль горькой пени, Как промелькнувшую волну, Я просто вовсе бедной тени В последний час не помяну. Церковь лишь стояла В средине площади одна, Столетней жизнию полна. Свеча горела предо мной; Исполнен внутренним страданьем, Без сна сидел я в час ночной, Сидел, томим воспоминаньем, И беспредметною тоской, И безотчетливым желаньем,— И сердце ныло, а слеза Не выступала на глаза. Но вот коснулись до меня Из комнаты соседней звуки: Кто душу светлую облек Тоски безвыходной туманом? Любовь проснулась на упрек, И совесть встала великаном, Но слишком поздно он узнал, Какое сердце разорвал. Любовь проходит, и темно Становится в душе безродной; Былое будишь — спит оно, Как вялый труп в земле холодной, И сожаленье нам одно Дано с небес, как дар бесплодный Но смолкла песнь; они потом Иную песнь поют вдвоем. И в этой песне дышит вновь Души невольной умиленье, И сердца юного любовь, И сердца юного стремленье; Не бурно в жилах бьется кровь, Но только тихое томленье От полноты вздымает грудь, И сладко хочется вздохнуть. Я им внимаю в тишине — Они поют, а сердцу больно; Они поют мне о весне, Как птички в небе — звучно, вольно, И хорошо их слушать мне, А все ж страдаю я невольно; Их песнь светла, в ней вера есть — Мне сердца ран не перечесть. Они счастливы, боже мой! Кто вы, мои певцы,— не знаю, Но в наслажденьем и тоской Я, странник грустный, вам внимаю. Ромео умер, с ним Джульетта — Шекспир знал жизнь, как бог,— мы снам Роскошно верим в юны лета, Но сухость жизнь наводит нам Да мимо идет чаша эта, Где сожаленье, и тоска, И грустный холод старика! Блаженны те, что в утре дней В последнем замерли лобзанье, В тени развесистых ветвей, Под вечер майский, при журчанье Бегущих вод,— и соловей Им пел надгробное рыданье, А ворон тронуть их не смел И робко мимо пролетел. Встает пред взором внутренним очей Насмешливо и злобно призрак ложный, И смутно так все в голове моей, Душа болит, едва дышать мне можно, И стынет кровь во мне Потом я вдруг Манфредом увлечен; Тащит меня, твердя о преступленье, Которому давно напрасно он У бога и чертей просил забвенья Уж вот на край я бездны приведен, Стремглав мы вниз летим — и нет спасенья Я замираю, и по телу лед С губительным стремлением идет2. Но вдруг стоит принц Гамлет предо мной, Стоит и хохотом смеется диким Безумный, нерешительный герой Не мог любить, ни мстить, ни быть великим,— И говорит, что точно я такой, С характером таким же бледноликим И я мечтой в прошедших днях ношусь, И сам себе так гадок становлюсь Я Байрона и Гете начитался, И мне дался Шекспиров человек — И только!.. В жизни ж я и не сближался С их лицами, да и не сближусь ввек Но холод долго в теле разливался, И долго я еще не мог вздохнуть И в темные углы не смел взглянуть Я матери лишился с детских лет, И нет ее в моем воспоминанье, Но сколько раз, забыв земной наш свет, Носился к ней я в пламенном желанье! И знаешь, друг, душе в ее скорбях Есть тайное, святое утешенье Знать, что душа родная в небесах Ее хранит и в горе и в смятенье. И вот, когда вечернею порой Ты взглянешь вдруг на небо голубое — Подумаешь: И вот, когда толпу людей пустых Вдруг оскорбил в порыве благородном Ты правды чистой голосом свободным, — Тебе не страшны будут козни их: Ведь на тебя из горнего селенья Взирает мать с улыбкой одобренья. С какою бедною душою, С каким уныньем на челе Стоишь безродным сиротою На нашей низменной земле. Здесь все так скучно, скучны люди, Их встрече будто бы не рад; Страшись прижать их к пылкой груди, — Отскочишь с ужасом назад. Но только тихое сиянье Луна по небу разольет, И сна тяжелое дыханье Людей безмолвьем окует: Гуляй по небу голубому И вольной птичкою скорей Несись к пределу неземному. Ты волен стал в мечте своей; Тебя холодным изреченьем Не потревожит злой язык; Ты оградился вдохновеньем, Свою ты душу им проник. Там свет знакомый мне светится, Мне все родное в небесах; Прощусь с землей хоть на мгновенье, С туманом скучным и седым, И из—за туч, как из боренья Между небесным и земным, Я полечу в пределы света, И там гармония миров Обворожит весь ум поэта. Там проблеснет любимых снов Давно желанная разгадка. В восторга полный, светлый час Перестает нам быть загадкой — Что было тайного для нас. Но стена тюрьмы крепка, У ворот ее замкнуты Два железные замка. Чуть дрожит вдоль коридора Огонек сторожевой, И звенит о шпору шпорой, Жить скучая, часовой. Мимо б я, да за ограду Тенью быстрою мелькнул! Край родной повидеть нужно Да жену поцеловать, И пойду под шелест дружный В лес зеленый умирать!.. Куда ни шло бы! Божья тварь, чай, тож и я! Пуля, барин, ничего бы, Да боюся батожья! Поседел под шум военный А сквозь полк как проведут, Только ком окровавленный На тележке увезут! Где—то бог подаст приют? То ль схоронят здесь живого? То ль на каторгу ушлют? Будет вечно цепь надета, Да начальство станет бить И конца нет сколько жить! Свежо с переливчатой зыби пруда На старые корни плескала вода. Под веянье листьев, под говор волны Когда—то мне грезились детские сны. С тех пор протянулося множество лет В волнении праздном и счастья и бед, И сад мой заглох, и береза давно Сломилась, свалилась на мокрое дно. И сам я дряхлею в чужой стороне, На отдых холодный пора, знать, и мне, А все не забыл я про детские сны Под веянье листьев, под говор волны. А снег валился, в стеклы бил, И веял ветер смелый, И кровлю темную покрыл Печально саван белый. Сквозь дымных облаков луна, Туманная, смотрела, И все казалося, она Как будто что жалела. И я глядел ей в бледный лик С участием, уныло: Нам так обоим в этот миг На сердце грустно было! Когда настанет вечер ясный, Люблю на берегу пруда Смотреть, как гаснет день прекрасный И загорается звезда, Как ласточка, неуловимо По лону вод скользя крылом, Несется быстро, быстро мимо — И исчезает Смутным сном Тогда душа полна бывает — Ей как—то грустно и легко, Воспоминанье увлекает Ее куда—то далеко. Мне грезятся иные годы, Такой же вечер у пруда, И тихо дремлющие воды, И одинокая звезда, И ласточка — и все, что было, Что сладко сердце разбудило И промелькнуло навсегда. Под дымчатый покров, Сливаясь, прячутся среди прохлады Леса зеленые и линии холмов, А утро юное бросает в ликованье Сквозь клубы сизые румяное сиянье. Все образы светлы, и все неуловимы. Знакомого куста тревожно ищет взор, Подслушать хочется, как шепчет лист незримый Студеный ключ ведет знакомый разговор; Но смутно все Душа безгрешный сон лелеет, Отвсюду свежесть ей благоуханно веет. Его тенистый свод незримо пробивая, Студеный падал ключ лепечущей струей Ребенком, помнится, здесь летнею порой В безмолвной праздности я сиживал, внимая. Тонули шелесты, и каждый звук иль шум В широком ропоте лесного колыханья, И смутным помыслом объят был детский ум Средь грез таинственных и робкого желанья. Не знаю, жив ли он Но дружбы первый миг храню я и доныне В воспоминании — как мой весенний сон, Как песнь сердечную, подобную святыне. Лучи лампадные в бродячей тьме блестели. В окно виднелся двор; он был и пуст и тих, По снегу белому с небес луна мерцала И мне пришел на ум мой первый робкий стих, И рифма, как струи падение, звучала. Я сердце посвящал задумчивой тоске, В моем едва былом ловил напев унылый, А мысль какой—то свет искала вдалеке, И звали к подвигам неведомые силы. Стар теперь я, Ваня, Борода седая, А судьба все та же — Злая да лихая. Дочь Антона вышла Замуж за другого, Ну! Деток целых трое, Схоронил старушку, А поправить нечем Скверную избушку. Говорят, мы вольны, Только царь нам дядька,— А оброк все тот же,— Что ни поп, то батька! И я знаю — деспот пьяный, Пьяных слуг своих собрат, Был ума служитель рьяный И великий демократ. Мне слышатся торжественные звуки Конца, который грозно трепетал, И жалко мне, что я умру без муки За дело вольное, которого искал. Под дальним небосклоном Чернеет город мой, Туманный образ словно, Покрыт вечерней мглой, Сырой вздувает ветер Седую пену вод, Рыбак однообразно В ладье моей гребет. Еще раз вспыхнул запад И грустно озарил То место, где оставил Я все, что я любил. Смеркаться начинает, Уж звезды надо мной, — И вот мы подъезжаем К заставе городской. Дома стоят рядами, Огонь мелькает в них, — И стук от экипажей Несется с мостовых. Вся скука городская Приходит мне на ум, И как гнетет здесь душу Забот вседневных шум. Там — снова бесконечность И вольный мир мечты. Посижу, погляжу из окна, Только степь—то под снегом широкая, Только степь впереди и видна. Спит старуха моя, как в ночи; Сиротинка—внучонок, знать с устали, Под тулупом залег па печи, Взял с собой и кота полосатого Только я словно жду—то чего,— А чего? Разве гроба дощатого, Да недолго, дождусь и его. Жаль старуху мою одинокую! А внучонок подсядет к окну,— Только степь—то под снегом широкую, Только степь и увидит одну. Вдоль по улице широкой Избы мужиков — Ходит сторож одинокой, Слышен скрип шагов. Зябнет сторож; вьюга смело Злится вкруг него, На морозе побелела Борода его. Пуще сердце замирает, Тяжелей тоска! Что ты не спишь до полночи глухой? Дай я тебя хоть шубенкой прикрою, Весь ты дрожишь, а горячий какой!.. До свету долго, и страшно и скучно!.. Крестная сила, помилуй ты нас! Но вспять бегущая волна Не сгубит дерзостным наплывом Раз насажденные по нивам Свободы юной семена. И то, что помню я, и то, что вижу ныне, Не веет отдыхом недремлющей кручине. Я помню, как квартальный надзиратель, Порядка русского блюститель и создатель, Допрашивал о чем—то бедняка, И кровь лилась под силой кулака, И человек, весь в жалком беспорядке, Испуганный, дрожал, как в лихорадке. И после мы — друзей в беседе пылкой — О родине скорбели за бутылкой. Я отчужден был от моих собратий В глухих стенах безжалостной тюрьмы; Но от молвы и от ее проклятий Уже тогда меня спасали вы. Уже тогда вы, юному страданью Сочувствуя прекрасною душой, Смягчали скорбь и горечь испытанья Таинственно, неведомой рукой. И с той поры всегда, как добрый гений, Носились вы над жизнию моей, И длили жар высоких вдохновений, Вводя меня в семью моих друзей. Вы много мне послали Минут святых в моем пути земном, И вы не раз свевали мне печали, Мой скорбный дух давившие свинцом. Мне не было судьбою Вас знать дано, — а я мечтал не раз, Как хорошо мы братственной толпою Когда—нибудь стеснились бы вкруг вас. Вас ждал удел высокой. Теперь вы там — вы ангел в небесах; И, может быть, из области далекой Вы видите меня в земных краях. Вам душа моя открыта, Теперь печаль живет уныло в ней, По вас она вся трауром покрыта, Грустит, как сын о матери своей. О, вы меня с небес своих призрите, Пошлите мир душе в тяжелый час, И тихо вы меня благословите, Как я теперь благословляю вас. О, хороши мои поля, Лежат спокойны и безбрежны Там протекала жизнь моя, Как вечер ясный, безмятежный Хорош мой тихий, светлый пруд! В него глядится месяц бледный, И соловьи кругом поют, И робко шепчет куст прибрежный. Хорош мой скромный, белый дом! Опять они, мои мечты О тишине уединенья, Где в сердце столько теплоты И столько грусти и стремленья. Что это — ночь иль день? Иль медленная лень Даст мне понежиться, и члены порасправить, И полусонный мозг на волю грез оставить?.. День без утра иль утро без зари Куда ни посмотри — Сырое реянье в протяжном колебанье Все зыбь — как на море. Я, точно наяву, Куда—то вдаль на корабле плыву — С волны и на волну в размеренном качанье. Исчезли берега, в тумане небеса, И только плеск кругом, все только плеск бессвязный, Безостановочный, глухой, однообразный, Да ветер свищет в паруса. С чего сердечный трепет? Не близки ли знакомые края? И ты не лжешь — надежды тайный лепет? Чу — в воздухе морозная струя! Туман упал под ледяным дыханьем, И ярко блещет день ликующим сияньем. Передо мной лежит и искрится вдали Равнина белая в серебряной пыли; По ней, где кучками, а где поодиночке, Чернеются рассеянные точки — Дома, деревни, города, И люди жмутся как стада. Прощай, плавучий дом с свободным красным флагом!.. На лед прибережный ступил я скользким шагом И, пробирался утоптанной тропой, Я миновал сугроб, метелью нанесенный, И выхожу на путь, санями улощенный Печален плоский край с замерзшею рекой! Безвестным странником вхожу я в город людный, Прямые улицы, высокие дома Знакомый мне дворец, знакомая тюрьма, И медный богатырь в посадке многотрудной, Сто лет уже взмощенный на гранит, На медной лошади безмолвие хранит. А люди около мелькают постоянно: Курьеры вскачь спешат, как на пожар, Летит жандарм — архангел царских кар; Чернильный мученик — чиновник бесталанный, Пешком усердствует со связкою бумаг; Идут ряды солдат — сто ног в единый шаг, И всюду суета да грохот барабанный Лишь редкий гость — брадатый раб, мужик — Сторонится и головой поник, Глядя в унынии на город чужестранный. Бывало, тоже гость, невольный иль незваный, Тоскуя, проклинал я бледный небосклон, Мундиры и гранит, весь новый Вавилон, И мерил с ужасом его тупую силу Теперь я знаю, он — торопится в могилу. Толпа стоит без шляп,— и в санках проскакал, В шинели до ушей, какой—то генерал — Вид озабоченный, военная посадка, И зыбкость помысла, и робкая оглядка Знакомым призраком он показался мне, Его, мне помнится, я видел — но во сне. То было в ночь, темно сошедшую в молчанье, Над целою страной, томившейся в страданье, То было в ночь вослед за незабвенным днем, Когда все в трауре, с торжественным пеньём, Огромного венчанного злодея Похоронили, не жалея: В ту ночь, во сне, передо мной стоял В порфире и венце вот этот генерал А мне своя дорога. И я на тройке быстроногой Скачу по скатам и холмам, Да по бревенчатым мостам, То полем безрубежно белым, То бором мрачно поседелым. По глади снежной тройка мчит, Через ухаб, нырнув, летит, Метет и жмется по сугробью, И колокольчик мелкой дробью И замирает и звенит. И гаснет день, и звезды ночи — Небес бесчисленные очи — Сквозь тьму глядят на белый путь. Но мне не время отдохнуть. Пусть дни и ночи, свет со тьмою, Бегут, чредуясь меж собою,— Не успокоюсь до конца, С упорством вечного гонца; Пренебрегу, покуда можно, Пока не слег в тиши гробов, Дороги усталью тревожной, Седою усталью годов. И идут дни, и следом идут ночи, Уж холод сдал, и слышу я весну; Посыпал дождь в замену мокрых клочий, И рыхлый снег утратил белизну. Полозья в земь ударились с упором И дальше в путь! И в топь и вплавь, по кочкам и Я проберуся как—нибудь! Чернеет почва из—под снегу, Ручьи сбегают в глубь долин, И речка мутная с разбегу Уносит вдаль обломки льдин. Уже поля рядиться стали В зеленый полог озимей, Листом по роще зашептали Побеги свежие ветвей; Уж первый гром затих с раскатом, Облекся вечер мирным златом; При лунном трепете лучей Защелкал первый соловей. Но мне не до него! Мой путь с утра идет дремучим бором А вот и ночь, и скат береговой, Река — что море — не окинешь взором, И месяц всплыл над синей мглой. Внизу у отмели пологой Стоит бурлак с ладьей убогой. Ладья скользит, и волны мчатся, И брызги искрами дробятся Под взмахом мощного весла. Плыву, молчу от ожиданья, От нетерпенья и желанья, А тут и волны, и луна, И плеск, и блеск, и тишина Свежеет воздух, ночь бледнеет, И сумрак трепетный редеет. Я различить могу Кусты на дальнем берегу. И подхватили с силой грома Ее сто тысяч голосов: Поднялась спокойным строем Да как кликнет громким кличем: Добры молодцы, идите, Добры молодцы, сбирайтесь — С Бела—моря ледяного, Со степного Черноморья, По родной великой Руси, По Украине по казацкой, Отстоим мы нашу землю, Отстоим мы нашу волю, Чтоб земля нам да осталась, Воля вольная сложилась, Барской злобы не пугалась, Властью царской не томилась!.. Музыкой вдруг наполняется слух, Звуки несутся с каким—то стремленьем, Звуки откуда—то льются вокруг, Сердце за ними стремится тревожно, Хочет за ними куда—то лететь В эти минуты растаять бы можно, В эти минуты легко умереть. Я устал, а до дому еще так далеко Дай к столбу прислонюсь, отдохну на пути. Что за домик печально стоит предо мною! Полуночники люди в нем, видно, не спят; Есть огонь, заболтались, знать, поздней порою!.. Вон две свечки на столике дружно горят. А за столиком сидя, старушка гадает И об чем бы гадать ей на старости дней?.. Сколько нежности в взоре у ней! И как мил этот ангел, малютка прелестный! Он с улыбкой заснул у нее на руках; Может, сон ему снится веселый, чудесный, Может, любо ему в его детских мечтах. Но старушка встает, на часы заглянула, С удивленьем потом потрясла головой, Вот целуется, крестит и будто вздохнула И пошла шаг за шагом дрожащей стопой. Свечки гасят, и в доме темно уже стало, И фонарь на столбе догорел и погас Видно, в путь уж пора, ночь глухая настала. Как на улице страшно в полуночный час! А старушка недолго побудет на свете, И для матери будет седин череда, Развернется младенец в пленительном свете, — Ах, бог весть, я и сам жив ли буду тогда. И степь широкая, и горные хребты — Величья вольного громадные размеры, И дружбы молодой надежды и мечты, Союз незыблемый во имя тайной веры; И лица тихие, спокойные черты Изгнанников иных, тех первенцев свободы, Создавших нашу мысль в младенческие годы. С благоговением взирали мы на них, я Пришельцев с каторги, несокрушимых духом, Их серую шинель — одежду рядовых С благоговением внимали жадным слухом Рассказам про Сибирь, про узников святых И преданность их жен, про светлые мгновенья Под скорбный звук цепей, под гнетом заточенья. И тот из них, кого я глубоко любил, Тот — муж по твердости и нежный, как ребенок, Чей взор был милосерд и полон кротких сил, Чей стих мне был, как песнь серебряная, В свои объятия меня он заключил, И память мне хранит сердечное лобзанье, Как брата старшего святое завещанье. В моей душе менялись скорбь и сила, И мысль моя с тобою говорила. Все степь да степь! Нет ни души, ни звука; И еду вдаль я горд и одинок — Моя судьба во мне. Ни скорбь, ни скука Не утомят меня. Я правды речь вел строго в дружнем круге — Ушли друзья в младенческом испуге. И он ушел — которого как брата Иль как сестру так нежно я любил! Мне тяжела, как смерть, его утрата; Он духом чист и благороден был, Имел он сердце нежное, как ласка, И дружба с ним мне памятна, как сказка. Ты мне один остался неизменный, Я жду тебя. Мы в жизнь вошли вдвоем; Таков остался наш союз надменный! Опять одни мы в грустный путь пойдем, Об истине глася неутомимо, И пусть мечты и люди идут мимо. А длинный разговор Еще звучит в ушах, как дружелюбный спор, Но обоюдные запросы и сомненья Уныло на душе остались без решенья. Что эти сумерки — пророчат ли рассвет? Иль это вечер наш и ночь идет вослед? Что миру — жизнь иль смерть готова? Возникнет ли живое слово? Немое множество откликнется ль на зов? Иль веру сохранит в ношение оков? Прольется ль свежий дождь над почвой оживленной Или погибнет сев, засухою спаленный? Я знаю — с родины попутный ветр пошел, Заря проснулася над тишиною сел; Как древний Ной — корабль причалил к Арарату, И в море тихое мы пролагаем путь, Как мирный мост, как связь востоку и закату, И плавно хочет Русь все силы развернуть. Я знаю — с берега Британии туманной Живою жилою под морем нить прошла До мира нового И вот союз желанный! И так и кажется, что расступилась мгла — И наши племена, с победной властью пара, Дорогу проведут вокруг земного шара. И воздух свежих сил Так дышит верою в громадность человека А тут сомнение и веянье могил Невольно чуется при замиранье века. Возьмет ли верх палач И рабства уровень по нас промчится вскачь, Иль мир поднимется из хаоса и муки При свете разума, при ясности науки? Со мною рядом что за лица? Скучна их пестрая станица, Несносен говор их пустой. В моих руках моя подруга, Одна отрада на пути, Прижалась, полная испуга, К моей трепещущей груди. Куда нас мчит бегун суровый? Где остановит он свой бег? И где приют для нас готовый? Нам в радость будет ли ночлег? Я по дороге жизни этой Скачу на черном скакуне, В дали, густою мглой одетой, Друзья, темно, не видно мне. Когда ж, случится, взор усталый Назад бросаю я порой, Я вижу радости бывалой Страну далеко за собой. Там ясно утро молодое, Там веет свежею весной, Там берег взброшен над рекою И шумен город за рекой. Но ту страну, душе родную, Уже давно оставил я, Там пел я вольность удалую, Там были вместе мы, друзья, Там верил я в удел высокий, Там было мне восьмнадцать лет, Я лишь пускался в путь далекий Теперь былого нет как нет. И по дороге жизни этой Я мчусь на черном скакуне, В дали, густою мглой одетой, Друзья, темно, не видно мне. Расстались мы — то, может, нужно, То, может, должно было нам, — Уж мы давно не делим дружно Единой жизни пополам. И, может, врознь нам будет можно Еще с годами как—нибудь Устроиться не так тревожно И даже сердцем отдохнуть. Но замер он среди печали; И кто из нас виновен в том, Какое дело — ты ли, я ли, — Его назад мы не вернем. Еще слезу зовет с ресницы, И холодом сжимает грудь О прошлом мысль, как у гробницы, Где в муках детский век потух. Закрыта книга — наша повесть Прочлась до крайнего листа; Но не смутят укором совесть Тебе отнюдь мои уста. Благодарю за те мгновенья, Когда я верил и любил; Я не дал только б им забвенья, А горечь радостно б забыл. О, я не враг тебе Не дай тебе знать бог Ни пустоты душевной муку, Ни заблуждения тревог Я здесь один и словно в пытке: Тоска, и на сердце темно; Сижу на месте, а давно Мне быть хотелось бы в кибитке, Как все живут, и я живу: Все недоволен всем на свете; Зимой скучаю я об лете, А летом зиму я зову; В Москве разладил я с Москвою, В деревне грустно по Москве, — Кататься буду по Неве — И стану рваться в степь душою. У всех неясное стремленье, Все ищут с жизнью примиренья, И я ищу — да, видно, нет. Порою люди надоели, Там недоволен сам собой; Тоскуешь часто день—деньской И ночь не спится на постеле. Что надо, то устроит бог, Желал же Фауст — да не мог Объехать с солнцем мирозданья!.. Но все мне на груди твоей Бывает сладко так, Мария. Есть сладость — сладость поцелуя, Есть в мире счастие — любовь — И в этом жизнь для сердца вновь И веру юную найду я. К тому же вдруг Сказать всю жизнь — как это много! Потребность не уймешь ничем, — Итак, послушай, ради бога, Я не могу не говорить, Здесь много так воспоминаний, Здесь осужден былых преданий Я в память много приводить. Здесь был ребенком я. Тогда Я молчалив, как ныне, был, Бродить я по саду любил; Сидеть на берегу пруда, Когда на запад день склонялся, По лону вод, как жар, горел, А я все на воду смотрел, Где тихо поплавок качался, — Смотрел и ждал, когда придет, Крючок обманчивый лаская, Играть им рыбка золотая И быстро с ним ко дну мелькнет. И писал их в духе бунта — Из стремленья люд менять, Находя в стихах отраду, В бунте видя благодать. Никогда переворота Не нашел среди людей, Умираю утомленный Злом общественных скорбей. Грозой нам веет с небосклона! Уже не раз терпела ты И кару дряхлого закона И кару пошлой клеветы. С улыбкой грустного презренья Мы вступим в долгую борьбу, И твердо вытерпим гоненья, И отстоим свою судьбу. Еще не раз весну мы встретим Под говор дружных нам лесов И жадно в жизни вновь отметим Счастливых несколько часов. Уже ее я не видал лет десять; Как хороша она была тогда! Но в комнате все дышит скукой, И плющ завял, и сторы спущены. Вот у окна, безмолвно за газетой, Сидит какой—то толстый господин. Широкое и глупое лицо. В углу сидит на креслах длинных кто—то, В подушки утонув. Смотрю — не верю! Она — вот эта тень полуживая? А есть еще прекрасные черты! Она мне тихо машет: Сердце сжалось у меня. Да — я больна; но это все пройдет: Нельзя же показать, Что слезы хлынули к глазам от сердца, А слово так и мрет на языке. Муж улыбнулся, что я так неловок. Какую—то я пошлость ей сказал И вышел. Трудно было оставаться — Поехал. Мокрый снег мне бил в лицо, И небо было тускло Да богат он, Ваня: Что я ей за пара? Выпьем, что ли, с горя? Красавиц рок, кружась, сиял. Твой взгляд был грустен и глубок От тайного движенья неспокоен. Как жадно слушал я признанья Любви глубокой и святой! О, как ты полон упованья! О, как ты бодр еще душой! Ты счастлив, друг мой, дай мне руку Но, брат, пока ты говорил — Какую тягостную муку Я про себя в душе таил!.. И не скажу, о чем тоскую Я затворен в себе самом; Я сердца ран не уврачую, С участьем буду незнаком, К чему пишу? И сам не знаю; Но хочется кому—нибудь Сказать, что втайне я страдаю И что тяжел мне жизни путь; Тебе же внутренних движений Оттенки так понятны, друг Но мне не надо сожалений, Лекарств не требует недуг. Не спрашивай, о чем страданье Души моей и от чего; Но на меня ты, при свиданье, Не говоривши ничего Взгляни печально, и, быть может, Руки пожатье мне поможет. Мы молчали всю дорогу, Все, что в мыслях — было скрыто, И лошадки понемногу Доплелись до Гаммерсмита. Гляжу я долго на ребенка: Как хорошо, невинно он Раскинул ножки и ручонки! Какой он грезит светлый сон! Легко улыбка сохранилась На чуть растворенных устах, И тихо мать над ним склонилась С такою нежностью в очах Зачем еще тяжелую печаль Мне вносит в жизнь безумие людское? Я так был рад, когда родилась ты!.. И детские черты, И эта ночь, и это рассветанье — Все врезалось в мое воспоминанье. Вот скоро год слежу я за тобой — Как ты растешь, как стала улыбаться, Как ищет слов неясный лепет твой И стала мысль неясно пробиваться И есть чутье в сердечной глубине: Ручонками ты тянешься ко мне И чувствуешь невольно вдохновенно, Что я тот друг, чья ласка неизменна. Не я тебя утешу в час недуга Не я возьмусь при раннем блеске дня Иль в лунный час спокойного мерцанья Тебя учить, безмолвие храня, Глубокому восторгу созерцанья. Не я скажу,— как в книге мысль сама Из букв сложилась в летопись ума, Не я внушу порыв души свободный К святой любви и жертве благородный. Дитя мое, я утаю печаль И детского спокойствия незнанья Не возмущу тревогою страданья. Как я желал его! В душе глубоко Я, как мечту, как сон, его ласкал — Сбылась мечта, и этот миг высокой Я не во сне, я наяву узнал. О, с самого рожденья Ты два зерна мне в душу посадил, И вот я два прекрасные растенья Из них, мой боже, свято возрастил. Одно — то дуб с зелеными листами, Высокий, твердый, гордою главой Он съединился дивно с небесами И тень отрадно бросил над землей. Другое — то роскошное явленье, То южных стран душистое дитя, Магнолия — венец всего творенья О боже мой, благодарю тебя. Вот вам слеза, — пусть этою слезою Вам скажется, что ощущаю я Здесь и там Молва бродила по устам, Вспыхала мысль, шепталась речь — Грядущих подвигов предтечь; Но, робко зыблясь, подлый страх Привычно жил еще в сердцах, И надо было жертвы вновь — Разжечь их немощную кровь. Так, цепенея, ратный строй Стоит и не вступает в бой; Но вражий выстрел просвистал — В рядах один из наших пал!.. И гнева трепет боевой Объемлет вдохновенный строй. За тобой Сомкнется грозно юный строй. Не побоится палачей, Ни тюрьм, ни ссылок, ни смертей, Твой подвиг даром не пропал — Он чары страха разорвал; Иди ж на каторгу бодрей, Ты дело сделал — не жалей! Царь не посмел тебя казнить Ведь ты из фрачных Закован в железы с тяжелою цепью, Идешь ты, изгнанник, в холодную даль, Идешь бесконечною снежною степью, Идешь в рудокопы на труд и печаль. Он роется мыслью, работает словом, Он юношей будит в безмолвье ночей, Пророчит о племени сильном и новом, Хоронит безжалостно ветхих людей. Он создал тебя и в плену не покинет, Он стражу разгонит и цепь раскует, Он камень от входа темницы отдвинет, На праздник народный тебя призовет. И я урвался, одинокой, К зеленым рощам и полям, И там бродил в тиши глубокой Печальным преданный мечтам. Мне было грустно — вспоминал я Другие рощи и поля, Где, милый друг, с тобой блуждал я И сладко так любил тебя. Природа зноем дня утомлена И просит вечера скорей у бога, И вечер встретит с радостью она, Но в этой радости как грусти много! И тот, кому уж жизнь давно скучна, Он просит старости скорей у бога, И смерть ему на радость суждена, Но в этой радости как грусти много! А я и молод, жизнь моя полна, На радость мне любовь дана от бога, И песнь моя на радость мне дана,— Но в этой радости как грусти много! На буквы чуждые взирая С улыбкой ясною, — умей, Их странных форм не понимая, Понять в них мысль любви моей. Их звук пройдет в тиши глубокой, Но я пишу их потому, Что этот голос одинокой — Он нужен чувству моему. И я так рад уединенью: За все доверие ко мне, За дружелюбные названья, За чувство светлой тишины, За сердце, полное вниманья И тайной, кроткой глубины. За то, что нет сокрытых терний В любви доверчивой твоей, За то, что мир зари вечерней Блестит над жизнию моей. Звучит кларнет пискливо; Играющий на нем, качая головой, Бьет оземь мерный такт широкою ногой; Треща, визжит труба; тромбон самодовольный Гудит безжалостно и как—то невпопад, И громко все они играют на разлад, Так что становится ушам до смерти больно. Вся наша жизнь проходит точно так! В семье ль, в народах ли — весь люд земного шара, Все это сборище артистов—побродяг Играет на разлад под действием угара Иные, все почти, уверены, что хор Так слажен хорошо, как будто на подбор, И ловят дикий звук довольными ушами, И удивляются, когда страдают сами. А те немногие, которых тонкий слух Не может вынести напор фальшивой ноты, Болезненно спешат, всё учащая дух, Уйти куда—нибудь от пытки и зевоты, Проклятьем наградя играющих и их Всех капельмейстеров, небесных и земных. Люблю я Моцарта; умел он забавляться, Дурного скрипача и слушать и смеяться; Он даже сочинил чудеснейший квартет, Где все — фальшивый звук и ладу вовсе нет; Над этим, как дитя, он хохотал безмерно, Художник и мудрец! Скажи мне, где мне взять тот добродушный смех, Который в хаосе встречает ряд утех, Затем, что на сердце — дорогою привольной — Так просто весело и внутренно не больно! Дай силу мне трепещущей рукой Хоть край поднять немого покрывала, На истину надетого тобой, Чтобы душа, смиряясь, созерцала Величие предвечного начала. Дай силу мне задуть в душе моей Огонь себялюбивого желанья, Любить, как братьев, как себя, — людей, Любить тебя и все твои созданья. Река В ночи недвижно широка Под ледяным своим покровом Светилась пологом свинцовым. Далеко трепетным огнем В тумане фонари мерцали; Высоко в воздухе ночном Дома угрюмые стояли, И редко в тишине звучал По жестким плитам шаг пустынный, Иль стук кареты дребезжал, Спешащей путь покончить длинный. Рождало чувство пустоты Вопрос — подобие мечты, И не могла мне до рассвета Пустая ночь подать ответа. Еще поэт С свинцом в груди сошел с ристанья. Уста сомкнулись, песен нет, Все смолкло Тут тщетен дружеский привет Все смолкло — грусть, вражда, страданье, Любовь,— все, чем душа жила Но я тревожить в этот миг Вопроса вечного не стану; Давно я головой поник, Давно пробило в сердце рану Сомненье тяжкое,— и крик В груди таится Но обману Жить не дает холодный ум, И веры нет, и взор угрюм. И тайный страх берет меня, Когда в стране я вижу дальной, Как очи, полные огня, Закрылись тихо в миг прощальный, Как пал он, голову склоня, И грустно замер стих печальный С улыбкой скорбной на устах, И он лежал, бездушный прах. Бездушней праха перед ним Глупец ничтожный с пистолетом Стоял здоров и невредим, Не содрогаясь пред поэтом, Укором тайным не томим, И, может, рад был, что пред светом Хвалиться станет он подчас, Что верны так рука и глаз. А между тем над мертвецом Сияло небо, и лежала Степь безглагольная кругом, И в отдалении дремала Цепь синих гор — и все в таком Успокоенье пребывало, Как будто б миру жизнь его Не составляла ничего. А жизнь его была пышна, Была роскошных впечатлений, Огня душевного полна, Полна покоя и волнений; Все, все изведала она, Значенье всех ее мгновений Он слухом трепетным внимал И в звонкий стих переливал. Но, века своего герой, Вокруг себя печальным взором Смотрел он часто — и порой Себя и век клеймил укором, И желчный стих, дыша враждой, Звучал нещадным приговором Зачем всю жизнь одно мученье Поэты тягостно несут? Ко мне на суд — о провиденье! Века в страданиях идут, Или без всякого значенья И провиденье и судьба — Пустые звуки и слова? А как бы он широко мог Блаженствовать! В душе поэта Был счастья светлого залог: И жар сердечного привета, И поэтический восторг, И рай видений, полных света, Любовью полный взгляд на мир, Раздолье жизни, вечный пир Ни мой привет, ни сердца муку Ты не услышишь в вечном сне, И слов моих печальных звуку Не разбудить тебя вовек Ты глух стал, мертвый человек! Развеется среди степей Мой плач надгробный над тобою, И высохнет слеза очей На камне хладном И порою, Когда сойду я в мир теней, Раздастся плач и надо мною, И будет он безвестен мне Спи, мой товарищ, в тишине! Мечтаний тяжких грустный рой Поэта глас в душе поэта Воззвал из дремоты немой. Поэт погиб уже для света, Но песнь его еще звучит, Но лира громкими струнами Звенит, еще с тех пор звенит, Как вдохновенными перстами Он всколебал их перед нами. И трепет их в цепи времен Дойдет до позднего потомства, Ему напомнит скорбно он, Как пал поэт от вероломства, И будет страшный приговор Неумолим. Врагов поэта В могилах праведный укор Отыщет в будущие лета, И кости этих мертвецов, Уж подточенные червями, Вздрогнут на дне своих гробов И под согнившими крестами Истлеют, прокляты веками. Его ж убийца — он на воле, Красив и горд, во цвете лет, Гуляет весел в сладкой доле. И весь, весь этот черный хор Клеветников большого света, В себе носивший заговор Против спокойствия поэта, Все живы, все, — а мести нет. И с разъяренными очами Им не гналась она вослед, Неся укор за их стопами, Не вгрызлась в совесть их зубами А тот, чья дерзкая рука Полмир цепями обвивая, И несогбенна и крепка, Как бы железом облитая, Свободой дышащую грудь Не устыдилась своевольно В мундир лакейский затянуть, — Он зло, и низостно, и больно Поэта душу уязвил, Когда коварными устами Ему он милость подарил И замешал между рабами Поэта с вольными мечтами. Из лавр и терния венец Поэту дан в удел судьбою, И пал он жертвой наконец Неумолимою толпою Ему расставленных сетей. Невольно взгляда твоего Я вспоминаю выраженье И голос слов твоих, его Неуловимое значенье: Я узнавать в тебе привык И каждой мысли след летучий, И каждый затаенный крик Немых скорбей и страсти жгучей О! Ты наш союз благослови Любви безоблачным приветом, Наш вечер мирно оживи Неугасимо кротким светом, И пусть остаток наших дней — Союза нашего достоин — В живых лучах любви твоей Пройдет торжественно спокоен! Так смысл торжественный храня, Развалины твердыней Рима В вечернем озаренье дня Еще живут невозмутимо. А сердце ныло в тишине В час расставанья, час печали, И в сокровенной глубине Немые скорби оседали. Так под корою ледяной Зимою скрытый — осторожно, Никем не слышим — ключ живой Трепещет сжато и тревожно. Остался жить среди воспоминаний, С толпой утрат, с толпой скорбей, С толпой возвышенных мечтаний, С толпой обманов меж людей. Всегда в борьбе, всегда против теченья Мы правим нашею ладьей, За годом год в стремительном движенье Бежит обратною волной. Пусть так, пускай мы каждый год с борьбою Против течения плывем. Друзья, начало скрыто за рекою, Начало жизни мы найдем. Пусть много бед останется за нами, Волна обратная пройдет, А на конце пред нашими глазами Завеса с истины спадет. Посмотрю ль в окошечко — Все темно кругом, Не видать и улицы В сумраке ночном. Звездочки попрятались, На небе темно, Тучами подернулось Черными оно. Ветер воет жалобно Под моим окном, И метель суровая Все стучит по нем. Страшно мне смотреть туда, В сумрачную даль, И ложится на душу Тайная печаль. Тихо в моей комнатке, И кругом все спит, Свечка одинокая Предо мной горит. Не пугай, зловещий мрак! Без того — смущенья Не сгоню с души никак. Давно объят сердечной ленью — Я и не ждал, чтоб кроткой тенью, Мелькнув, явилися вы мне. Зачем я вызвал образ милый? Зачем с мучительною силой Опять бужу в душе моей Печаль и счастье прошлых дней? Они теперь мне не отрада, Они прошли, мне их не надо Но слышен, в памяти скользя, Напев замолкший мне невольно; Ему внимая, сердцу больно, А позабыть его нельзя. Минуты чудные живого наслажденья: Влюбленных душ безмолвный разговор, И поцелуй, и неги полный взор, И мира дольнего прекрасное забвенье. Я отвыкал от вас — и тьма на ум ложилась, И сердце сохло в душной пустоте, И замирала жизнь в бесцельной суете, И скука надо мной тяжелая носилась. Теперь опять ко мне, сдружись с моей душою, Знакомый рай святой любви моей, Я выплакал тебя бесцветных дней Несносной, длинною и скучной чередою. Они на берегу сидели — Река была тиха, ясна, Вставало солнце, птички пели; Тянулся за рекою дол, Спокойно, пышно зеленея; Вблизи шиповник алый цвел, Стояла темных лип аллея. Они на берегу сидели — Во цвете лет была она, Его усы едва чернели. О, если б кто увидел их Тогда, при утренней их встрече, И лица б высмотрел у них Или подслушал бы их речи — Как был бы мил ему язык, Язык любви первоначальной! Он верно б сам, на этот миг, Расцвел на дне души печальной!.. Я в свете встретил их потом: Она была женой другого, Он был женат, и о былом В помине не было ни слова; На лицах виден был покой, Их жизнь текла светло и ровно, Они, встречаясь меж собой, Могли смеяться хладнокровно А там, по берегу реки, Где цвел тогда шиповник алый, Одни простые рыбаки Ходили к лодке обветшалой И пели песни — и темно Осталось, для людей закрыто, Что было там говорено, И сколько было позабыто. Ужель ни к ней любовь глубокая моя, Ни память прошлого с его потухшим светом — Ничто не вызвало, чтобы рука твоя Мне написала весть о страхе и печали Иль радость, что уже недуги миновали? Ужель в твоем уме одно осталось — злоба? Но вижу я, что ты Не пощадишь во мне ни даже близость гроба, Последних дней моих последние мечты. Как это тяжело, когда б ты это знала!.. Как глухо мозг болит, от горя мысль устала В себе ее свято хранил. И в церкви с другим она обвенчалась; По—прежнему вхож он был в дом, И молча в лицо глядел ей украдкой, И долго томился потом. И днем он и ночью Все к ней на могилу ходил; Она никогда его не любила, А он о ней память любил. Я отвыкал от них Улетели куда—то все пташечки; Лишь ворона, на голом суку Сидя, жалобно каркает, каркает — И наводит на сердце тоску. Как же сердцу—то грустно и холодно! Как же сжалось, бедняжка, в груди! А ему бы все вдаль, словно ласточке, В теплый край бы хотелось идти Не бывать тебе, сердце печальное, В этих светлых и теплых краях, Тебя сгубят под серыми тучами И схоронят в холодных снегах. Но сердцу ближе вы, осенние отливы, Когда усталый лес на почву сжатой нивы Свевает с шепотом пожелклые листы, А солнце позднее с пустынной высоты, Унынья светлого исполнено, взирает Так память мирная безмолвно озаряет И счастье прошлое и прошлые мечты. День за день — робко — шаг за шаг, Как тени скользкие во мрак Иль как неверные преданья, Теряются воспоминанья, Бледнеют прошлого черты Всю жизнь мне кажется, что ты — Напрасный мученик движенья, Скиталец в даль без возвращенья, Выходишь из дому, где жил, И кто—то там тебя любил, Ты тоже сам любил кого—то, И ты ль кого, тебя ли кто—то С бездушьем детским оскорбил. Тая любовь, скрывая муку, Пожал ты грустно чью—то руку И вышел медленной стопой Дверь затворилась за тобой. Ты проходил по длинной зале, Лежал в печальной полумгле Мертвец знакомый на столе, И ты шаги направил дале, В последний раз с немой тоской Ему кивнувши головой. И шел ты длинным коридором, Глядя на выход робким взором, И с длинной лестницы спустясь, Внутри дрожа, рукой тревожной Последней двери ключ надежной Ты повернул в последний раз, И дверь, отхлынув, заперлась. Один стоял ты середь ночи, Светил фонарь надстолбный в очи, И долго тень твоей спины Не отрывалась от стены. Когда ж последние ступени Того заветного крыльца Сошел ты тихо до конца,— Дрожали слабые колени. Вдоль улицы в безлюдный час Ты шел уныло, бесприютно, Глядел назад ежеминутно, Глядел назад, и каждый раз Фонарь бледнел, потом погас, Еще виднелся ночью томной Высокий дом, как призрак темный, И он исчез в далекой мгле, Как гроб в наваленной земле. И новый день с иной страною Другие люди, новый дом,— Опять любовь и горе в нем, И снова в путь,— и за собою Ты видишь, как, едва горя, Бледнеет пламя фонаря. И что ж осталось от скитанья, Где, повторяясь шаг за шаг, Уходят вспять воспоминанья, Как тени скользкие во мрак? Глухая боль сердечной раны Да жизни сказочные планы Но миг случайный, намеканье — И будит вновь воспоминанье Давно утраченные сны. Так звук внезапный, воскрешает Всю песнь забытую — и вот Знакомый голос оживает, Знакомый образ восстает; Из—за туманов ночи мрачной Восходит жизнь прошедших лет, Облечена в полупрозрачный, Полузадумчивый рассвет. Все это только род вступленья, Чтобы сказать, что как—то раз, Тревожа тени из забвенья, Случайно вспомнил я о вас, Воскресло в памяти унылой То время светлое, когда Вы жили барышнею милой В Москве, у Чистого пруда. Мы были в той поре счастливой, Где юность началась едва, И жизнь нова, и сердце живо, И вера в будущность жива. Двором широким проезжая, К крыльцу невольно торопясь, Скакал, бывало, я, мечтая — Увижу ль вас, увижу ль вас! Я помню годы миновали! В те дни, когда неугомонно Искало сердце жарких слов, Вы мне вручили благосклонно Тетрадь заветную стихов. Не помню — слог стихотворений Хорош ли, не хорош ли был, Но их свободы гордый гений Своим наитьем освятил. С порывом страстного участья Вы пели вольность и слезой Почтили жертвы самовластья, Их прах казненный, но святой. Листы тетради той заветной Я перечитывал не раз, И снился мне ваш лик приветный, И блеск, и живость черных глаз. Промчалась, полная невзгоды, От вас далеко жизнь моя; Ваш милый образ в эти годы Как бы в тумане помнил я. И как—то случай свел нас снова В поре печальной зрелых лет — Уже хотел я молвить слово, Сказать вам дружеский привет; Но вы какому—то французу Свободу поносили вслух И русскую хвалили музу За подлый склад, за рабский дух, Меня тогда вы не узнали, И я был рад: Скажите — в этот вечер скучный, Когда вернулись вы домой, Ужель могли вы равнодушно На ложе сна найти покой? В тиши угрюмой ночь глухая, Тоску и ужас навевая, Вам не шептала ли укор, Что вы отступница святыни, Что вы с корыстию рабыни Свой голос продали за вздор?.. С иною дамой Я расквитался б эпиграммой,— Но перед вами смех молчит, И грозно речь моя звучит: Покайтесь грешными устами, Покайтесь искренно, тепло, Покайтесь с горькими слезами, Покуда время не ушло! Просите доблестно прощенья В измене ветреной своей — У молодого поколенья, У всех порядочных людей. Давно расстроенную лиру Наладьте вновь на чистый строй; Покайтесь,— вам, быть может, миру Сказать удастся стих иной,— Не тот напыщенный, жеманный, Где дышит холод, веет тьма, Где все для сердца чужестранно И нестерпимо для ума; Но тот, который, слух лаская, Звучал вам в трепетной тиши В те дни, когда вы, расцветая, Так были чудно хороши. Не бойтесь снять с себя личину И обвинить себя самих: Христос Марию Магдалину Поставил выше всех святых! И нет стыда просить прощенья, И сердцу сладостно прощать И даже я на примиренье Готов по правде вам сказать — И слов моих тем не ослаблю: Я б и Клейнмихелю простил, Когда б он девственную саблю За бескорыстность обнажил. Я с стариком скучал, бывало, Подчас роптал на жребий свой На ропот мой Набрось забвенья покрывало. Скажи, отец, где ты теперь? Не правда ль, ты воскрес душою? Не правда ль, гробовая дверь Не все замкнула за собою? Скажи, ты чувствуешь, что я Здесь на земле грущу, тоскую, Все помню, все люблю тебя, Что падала слеза моя Не раз на урну гробовую? Но, может, в той стране Ты сам, раскаяньем гонимый, Страдаешь. О, скажи же мне — Я б стал молиться в тишине, Чтоб бог дал мир душе томимой. Ты все же лучше стал, Чем я среди греха и тленья, Ведь ты в раскаянье страдал И смыл все пятна заблужденья;— Так ты молись за жребий мой, А я святыни не нарушу Моею грешною мольбой Молись, отец, и успокой Мою тоскующую душу. Хорошо, знаешь,— нравится дома. Мир авось ли не тесен. Не я тебе сказал последних, верных слов, Не я пожал руки в безвыходной кручине. Быть может даже, нам Иначе кончить бы почти что невозможно,— Так многое прошло по тощим суетам Успех был невелик, а жизнь прошла тревожно. Но я не сетую за строгие дела, Мне только силы жаль, где не достигли цели, Иначе бы борьба победою была И мы бы преданно надолго уцелели. В то время Шло стройной поступью бойцов — Могучих деятелей племя И сеяло благое семя На почву юную умов. Тетради Ходили в списках по рукам; Мы, дети, с робостью во взгляде, Звучащий стих свободы ради, Таясь, твердили по ночам. Вот пять повешенных людей В нас молча сердце содрогнулось, Но мысль живая встрепенулась, И путь означен жизни всей. Рылеев мне был первым светом Мы стих твой вырвем из забвенья, И в первый русский вольный день, В виду младого поколенья, Восстановим для поклоненья Твою страдальческую тень. Взойдет гроза на небосклоне, И волны на берег с утра Нахлынут с бешенством погони, И слягут бронзовые кони И Николая и Петра. Но образ смерти благородный Не смоет грозная вода, И будет подвиг твой свободный Святыней в памяти народной На все грядущие года. Я близ тебя стоял смущенный, Томимый трепетом любви. Уста от полноты дыханья Остались немы и робки, А сердце жаждало признанья, Рука — пожатия руки. Пусть этот сон мне жизнь сменила Тревогой шумной пестроты; Но память верно сохранила И образ тихой красоты, И сад, и вечер, и свиданье, И негу смутную в крови, И сердца жар и замиранье — Всю эту музыку любви. До , 3 июня. Не встречался ли могучий Воин где—нибудь с тобой? Свеж, как утро молодое, Прям, как тополь средь полей, Смел, как лев в отваге боя, Конь его тебя быстрей Пролетает средь степей? Плачет дева над рекой: Иль милей тебе война Тайных в полночи свиданий, С девой сладостного сна, С девой пламенных лобзаний? Не видала ли порой, В блеске утренней денницы Скачет воин молодой? Гордо смотрит под чалмою, Нет усов его черней, Брови высятся дугою, И еще твоих очей Очи воина ярчей? Буря с свистом отвечала: Не дождусь его лобзанья! И над трупом злобный вал Белой пеной заплескал. Сердце просит Нового обмана. В памяти тревожной Все былые встречи, Ласковые лицы, Ласковые речи; Но они подобны Призракам могилы, Не вернут былого Никакие силы. Когда б пришлося По дороге темной Снова для ночлега Встретить домик скромный И в объятьях жарких Пробудиться рано И бесконечно тонут взоры В их отдаленье голубом; А лес шумит себе кругом, И в нем ведутся разговоры: Щебечет птица, жук жужжит, И лист засохший шелестит, На хворост падая случайно,— И звуки все так полны тайной В то время странным чувством мне Всю душу сладостно объемлет; Теряясь в синей вышине, Она лесному гулу внемлет И в забытьи каком—то дремлет. Такие ль были мы, друзья, в былые лета, Когда, еще унынья далеки, Мы бодро верили в надежде благородной, Что близок новый мир, широкий и свободный? И вот теперь рассеялися мы Иные в гроб сошли, окончив подвиг трудный Жить в этом мире хаоса и тьмы. В пустыне многолюдной Не многие осталися в живых; Они должны свершить остаток дней своих, Томясь в труде безвестном и бесплодном, В уединении бесцветном в холодном. Весь мир во мне! Создание души Самой душе есть лучшая отрада, И так его лелею я в тиши И вижу я тогда, как дерзновенно, Исполнен мыслью, дивный Прометей Унес с небес богов огонь священный И в тишине творит своих людей Рука ее не задушила — Сама с натуги замерла. В годину мрака и печали, Как люди русские молчали, Глас вопиющего в пустыне Один раздался на чужбине; Звучал на почве не родной — Не ради прихоти пустой, Не потому, что из боязни Он укрывался бы от казни; А потому, что здесь язык К свободномыслию привык — И не касалася окова До человеческого слова. Привета с родины далекой Дождался голос одинокой, Теперь юней, сильнее он Звучит, раскачиваясь, звон, И он гудеть не перестанет, Пока — спугнув ночные сны — Из колыбельной тишины Россия бодро не воспрянет И крепко на ноги не станет, И, непорывисто смела, Начнет торжественно и стройно, С сознаньем доблести спокойной, Звонить во все колокола. Но много сносит человек Средь жажды жить неутолимой, И как бы жалок ни был век — Страшит конец неотразимый!.. Подлый раб, Палач Зевеса!.. О, когда б Мне эти цепи не мешали, Как беспощадно б руки сжали Тебя за горло! Но без сил, К скале прикованный, без воли, Я грудь мою тебе открыл, И каждый миг кричу от боли, И замираю каждый миг На мой безумно жалкий крик Проснулся отголосок дальний, И ветер жалобно завыл И прочь рванулся что есть сил, И закачался лес печальный; Испуга барс не превозмог — Сверкая желтыми глазами, Он в чащу кинулся прыжками; Туман седой на горы лег, И море дальнее, о скалы Дробяся, глухо застонало Один спокоен царь небес — Ничем не тронулся Зевес! Он забыть не может, Что я творец, что он моих Созданий ввек не уничтожит; Что я с небес его для них Унес огонь неугасимый Ну что же, бог неумолимый, Ну, мучь меня! Еще ко мне Пошли хоть двадцать птиц голодных, Неутомимых, безотходных, Чтоб рвали сердце мне оне — А все ж людей я создал! Огонь небесный в них вселил я С враждою вечною к тебе, С гордыней вольною Титана И непокорностью судьбе. Рви, коршун, глубже в сердце рану — Она Зевесу лишь позор! Мой крик пронзительный — укор Родит в душах моих созданий; За дар томительный страданий Дойдут проклятья до небес — К тебе, завистливый Зевес! А я, на вечное мученье Тобой прикованный к скале, Найду повсюду сожаленье, Найду любовь по всей земле, И в людях, гордый сам собою, Я наругаюсь над тобою. И то же небо с облаками, Бесцветное — как жизни путь, Где упований нет пред нами, Былое не волнует грудь, И люди те ж — смешные люди! Их встрече будешь ты не рад, Не прижимай их к пылкой груди, Отскочишь с ужасом назад. Ты глас любви подашь собрату, Ответа нет на голос твой, И сердце каждый раз утрату С слезой в дневник запишет свой. Так полный жиэнию цветок И горд и пышен средь полей, Но дунул ветер, и листок Упал на землю — и на ней, Что день — то новою грозою Лишен листка увялый цвет, И обнаженной головою Считает, скольких листьев нет. Еще недолго — и уж я Перелечу в страны чужие, В иные, светлые края. Благодарю за день рожденья, За ширь степей и за зиму, За сердцу сладкие мгновенья, За горький опыт, за тюрьму, За благородные желанья, За равнодушие людей, За грусть души, за жажду знанья, И за любовь, и за друзей, — За все блаженство, все страданья; Я все люблю, все святы мне Твои, мой край, воспоминанья В далекой будут стороне. И о тебе не раз вздохну я, Вернусь — и с теплою слезой На небо серое взгляну я, На степь под снежной пеленой Когда ж случится увидать Черты поблеклые вдовицы, Полупониклые ресницы И взор, где крадется, как тать, Сквозь усталь жизни, жар томлений, Неутомимых вожделений,— Мутятся помыслы мои, Глава горит, и сердце бьется, И страсть несытая в крови, Огнем и холодом мятется. Томится ум, и сердцу больно, Недоумения растут, И грудь стесняется невольно. В душе вопросов длинный ряд, Все тайна — нету разрешенья, С людьми, с самим собой разлад, И душат горькие сомненья. Но все ж на дне души больной Есть вера с силою могучей Так солнце бурною порой Спокойно светит из—за тучи. Не бойся и головкой Склонись на сердце мне. Ты ж на море беспечно Вверяешься волне. Что море — мое сердце, То тихо, то кипит, И светлых в нем немало Жемчужинок лежит. Где ж вера в будущий удел, В мое святое назначенье — Свершить чредою смелых дел Народов бедных искупленье? Где мир любви, в котором я Пил чашу наслаждений рая, В котором жизнь была моя, Как утро радостного мая? Но в ней тоска негодованья, Но дух смиренья в ней истлел, Но ангел божий отлетел От недостойного созданья. С родимой сторонки уносит меня Безвестной судьбы приговор неизменный, И грустно, что край оставляю тот я, Где жил и любил я в тиши отдаленной. Топор блеснул с размаха, И отскочила голова. Другая Катится вслед за ней, мигая. Море темное плещет, колышется; И хорош его шум и безрадостен, Не наводит на помыслы светлые. Погляжу я на берег на западный — И тоска берет, отвращение; Погляжу я на дальний на восток — Сердце бьется со страхом и трепетом. Голова так и клонится на руки, И я слушаю, слушаю волны — да думаю, А что думаю — говорится вслух, Не то оно песня, не то сказание. Погляжу я на берег на западный,— Вот что были там, что случилося. Мерзлым утром рано—ранехонько Выступали полки, шли по улице; Громко конница шла, стуча копытами, Мерно пехота шла, раз в раз, не сбиваяся; Гул тяжелый несся от поступи. Барабаны трещали без умолку, Впереди несли знамя военное, А на знамени орел сидит, А орел — птица кровожадная! И пришли полки, стали на площадь, Середь улицы плаха воздвигнута. За полками народу тьма—тьмущая; Все на плаху глядят и безмолвствуют, Тишина была страшная, гробовая. Вот на площадь ввели двух колодников, Что задумали подорвать кесаря; Не хотели они орла кровожадного Али ястреба, падалью сытого. Вот ввели их, двух колодников, А ввели их со солдатами, А солдаты со саблями с обнаженными,— Для двух скованных сила грозная! И пришли они, два колодника, По морозцу пришли босоногие; Два попа им лгали милость божию. И пришли они, два колодника, А затылки у них острижены, Топору чтоб помехи не было. И надели на них, на колодников, Покрывало черное на каждого: За отцеубийство казнить их велено. Да отец—то где ж, вы скажите мне? Разве тот отец, кто казнить велит, Кто казнить велит, а не миловать? Ах, лжецы вы, лжецы окаянные! Погляжу на вас да послушаю,— Так с отчаянья индо смех берет. И пошли на плаху колодники, Шли спокойно они и безропотно, Перед смертью только воскликнули: И палач склал обе головы в мешок, А безглавые тела повалил на телегу, Повезли спозаранку к ночлегу. И безмолвный народ по домам пошел, Кто понурясь пошел с горькой горестью, А иной был рад, что Бог милость дал Увидать на веку дело редкое. Постояли полки,— делать нечего, И пошли опять стройной выстройкой, Только гул стонал от их поступи. Впереди несли знамя военное, А на знамени орел сидит, А орел — птица кровожадная! Кровожадная она и не новая: В стары годы ее на знамени Гордо—лютые носили римляне. И у них был Брут, убил кесаря, И была ему слава великая. Да не впрок пошло убиение,— Сам народ был раб, по душе был раб, И пошли все кесари да кесари; Много крови лилось человеческой Погляжу я на дальний на восток: Там мое племя живет, племя доброе. Кесарь хочет ему сам свободу дать, Хочет сам, да побаивается. Если кесарь сам нам свободу даст, Он не кесарь — новый дух святой! У него все ж орел на знамени: Дух святой являлся в виде голубя,— А орел — птица кровожадная! Моя песня — надгробное рыдание По людям, убиенным за родину, За любовь к воле человеческой, По мученикам, по праведным, Святой вольности угодникам. Моя песня — не просто сказание, Моя песня — надгробное рыдание: Из груди она с болью вырвалась, От глубокой тоски сказалася Ты лети ж, моя песня скорбная, Через море, море шумное, Долетай до людских ушей, Пусть их слушают хотя—нехотя. Кто в душе грешон — тот пусть бесится, До него мне и дела нет; А прямая душа — пусть прочувствует, Горькой думою призадумается. А не тронешь из них ни единого,— Лучше ж, песня ты моя скорбная, Потони ты в плеске волн морских, Без следа развейся по ветру. Измученный рабством и духом унылый Покинул я край мой родимый и милый, Чтоб было мне можно, насколько есть силы, С чужбины до самого края родного Взывать громогласно заветное слово: И вот на чужбине, в тиши полунощной, Мне издали голос послышался мощный Сквозь вьюгу сырую, сквозь мрак беспомощный, Сквозь все завывания ветра ночного Мне слышится с родины юное слово: И сердце, так дружное с горьким сомненьем, Как птица из клетки, простясь с заточеньем, Взыграло впервые отрадным биеньем, И как—то торжественно, весело, ново Звучит теперь с детства знакомое слово: И все—то мне грезится — снег и равнина, Знакомое вижу лицо селянина, Лицо бородатое, мощь исполина, И он говорит мне, снимая оковы, Мое неизменное, вечное слово: Но если б грозила беда и невзгода, И рук для борьбы захотела свобода, — Сейчас полечу на защиту народа, И если паду я средь битвы суровой, Скажу, умирая, могучее слово: А если б пришлось умереть на чужбине, Умру я с надеждой и верою ныне; Но в миг передсмертный — в спокойной кручине Не дай мне остынуть без звука святого, Товарищ! А есть с чего сойти с ума Или утратить силу веры — Так зверств и подлостей чума Россией властвует без меры. И вот пришло на память мне — Как в старину, никем не знаем, Бывал, спасаясь в тишине, Отшельник адом искушаем: Из тьмы углов, из черной мглы, Из—за полуночной завесы — И отвратительны и злы — Его смущать являлись бесы, А он крепился и мужал, И призрак верой побеждал. Мой друг, твой голос молодой Отводит душу, сердце греет, И призрак пал передо мной, И дух уныния слабеет. И верю, верю я в исход И в паше светлое спасенье, В эемлевладеющий народ И в молодое поколенье. Откуда вы, минуты скорбных ощущений, Пришельцы злобные, зачем с душой Дружите вы ряды мучительных видений С их изнурительной тоской? Но я не дам вам грозной власти над собою, И бледное отчаянья чело Я твердо отгоню бестрепетной рукою — Мне веру провидение дало; И малодушия ничтожные страданья Падут пред верой сердца моего, Священные в душе хранятся упованья, И этот клад — я сберегу его. Размашистую сеть свою плетёт Российской географии наук. Повсюду щупальцы царёвых слуг — От хищной Персии до камских вод. Арбе, что Грибоедова везёт, Сопутствует теплушек скрытый стук. Палач закатывает рукава — Ты дома, это значит — ты в петле. Впадает в Каму вольная Нева. Каким же чудом в ненасытной мгле, Захлёбываясь в пыточной смоле, Всё новые всплывают острова? Но безответен предо мной Крестов надгробных темный строй, Безмолвно кости мертвецов Лежат на дне своих гробов, И мой вопрос не разрешен, Стоит загадкой грозно он. Среди могил еще одна Разрыта вновь — и вот она Недавний труп на дно взяла. Еще вчера в нем кровь текла, Дышала грудь, душа жила; Еще вчера моим отцом Его я звал — сегодня в нем Застыла кровь, жизнь замерла, И где душа, куда ушла? Боялась робкая рука Коснуться трупа хоть слегка Так страшен холод мертвеца, Так бледность мертвого лица, Закрытый взор, сомкнутый рот Наводят страх на ум. А вот И гроб — и тело в нем Закрыто крышкой и гвоздем Три раза крепко по бокам Заколочено Душно там, В могиле душно под землей О боже мой, — Ничтожество! И вот конец, И вот достойнейший венец Тому, кто силен мыслью жил, И кто желал, и кто любил, Страдал и чувствовал в свой век И гордо звался: А я любил его. Меж мной И им таинственной рукой Любви завязан узел был. Скажи ж, мертвец, скажи же мне, Что есть душа? И в той стране Живешь ли ты? Нашел ли там Ты мать мою? Пришлось ли вам Обняться снова и любить? И вечно ль будете вы жить? Все сумерки — когда же свет? Боже, как я мал, Ничтожен! Тот, кто умирал Когда—то на кресте, — страдал И верил. Я не верю — я, Сомненья слабое дитя Для меня есть свет. Я знаю — вечная душа, Одною мыслию дыша, Меняя формы, все живет, Из века в век она идет Все лучше, лучше и с тобой В одно сольется, боже мой! Знакомый голос, милый лепет И шелест тени дорогой — В груди рождают прежний трепет И проблеск страсти прожитой. Подобно молодой надежде, Встает забытая любовь, И то, что чувствовалось прежде, Все так же чувствуется вновь. И, странной негой упоенный, Я узнаю забытый рай В тоске обычного броженья Смолкает сна минутный бред, Но долго ласки и томленья Лежит на сердце мягкий след. Так, замирая постепенно, Исполнен счастия и мук,— Струны внезапно потрясенной Трепещет долго тихий звук. Как каждый стон подруги милой Мне скорбно душу волновал, Я то молился, то, унылый, Себя отчаяньем терзал. Но все тогда мне легче было, Все были вместе мы с тобой, И все, что сердце так любило, Не разлучалося со мной. Теперь я на дороге снова, Но я один, и грустен путь, И не с кем нежно молвить слова, С любовью не на что взглянуть. Кругом зима, да ночь, да тучи, Да вьюга снег метет с земли, И завывает ветр могучий, Да лес чернеется вдали; А в сердце тайная тревога, Душа печальна и мрачна!.. О одинокая дорога, Как ты мучительно скучна! И ты одна, моя подруга, И ты грустишь, и в тяжком сне, Быть может, горестного друга Ты видишь в дальней стороне. Тяжело нам разлученье, — Ведь нас навек в пути земном Соединило провиденье Любви негаснущей узлом. Двор лежал предо мной неметеный, Да колодец валился гнилой, И в саду не шумел лист зеленый — Желтый тлел он на почве сырой. Дом стоял обветшалый уныло, Штукатурка обилась кругом, Туча серая сверху ходила И все плакала, глядя на дом. Те же комнаты были; Здесь ворчал недовольный старик; Мы беседы его не любили, Нас страшил его черствый язык. В нее звездочка тихо светила, В ней остались слова на стенах; Их в то время рука начертила, Когда юность кипела в душах. В этой комнатке счастье былое, Дружба светлая выросла там А теперь запустенье глухое, Паутины висят по углам. И мне страшно вдруг стало. Дрожал я, На кладбище я будто стоял, И родных мертвецов вызывал я, Но из мертвых никто не восстал. Не сгубят указы царские Руси силы молодецкие, — Ни помещики татарские, Ни чиновники немецкие! Не пойдет волной обратною Волга—матушка раздольная, И стезею благодатною Русь вперед помчится вольная! В жизни стала год от году Крепче преданность народу, Жарче жажда общей воли, Жажда общей, лучшей доли. И гонимый местью царской И боязнию боярской, Он пустился на скитанье, На народное воззванье, Кликнуть клич по всем крестьянам — От Востока до Заката: Жизнь он кончил в этом мире — В снежных каторгах Сибири. Но весь век нелицемерен — Он борьбе остался верен. До последнего дыханья Говорил среди изгнанья: Но в мирной памяти глубоко сохраняю Твой смех серебряный, и добрый голос твой, И те мгновения, где родственной чертой Твой лик напоминал мне образ безмятежный Той чудной женщины, задумчивой и нежной. Ты едешь в светлый край, где умерла она Невольно думаю с любовию унылой — Как сини небеса над тихою могилой, Какая вкруг нее зеленая весна, Благоуханная, живая тишина. И снится мне, как сон, вослед за тенью милой,— И мягкий очерк гор сквозь голубую мглу, И дальний плеск волны о желтую скалу Подобно матери, средь чистых помышлений Сосредоточенно живи, дитя мое; Сердечных слез и дум, труда и вдохновений Не отдавай, шутя, за блеск людских волнений, Тщеславной праздности безумное житье. В искусстве ты найдешь спасение свое; Ты юное чело пред ним склони отныне И в гордой кротости служи твоей святыне. Теперь я еду, друг мой! И я с слезой скажу тебе — прощай! Никто тебя так не любил глубоко И я молю тебя: Теперь блуждать в стране я стану дальней.. Еще лета мои Так молоды; но в жизни я печальной Растратил много веры и любви. Живу я большей частью одиноко, Все сам в себе. Но ты не забывай, Что я, мой друг, тебя любил глубоко, И с грустию сказал тебе — прощай!.. Ночь темна, Но злодейство плохо скрыто, И убийца найдена. Бледнолицая малютка С перепуганным лицом, Как—то вздрагивая жутко, Появилась пред судом. Ветхо рубище худое, В дырьях обувь на ногах, Грязно тело молодое И мозоли на руках. Выраженье взглядов мутных Полно дикости. В речах, Неразборчивых и смутных, Слышен только детский страх. Как на грех она решилась? Еле слышные ответы Разобрать подчас нельзя, И не верится, что это — Мать, убившая дитя! Забитый рано Горем, фабрикой, вином — Разве знает он, что спьяна Стал кому—то он отцом? Не мучь себя ребяческим недугом! Его очарований Не осуждай! Под старость грустных дней Придется жить на дне души своей Весенней свежестью воспоминаний. Кто встретит гроб — трепещет и бледнеет. Я дней Так не отдам. Всей жизнью человека Еще дышу я, всею мыслью века Я жизненно проникнут до ногтей, И впереди довольно много дела, Чтоб мысль о смерти силы не имела. Вблизи, вдали — одним все полно духом,— Все воли ищут! Тихо голова Приподнялась; проходит сон упрямый, И человек на вещи смотрит прямо. На нем так много лет Рука преданья дряхлого лежала, Что страшно страшен новый свет сначала. Из тюрьмы на свет Когда выходят — взору трудно, больно, А после станет ясно и раздольно! Мне с юга моря синяя волна Лелеет слух внезапным колыханьем Роскошных снов ленивая страна — И ты полна вновь юным ожиданьем! Уж гордый Рейн восстал, От долгих грез очнулся тих, но страшен, Упрямо воли жаждущий вассал Грозит остаткам феодальных башен. На Западе каким—то новым днем, Из хаоса корыстей величаво, Как разум светлое, восходит право, И нет застав, земля всем общий дом. Как волхв, хочу с Востока в путь суровый Идти и я, дабы вещать о том, Что видел я, как мир родился новый! И ты, о Русь! Что скажешь миру ты? Но все твои страданья И весь твой труд готов делить с тобой, И верю, что пробьюсь — как наш народ родной В терпении и с твердостию многой На новый свет неведомой дорогой! Ни мыслей нет, ни чувств, молчат уста, Равно печаль и радость постылы, И в теле лень, и двигаться нет силы. Напрасно ищешь, чем бы ум занять,— Противно видеть, слышать, понимать, И только бесконечно давит скуска, И кажется, что жить — такая мука! Вот ночи ждешь — в постель! И хорошо, что стало все беззвучно А сон нейдет, а тьма томит докучно! Про витязей бесстрашных слушать сказки Любил в тиши он зимних вечеров, Любил безбрежие степи раздольной, Следил полет далекий птицы вольной. Провел он буйно юные года: Его везде пустым повесой звали, Но жажды дел они в нем не узнали Да воли сильной, в мире никогда Простора не имевшей Дни бежали, Жизнь тратилась без цели, без труда; Кипела кровь бесплодно Он был молод, А в душу стал закрадываться холод. Влюблен он был и разлюбил; потом Любил, бросал, но — слабых душ мученья — Не знал раскаянья и сожаленья. В лице худом Явилась бледность. Дерзкое презренье Одно осталось в взоре огневом, И речь его, сквозь уст едва раскрытых, Была полна насмешек ядовитых. Ты вырви в них душу и в смелом созданье Ее передай им ты в звучных словах, И эти слова не исчезнут в преданье И вечно в людских сохранятся умах. Иди же, мой сын, безбоязненно, смело, Иди же, иди ты, мой избранный, в мир, Иди и свершай там великое дело Мне, старику, оно уже не лестно, Как сонный кот, забившись в угол тесный, Я не ищу отрады впереди; А молодежь, с своим орлиным взором, Летит вперед за волей и простором. Пойми, что знание есть власть, Умей страдать вопросом и сомненьем, Умей людей любить с благоговеньем И претворяй бунтующую страсть В смысл красоты и веры благородной; Живи умно, как человек свободный. Пора любви придет своей чредой: Умей любовь проникнуть светом дружбы, Но избегай, как гнета рабской службы, Тяжелой свычки, праздной и тупой, Где женщина, весь день дыша разладом, Тревожит жизнь докучно мелким ядом. За истину сноси обидный гнет — Без хвастовства, но гордо и достойно; Будь тверд в борьбе и смерть встречай спокойно Не злобствуя и зная наперед: Народы все, помимо всех уроков, Сперва казнят, а после чтут пророков. Мужайся и расти, На все кругом смотри пытливым взглядом, И действуя наперекор преградам, И не сходя с заветного пути Забудь в труде и страх и утомленье — И вот тебе мое благословенье. И, вспоминая, как среди людей Страдал Христос за подвиг искупленья, Вы забывали ль гнет своих скорбей, Вы плакали ль тогда от умиленья? Тогда клонился день, Седая туча по горе ходила, Бросая вниз причудливую тень, И сквозь нее с улыбкою светила Заря, сходя на крайнюю ступень, Как ясный луч надежды за могилой. А между тем кипели суетой Беспечно жители земного мира, Поклонники — с заглохшею душой — Тщеславия бездушного кумира, — И только музыка звучала той порой, Как бы с небес заброшенная лира. Прекрасная семья Страдальцев, полных чудного смиренья, Вы собрались смотреть на запад дня, Природы тихое успокоенье, Во взоре ясном радостно храня Всепреданность святому провиденью. Я видел вас в беседе ваших жен. Страдалицы святые Перенесли тяжелый жизни сон!.. Но им чужды проклятия земные, Любовь, смиренье, веру только он Им нашептал в минуты роковые. Я видел вас и думал: И ты, поэт с прекрасною душой, С душою светлою, как луч денницы, Был тут, — и я на ваш союз святой, Далеко от людей докучливой станицы, Смотрел, не знал, что делалось со мной, — И вот слеза пробилась на ресницы. И вот внезапно я себя увидел Среди ее семьи. Кругом стола Мы все в большой сидели зале, Она сидела близ меня. Невольно Встречались наши взоры; трепетно Касалися друг друга наши руки. Семья ее смотрела на меня С учтивостью какою—то холодной. Потом все уходили понемногу, Я наконец остался с ней один. И нежно мы глядели друг на друга.. Склонясь ко мне головкою, она Сказала, что давно меня уж любит Я чувствовал, как по щеке моей Скользит ее развитый мягкий локон, Уста коснулись уст, мы обнялись И плакали, блаженствуя в лобзанье, Потом опять мы оба чинно сели, Пришли ее родные и на нас Смотрели косо. Но что мог значить нам Их скрытый гнев? Мы так глубоко жили Всей бесконечной полнотой любви Проснулся я, и верить сну хотелось, И рад я был, как глупое дитя, И знал, что это невозможно Шло время — ласки были реже, И высох слез поток живой, И только оставались те же Желанья с прежнею тоской. Просило сердце впечатлений, И теплых слез просило вновь, И новых ласк, и вдохновений, Просило новую любовь. Пришла пора — прошло желанье, И в сердце стало холодно, И на одно воспоминанье Трепещет горестно оно. И тень ее на помощь звал я, И, изнывая в скорби, ей Тревожно тайну поверял я Любви тоскующей моей. И, преклоняясь над могилой, Молил, чтоб из страны иной Мою любовь благословила Она невидимой рукой. И скорби сердца улеглися; Я веры тайной полон был, И тихо ветку кипариса Я в книгу эту положил. Конкурс Авторы Рубрики Из первых рук Вольтеровское кресло Четвёртое измерение Золотое сечение Сим-сим Новый монтень Ещё Выпуски ТОП авторов ТОП стихов Общение Архив Партнёры Анализ стихотворений Поиск Случайная рифма Войти. Если письмо не приходит долгое время, проверьте папку Спам. О редакции История издания Редколлегия poems 45parallel. Читателям Поиск по сайту Случайная рифма.
Правила медицинского освидетельствования осужденных
Характеристики социальных знаний
Врач по ногтям на руках
Свойствах объектов на этой основе
Klarwind кондиционер инструкция