Ссылка на файл: >>>>>> http://file-portal.ru/Прочитайте стихи и бунина/
Упражнение 189
Стихи
Иван Бунин: Стихи
Тезей Тесей — сын афинского царя Эгея. Перед тем, как отправиться на Крит вместе с юношами и девушками, предназначенными на съедение чудовищу Минотавру, он условился с отцом, что если вернется живым, то переменит на корабле черный парус на белый. Убив Минотавра и подплывая к Афинам, он уснул и не переменил парус — увидев черный цвет, Эгей в отчаянье бросился в море. В стихотворении Бунин соединил миф о Тезее с мифами о кентавре Хироне, перенесенного богами в созвездие Кентавра, и о кентавре Нессе, отравленной кровью которого жена Геракла Деянира пропитала одежду своего мужа, что стало причиной мучительной смерти героя. Гальциона Алкиона — дочь бога ветров Эола, супруга трихидского царя Кеика. После его гибели при кораблекрушении в отчаянии бросилась в море и бог Посейдон превратил их обоих в птиц. Когда в зимнюю пору Гальциона сидит семь дней на яйцах, морской путь безопасен: Цирцея Кирка — волшебница, владычица острова Эя у берегов Италии, в плену у которой целый год провел Одиссей Улисс. Конь Афины-Паллады — деревянный конь, оставленный греками у стен Трои взамен похищенного ими из Трои Палладия. Троянцы ввезли его в Трою, не подозревая, что в деревянном чреве коня находились греческие воины, которые вышли ночью и открыли ворота города своему войску. Кассандра — троянская прорицательница, пророчествам которой никто не верил. Атлант Атлас — титан, за участие в борьбе против богов приговоренный Зевсом к тому, чтобы держать на своих плечах небесный свод. Дюма Александр Популярные книги:: Справочник по реестру Windows XP:: Три толстяка Рефераты, дипломы, учебные пособия. Изнемог он от дальней дороги И прилег под межой отдохнуть… Солнце жжет истомленные ноги, Обнаженную шею и грудь…. Видно, слишком нужда одолела, Видно, негде приюта сыскать, И судьба беспощадно велела Со слезами по окнам стонать…. Не увидишь такого в столице: Тут уж впрям истомленный нуждой! За железной решеткой в темнице Редко виден страдалец такой. В долгий век свой немало он силы За тяжелой работой убил, Но, должно быть, у края могилы Уж не стало хватать ему сил. Он идет из селенья в селенье, А мольбу чуть лепечет язык, Смерть близка уж, но много мученья Перетерпит несчастный старик. Он заснул… А потом со стенаньем Христа ради проси и проси… Грустно видеть, ка много страданья И тоски и нужды на Руси! Месяц задумчивый, полночь глубокая… Месяц задумчивый, полночь глубокая… Хутор в степи одинок… Дремлет в молчанье равнина широкая, Тепел ночной ветерок. Желтые ржи, далеко озаренные, Морем безбрежным стоят… Ветер повеет — они, полусонные, Колосом спелым шуршат. Ветер повеет — и в тучку скрывается Полного месяца круг; Медленно в мягкую тень погружается Ближнее поле и луг. ПОЭТ Поэт печальный и суровый, Бедняк, задавленный нуждой, Напрасно нищеты оковы Порвать стремишься ты душой! Напрасно хочешь ты презреньем Свои несчастья победить И, склонный к светлым увлеченьям, Ты хочешь верить и любить! Нужда еще не раз отравит Минуты светлых дум и грез, И позабыть мечты заставит, И доведет до горьких слез. Как печально, как скоро померкла… Как печально, как скоро померкла На закате заря! Уж за ближней межою по жнивью Ничего не видать впереди. Далеко по широкой равнине Сумрак ночи осенней разлит; Лишь на западе сумрачно-алом Силуэты чуть видны ракит. И сердце томится, Непонятною грустью полно… Оттого ль, что ночлег мой далеко, Оттого ли, что в поле темно? Шире грудь распахнулась… Шире грудь распахнулась для принятия Чувств весенних — минутных гостей! Ты раскрой мне, природа, объятия, Чтоб я слился с красою твоей! Ты, высокое небо, далекое, Беспредельный простор голубой! Ты, зеленое поле широкое! Только к вам я стремлюся душой! ПОЛЕВЫЕ ЦВЕТЫ В блеске огней, за зеркальными стеклами, Пышно цветут дорогие цветы, Нежны и сладки их тонкие запахи, Листья и стебли полны красоты. Их возрастили в теплицах заботливо, Их привезли из-за синих морей; Их не пугают метели холодные, Бурные грозы и свежесть ночей…. Есть на полях моей родины скромные Сестры и братья заморских цветов: Их возрастила весна благовонная В зелени майской лесов и лугов. Видят они не теплицы зеркальные, А небосклона простор голубой, Видят они не огни, а таинственный Вечных созвездий узор золотой. Веет от них красотою стыдливою, Сердцу и взору родные они И говорят про давно позабытые Светлые дни. Лишь суслики во ржи скликаются свистками, Иль по меже тушкан, таинственно, как дух, Несется быстрыми, неслышными прыжками И пропадает вдруг…. НА ПРУДЕ Ясным утром на тихом пруде Резво ласточки реют кругом, Опускаются к самой воде, Чуть касаются влаги крылом. На лету они звонко поют, А вокруг зеленеют луга, И стоит, словно зеркало, пруд, Отражая свои берега. И, как в зеркале, меж тростников, С берегов опрокинулся лес, И уходит узор облаков В глубину отраженных небес. Облака там нежней и белей, Глубина — бесконечна, светла… И доносится мерно с полей Над водой тихий звон из села. Серп луны под тучкой длинной… Серп луны под тучкой длинной Льет полночный слабый свет. С колокольни долетает, Замирая, сонный звон. Серп луны в просветы тучи С грустью тихою глядит, Под ветвями ив плакучих Тускло воду золотит. И в реке, среди глубокой Предрассветной тишины, Замирает одинокий Золотой двойник луны. Сонный туман на лугах серебрится, Черный камыш отсырел и дымится, Ветер шуршит камышом. В часовне лампада Меркнет, устало горя. В трепетный сумрак озябшего сада Льется со степи волнами прохлада… Медленно рдеет заря. Высоко полный месяц стоит… Высоко полный месяц стоит В небесах над туманной землей, Бледным светом луга серебрит, Напоенные белою мглой. В белой мгле, на широких лугах, На пустынных речных берегах Только черный засохший камыш Да верхушки ракит различишь. И река в берегах чуть видна… Где-то мельница глухо шумит… Спит село… Ночь тиха и бледна, Высоко полный месяц стоит. Ветер осенний в лесах подымается… Ветер осенний в лесах подымается, Шумно по чащам идет, Мертвые листья срывает и весело В бешеной пляске несет. Веет зимою, морозными вьюгами, Тучи плывут в небесах… Пусть же погибнет все мертвое, слабое И возвратится во прах! Зимние вьюги — предтечи весенние, Зимние вьюги должны Похоронить под снегами холодными Мертвых к приходу весны. В темную осень земля укрывается Желтой листвой, а под ней Дремлет побегов и трав прозябание, Сок животворных корней. Жизнь зарождается в мраке таинственном. Бледнеет ночь… Бледнеет ночь… Туманов пелена В лощинах и лугах становится белее, Звучнее лес, безжизненней луна И серебро росы на стеклах холоднее. Еще усадьба спит… В саду еще темно, Недвижим тополь матово-зеленый, И воздух слышен мне в открытое окно, Весенним ароматом напоенный…. Осыпаются астры в садах… Осыпаются астры в садах, Стройный клен под окошком желтеет, И холодный туман на полях Целый день неподвижно белеет. Ближний лес затихает, и в нем Показалися всюду просветы, И красив он в уборе своем, Золотистой листвою одетый. Но под этой сквозною листвой В этих чащах не слышно ни звука… Осень веет тоской, Осень веет разлукой! Поброди же в последние дни По аллее, давно молчаливой, И с любовью и с грустью взгляни На знакомые нивы. В тишине деревенских ночей И в молчанье осенней полночи Вспомни песни, что пел соловей, Вспомни летние ночи И подумай, что годы идут, Что с весной, как минует ненастье, Нам они не вернут Обманувшего счастья…. Не пугай меня грозою… Не пугай меня грозою: Весел грохот вешних бурь! После бури над землею Светит радостней лазурь, После бури, молодея, В блеске новой красоты, Ароматней и пышнее Распускаются цветы! Но страшит меня ненастье: Горько думать, что пройдет Жизнь без горя и без счастья, В суете дневных забот, Что увянут жизни силы Без борьбы и без труда, Что сырой туман унылый Солнце скроет навсегда! Какая теплая и темная заря!.. Какая теплая и темная заря! Давным-давно закат, чуть тлея, чуть горя, Померк над сонными весенними полями, И мягкими на все ложится ночь тенями, В вечерние мечты, в раздумье погрузив Все, от затихших рощ до придорожных ив, И только вдалеке вечерней тьмой не скрыты На горизонте грустные ракиты. Над садом облака нахмурившись стоят; Весенней сыростью наполнен тихий сад; Над лугом, над прудом, куда ведут аллеи, Ночные облака немного посветлее, Но в чаще, где, сокрыв весенние цветы, Склонились кущами зеленые кусты, И темь, и теплота…. В полночь выхожу один из дома… В полночь выхожу один из дома, Мерзло по земле шаги стучат, Звездами осыпан черный сад И на крышах — белая солома: Пустыня, грусть в степных просторах… Пустыня, грусть в степных просторах. Леса на дальних косогорах, Как желто-красный лисий мех. Под небом низким, синеватым Вся эта сумрачная ширь И пестрота лесов по скатам Угрюмы, дики как Сибирь. Я перейду луга и долы, Где серо-сизый, неживой Осыпался осинник голый Лимонной мелкою листвой. Но я увижу на пороге Дочь молодую лесника: Малы ее босые ноги, Мала корявая рука. От выреза льняной сорочки Ее плечо еще круглей, А под сорочкою — две точки Стоячих девичьих грудей. Туча растаяла… Туча растаяла. Влажным теплом Веет весенняя ночь над селом; Ветер приносит с полей аромат, Слабо алеет за степью закат. Тонкий туман над стемневшей рекой Лег серебристою нежной фатой, И за рекою, в неясной тени, Робко блестят золотые огни. В тихом саду замолчал соловей; Падают капли во мраке с ветвей; Пахнет черемухой…. Пью, как студеную воду, Горную бурю, свободу, Вечность, летящую тут. Вчера в степи я слышал отдаленный Крик журавлей. И дико и легко Он прозвенел над тихими полями… Путь добрый! Им не жаль нас покидать: И новая цветущая природа, И новая весна их ожидает За синими, за теплыми морями, А к нам идет угрюмая зима: Засохла степь, лес глохнет и желтеет, Осенний вечер, тучи нагоняя, Открыл в кустах звериные лазы, Листвой засыпал долы и овраги, И по ночам в их черной темноте, Под шум деревьев, свечками мерцают, Таинственно блуждая, волчьи очи… Да, край родной не радует теперь! И все-таки, кочующие птицы, Не пробуждает зависти во мне Ваш звонкий крик, и гордый и свободный. Ждем мы сумрачной поры, Когда в степи седой туман ночует, Когда во мгле рассвет едва белеет И лишь бугры чернеют сквозь туман. Но я люблю, кочующие птицы, Родные степи. Бедные селенья — Моя отчизна; я вернулся к ней, Усталый от скитаний одиноких, И понял красоту в ее печали И счастие — в печальной красоте. Как хорошо, кочующие птицы, Тогда у нас! Как весело и грустно В пустом лесу меж черными ветвями, Меж золотыми листьями берез Синеет наше ласковое небо! Я в эти дни люблю бродить, вдыхая Осинников поблекших аромат И слушая дроздов пролетных крики; Люблю уйти один на дальний хутор, Смотреть, как озимь мягко зеленеет, Как бархатом блестят на солнце пашни, А вдалеке, на жнивьях золотых, Стоит туман, прозрачный и лазурный. Моя весна тогда зовет меня,— Мечты любви и юности далекой, Когда я вас, кочующие птицы, С такою грустью к югу провожал! Мне вспоминается былое счастье, Былые дни… Но мне не жаль былого: Я не грущу, как прежде, о былом,— Оно живет в моем безмолвном сердце, А мир везде исполнен красоты. Мне в нем теперь все дорого и близко: И блеск весны за синими морями, И северные скудные поля, И даже то, что уж совсем не может Вас утешать, кочующие птицы,— Покорность грустной участи своей! Не видно птиц… Не видно птиц. Покорно чахнет Лес, опустевший и больной. Грибы сошли, но крепко пахнет В оврагах сыростью грибной. Глушь стала ниже и светлее, В кустах свалялася трава, И, под дождем осенним тлея, Чернеет тёмная листва. А в поле ветер. День холодный Угрюм и свеж — и целый день Скитаюсь я в степи свободной, Вдали от сел и деревень. И, убаюкан шагом конным, С отрадной грустью внемлю я, Как ветер звоном однотонным, Гудит-поет в стволы ружья. Седое небо надо мной… Седое небо надо мной И лес раскрытый, обнаженный. Внизу, вдоль просеки лесной, Чернеет грязь в листве лимонной. Вверху идет холодный шум, Внизу молчанье увяданья… Вся молодость моя — скитанья Да радость одиноких дум! Как все вокруг сурово, снежно… Как все вокруг сурово, снежно, Как этот вечер сиз и хмур! В морозной мгле краснеют окна нежно Из деревенских нищенских конур. Ночь северная медленно и грозно Возносит косное величие свое. Как сладко мне во мгле морозной Мое звериное жилье! Тепло и влажный блеск. Запахли медом ржи, На солнце бархатом пшеницы отливают, И в зелени ветвей, в березах у межи, Беспечно иволги болтают. И весел звучный лес, и ветер меж берез Уж веет ласково, а белые березы Роняют тихий дождь своих алмазных слез И улыбаются сквозь слезы. Всю душу, с любовью, с мечтами, Все сердце стараться раскрыть — И чем же? И хоть бы в словах-то людских Не так уж все было избито! Значенья не сыщете в них, Значение их позабыто! Да и кому рассказать? При искреннем даже желанье Никто не сумеет понять Всю силу чужого страданья! ДОННИК Брат, в запыленных сапогах, Швырнул ко мне на подоконник Цветок, растущий на парах, Цветок засу. Я встал от книг и в степь пошел… Ну да, все поле — золотое, И отовсюду точки пчел Плывут в сухом вечернем зное. А хлеб уж зреет. Да, зреет и грозит нуждой, Быть может, голодом… И все же Мне этот донник золотой На миг всего, всего дороже! В КОСТЕЛЕ Гаснет день — и звон тяжелый В небеса плывет: С башни старого костела Колокол зовет. А в костеле — ожиданье: Сумрак, гул дверей, Напряженное молчанье, Тихий треск свечей. В блеске их престол чернеет, Озарен темно: Высоко над ним желтеет Узкое окно. И над всем — Христа распятье: В диадеме роз, Скорбно братские объятья Распростер Христос…. И вот, незримо Унося с земли, Звонко песня серафима Разлилась вдали. Разлилась — и отзвучала: Заглушил, покрыл Гром органного хорала Песнь небесных сил. Вторит хор ему… Но, Боже! Не во тьме ль венцов остался День, когда с тоской Человек, как раб, склонялся Ниц перед тобой. И сиял зловещей славой Пред лицом людей В блеске молнии кровавой Блеск твоих очей? Для чего звучит во храме Снова скорбный стон, Снова дымными огнями Лик твой озарен? И тебе ли мгла куренья, Холод темноты, Запах воска. Запах тленья, Мертвые цветы? Расцветает Он, тобой согрет, В небесах твоих сияет Солнца вечный свет,. Гимн природы животворный Льется к небесам… В ней твой храм нерукотворный, Твой великий храм! Под орган душа тоскует… Под орган душа тоскует, Плачет и поет. Торжествует, негодует Горестно зовет: О благий и скорбный! Буди Милостив к земле! Скудны, нищи, жалки люди И в добре, и в зле! О Исусе, в крестной муке Преклонивший лик! В пустом, сквозном чертоге сада… В пустом, сквозном чертоге сада Иду, шумя сухой листвой: Какая странная отрада Былое попирать ногой! Какая сладость все, что прежде Ценил так мало, вспоминать! Какая боль и грусть — в надежде Еще одну весну узнать! РОДИНЕ Они глумятся над тобою, Они, о родина, корят Тебя твоею простотою, Убогим видом черных хат…. Глядит с улыбкой состраданья На ту, кто сотни верст брела И для него, ко дню свиданья, Последний грошик берегла. Зноем выжжены… Порыжели холмы. Зноем выжжены, И так близко обрывы хребтов, Поднебесных скалистых хребтов. На стене нашей глинистой хижины Уж не пахнет венок из цветов, Из заветных засохших цветов. Море все еще в блеске теряется, Тонет в солнечной светлой пыли: Что ж так горестно парус склоняется. Белый парус в далекой дали? Ты меня позабудешь вдали. АНГЕЛ В вечерний час, над степью мирной, Когда закат над ней сиял, Среди небес, стезей эфирной, Вечерний ангел пролетал. И ангел светлою улыбкой Ребенка тихо осенил И на закат лучисто-зыбкий Поднялся в блеске нежных крыл. И, точно крылья золотые, Заря пылала в вышине. И долго очи молодые За ней следили в тишине! ТРОИЦА Гудящий благовест к молитве призывает, На солнечных лучах над нивами звенит; Даль заливных лугов в лазури утопает, И речка на лугах сверкает и горит. А на селе с утра идет обедня в храме: Зеленою травой усыпан весь амвон, Алтарь, сияющий и убранный цветами, Янтарным блеском свеч и солнца озарен. И звонко хор поет, веселый и нестройный, И в окна ветерок приносит аромат… Твой нынче день настал, усталый, кроткий брат, Весенний праздник твой, и светлый и спокойный! Ты нынче с трудовых засеянных полей Принес сюда в дары простые приношенья: Гирлянды молодых березовых ветвей, Печали тихий вздох, молитву — и смиренье. Ночь идет — и темнеет… Ночь идет — и темнеет Бледно-синий восток… От одежд ее веет По полям ветерок. День был долог и зноен… Ночь идет и поет Колыбельную песню И к покою зовет. Грустен взор ее темный, Одинок ее путь… Спи-усни, мое сердце! За рекой луга зазеленели… За рекой луга зазеленели, Веет легкой свежестью воды; Веселей по рощам зазвенели Песни птиц на разные лады. Ветерок с полей тепло приносит, Горький дух лозины молодой… О, весна! Как сердце счастья просит! Как сладка печаль моя весной! Кротко солнце листья пригревает И дорожки мягкие в саду… Не пойму, что душу раскрывает И куда я медленно бреду! Не пойму, кого с тоской люблю я, Кто мне дорог… И не все ль равно? Счастья жду я, мучась и тоскуя, Но не верю в счастье уж давно! Горько мне, что я бесплодно трачу Чистоту и нежность лучших дней, Что один я радуюсь и плачу И не знаю, не люблю людей. Неуловимый свет разлился над землею Неуловимый свет разлился над землею, Над кровлями безмолвного села. Отчетливей кричат перед зарею Далеко на степи перепела. Нет ни души кругом — ни звука, ни тревоги… Спят безмятежным сном зеленые овсы… Нахохлясь, кобчик спит на кочке у дороги, Покрытый пылью матовой росы…. Но уж светлеет даль… Зелено-серебристый, Неуловимый свет восходит над землей, И белый пар лугов, холодный и душистый, Как фимиам, плывет перед зарей. НАДПИСЬ НА МОГИЛЬНОЙ ПЛИТЕ Несть, Господи, грехов и злодеяний Превыше милосердья Твоего! Рабу земли и суетных желаний Прости грехи за горести его. Завет любви хранил я в жизни свято: Во дни тоски, наперекор уму, Я не питал змею вражды на брата, Я все простил, по слову Твоему. Я, тишину познавший гробовую, Я, воспринявший скорби темноты, Из недр земных земле благовествую Глаголы Незакатной Красоты! ЛИСТОПАД Лес, точно терем расписной, Лиловый, золотой, багряный, Веселой, пестрою стеной Стоит над светлою поляной. Березы желтою резьбой Блестят в лазури голубой, Как вышки, елочки темнеют, А между кленами синеют То там, то здесь в листве сквозной Просветы в небо, что оконца. Лес пахнет дубом и сосной, За лето высох он от солнца, И Осень тихою вдовой Вступает в пестрый терем свой. Сегодня на пустой поляне, Среди широкого двора, Воздушной паутины ткани Блестят, как сеть из серебра. Сегодня целый день играет В дворе последний мотылек И, точно белый лепесток, На паутине замирает, Пригретый солнечным теплом; Сегодня так светло кругом, Такое мертвое молчанье В лесу и в синей вышине, Что можно в этой тишине Расслышать листика шуршанье. Глубоко, странно лес молчал И на заре, когда с заката Пурпурный блеск огня и злата Пожаром терем освещал. Потом угрюмо в нем стемнело. Луна восходит, а в лесу Ложатся тени на росу… Вот стало холодно и бело Среди полян, среди сквозной Осенней чащи помертвелой, И жутко Осени одной В пустынной тишине ночной. Теперь уж тишина другая: Прислушайся — она растет, А с нею, бледностью пугая, И месяц медленно встает. Все тени сделал он короче, Прозрачный дым навел на лес И вот уж смотрит прямо в очи С туманной высоты небес. В сребристом и сыром тумане Светло и пусто на поляне; Лес, белым светом залитой, Своей застывшей красотой Как будто смерть себе пророчит; Сова и та молчит: Но Осень затаит глубоко Все, что она пережила В немую ночь, и одиноко Запрется в тереме своем: Пусть бор бушует под дождем, Пусть мрачны и ненастны ночи И на поляне волчьи очи Зеленым светятся огнем! Лес, точно терем без призора, Весь потемнел и полинял, Сентябрь, кружась по чащам бора, С него местами крышу снял И вход сырой листвой усыпал; А там зазимок ночью выпал И таять стал, все умертвив…. Трубят рога в полях далеких, Звенит их медный перелив, Как грустный вопль, среди широких Ненастных и туманных нив. Сквозь шум деревьев, за долиной, Теряясь в глубине лесов, Угрюмо воет рог туриный, Скликая на добычу псов, И звучный гам их голосов Разносит бури шум пустынный. Льет дождь, холодный, точно лед, Кружатся листья по полянам, И гуси длинным караваном Над лесом держат перелет. И вот уж дымы Встают столбами на заре, Леса багряны, недвижимы, Земля в морозном серебре, И в горностаевом шугае, Умывши бледное лицо, Последний день в лесу встречая, Выходит Осень на крыльцо. Двор пуст и холоден. В ворота, Среди двух высохших осин, Видна ей синева долин И ширь пустынного болота, Дорога на далекий юг: Туда от зимних бурь и вьюг, От зимней стужи и метели Давно уж птицы улетели; Туда и Осень поутру Свой одинокий путь направит И навсегда в пустом бору Раскрытый терем свой оставит. Прости, прощай, День будет ласковый, хороший, И скоро мягкою порошей Засеребрится мертвый край. Как будут странны в этот белый, Пустынный и холодный день И бор, и терем опустелый, И крыши тихих деревень, И небеса, и без границы В них уходящие поля! Как будут рады соболя, И горностаи, и куницы, Резвясь и греясь на бегу В сугробах мягких на лугу! А там, как буйный пляс шамана, Ворвутся в голую тайгу Ветры из тундры, с океана, Гудя в крутящемся снегу И завывая в поле зверем. Они разрушат старый терем, Оставят колья и потом На этом остове пустом Повесят инеи сквозные, И будут в небе голубом Сиять чертоги ледяные И хрусталем и серебром. РОЗЫ Блистая, облака лепились В лазури пламенного дня. В окно, в прохладный сумрак дома, Глядел зеленый знойный сад, И сена душная истома Струила сладкий аромат. Порою, звучный и тяжелый, Высоко в небе грохотал Громовый гул… Но пели пчелы, Звенели мухи — день сиял. И день сиял, и млели розы, Головки томные клоня, И улыбалися сквозь слезы Очами, полными огня. Что в том, что где-то, на далеком… Что в том, что где-то, на далеком Морском побережье, валуны Блестят на солнце мокрым боком Из набегающей волны? Не я ли сам, по чьей-то воле, Вообразил тот край морской, Осенний ветер, запах соли И белых чаек шумный рой? И чей в них зов? Когда на темный город сходит… Когда на темный город сходит В глухую ночь глубокий сон, Когда метель, кружась, заводит На колокольнях перезвон,—. Как жутко сердце замирает! Как заунывно в этот час, Сквозь вопли бури, долетает Колоколов невнятный глас! Мир опустел… Земля остыла… А вьюга трупы замела, И ветром звезды загасила, И бьет во тьме в колокола. И на пустынном, на великом Погосте жизни мировой Кружится Смерть в весельи диком И развевает саван свой! Ночь наступила, день угас Ночь наступила, день угас, Сон и покой — и всей душою Я покоряюсь в этот час Ночному кроткому покою. Как облегченно дышит грудь! Как нежно сад благоухает! Как мирно светит и сияет В далеком небе Млечный Путь! За счастие минут таких, За светлые воспоминанья Благословляю каждый миг Былого счастья и страданья! РОДИНА Под небом мертвенно-свинцовым Угрюмо меркнет зимний день, И нет конца лесам сосновым, И далеко до деревень. Один туман молочно-синий, Как чья-то кроткая печаль, Над этой снежною пустыней Смягчает сумрачную даль. Опять с зарею Редеет долгой ночи тень, Опять зажегся над землею Для новой жизни новый день. Еще чернеют чащи бора; Еще в тени его сырой, Как зеркала, стоят озера И дышат свежестью ночной;. Еще в синеющих долинах Плывут туманы… Но смотри: Уже горят на горных льдинах Лучи огнистые зари! Они в выси пока сияют, Недостижимой, как мечта, Где голоса земли смолкают И непорочна красота. Но, с каждым часом приближаясь Из-за алеющих вершин, Они заблещут, разгораясь, И в тьму лесов и в глубь долин;. Они взойдут в красе желанной И возвестят с высот небес, Что день настал обетованный, Что Бог воистину воскрес! Счастлив я… Счастлив я, когда ты голубые Очи поднимаешь на меня: Горько мне, когда ты, опуская Темные ресницы, замолчишь: Любишь ты, сама того не зная, И любовь застенчиво таишь. Но всегда, везде и неизменно Близ тебя светла душа моя… Милый друг! О, будь благословенна Красота и молодость твоя! Скачет пристяжная, снегом обдает… Скачет пристяжная, снегом обдает… Сонный зимний ветер надо мной поет, В полусне волнуясь, по полю бежит, Вместе с колокольчиком жалобно дрожит. Подыми пургу; Задымись метелью белою в лугу, Загуди поземкой, закружись в степи, Крикни вместо песни: Каждый божий день — Глушь лесов да холод-голод деревень… Стыдно мне и больно… Только стыд-то мой Слишком скоро гаснет в тишине немой! Сонный зимний ветер надо мной поет, Усыпляет песней, воли не дает, Путь заносит снегом, по полю бежит, Вместе с колокольчиком жалобно дрожит…. Я к ней вошел в полночный час… Я к ней вошел в полночный час. Знаю я — опять меня обманет Этот сон при первом блеске дня, Но пока печальный день настанет, Улыбнись мне — обмани меня! Беру твою руку… Беру твою руку и долго смотрю на нее, Ты в сладкой истоме глаза поднимаешь несмело: Вот в этой руке — все твое бытие, Я всю тебя чувствую — душу и тело. Возможно ль блаженнее быть? Но ангел мятежный, весь буря и пламя, Летящий над миром, чтоб смертною страстью губить, Уж мчится над нами! НА ДАЛЬНЕМ СЕВЕРЕ Как небо скучно и уныло, Так сумрачно вдали, Как будто время здесь застыло, Как будто край земли. Как будто край земли. Густое чахлое полесье Стоит среди болот, А там — угрюмо в поднебесье Уходит сумрак вод. Уж ночь настала, но свинцовый Дневной не меркнет свет. Немая тишь в глуши сосновой, Ни звука в море нет. И звезды тускло, недвижимо Горят над головой, Как будто их зажег незримо Сам ангел гробовой. И вот опять уж по зарям… И вот опять уж по зарям В выси, пустынной и привольной, Станицы птиц летат к морям, Чернея цепью треугольной. Ясна заря, безмолвна степь, Закат алеет, разгораясь… И тихо в небе эта цепь Плывет, размеренно качаясь. Какая даль и вышина! Глядишь — и бездной голубою Небес осенних глубина Как будто тает над тобою. И обнимает эта даль,— Душа отдаться ей готова, И новых, светлых дум печаль Освобождает от земного. Звезды ночью весенней нежнее… Звезды ночью весенней нежнее, Соловьи осторожней поют… Я люблю эти темные ночи, Эти звезды, и клены, и пруд. Лишь с тобою одною я счастлив, И тебя не заменит никто: Ты одна меня знаешь и любишь, И одна понимаешь — за что! Все лес и лес. А день темнеет… Все лес и лес. А день темнеет; Низы синеют, и трава Седой росой в лугах белеет… Проснулась серая сова. На запад сосны вереницей Идут, как рать сторожевых, И солнце мутное Жар-Птицей Горит в их дебрях вековых. Нынче ночью кто-то долго пел… Нынче ночью кто-то долго пел. Далеко скитаясь в темном поле, Голос грустной удалью звенел, Пел о прошлом счастье и о воле. Я открыл окно и сел на нем. Ты спала… Я долго слушал жадно… С поля пахло рожью и дождем, Ночь была душиста и прохладна. Что в душе тот голос пробудил, Я не знаю… Но душа грустила, И тебя так нежно я любил, Как меня когда-то ты любила. Как светла, как нарядна весна!.. Как светла, как нарядна весна! Погляди мне в глаза, как бывало, И скажи: Отчего ты так ласкова стала? Но молчишь ты, слаба, как цветок… О молчи! Мне не надо признанья: Откуда же являешься ты мне? Зачем же воскресаешь ты во сне, Несрочной прелестью сияя, И дивно повторяется восторг, Та встреча, краткая, земная, Что Бог нам дал и тотчас вновь расторг? Еще утро не скоро, не скоро… Еще утро не скоро, не скоро, ночь из тихих лесов не ушла. Еще ранние птицы не пели, чуть сереют вверху небеса, влажно-зелены темные ели, пахнет летнею хвоей роса. И пускай не светает подольше. Этот медленный путь по лесам, эта ночь — не воротится больше, но легко пред разлукою нам…. Колокольчик в молчании бора то замрет, то опять запоет… Тихо ночь по долинам идет… Еще утро, не скоро, не скоро. ДЯДЬКА За окнами — снега, степная гладь и ширь, На переплетах рам — следы ночной пурги… Как тих и скучен дом! Как съежился снегирь От стужи за окном. По комнатам идет седой костлявый дед, Несет вечерний чай: Небось все писем ждешь, депеш да эстафет? Ей не до нас. Как дым, седая мгла мороза… Как дым, седая мгла мороза застыла в сумраке ночном. Как привидение береза стоит, серея за окном. Грусть, разлитая на закате в полупомеркнувшей золе, и в тонком теплом аромате сгоревших дров, и в полумгле. И в тишине — такой угрюмой, как будто бледный призрак дня с какою-то глубокой думой глядит сквозь сумрак на меня. Качка слабых мучит и пьянит… Качка слабых мучит и пьянит. Но откуда б, в ветре и тумане, ни швыряло пеной через борт, верю — он опять поймает Nord, крепко сплю, мотаясь на диване. Не собьет меня с пути никто. Некий Nord моей душою правит, он меня в скитаньях не оставит, он мне скажет, если что: Яблони и сизые дорожки, изумрудно-яркая трава, на березах — серые середки и ветвей плакучих кружева. А на кленах — дымчато-сквозная с золотыми мушками вуаль, а за ней — долинная, лесная, голубая, тающая даль. Холодное дыханье сентября разносит ветер по саду пустому. Он заметает листьями фонтан, взвевает их, внезапно налетая, и, точно птиц испуганная стая, кружат они среди сухих полян. Порой к фонтану девушка приходит, влача по листьям спущенную шаль, и подолгу очей с него не сводит. В ее лице — застывшая печаль, по целым дням она, как призрак, бродит, а дни летят. Им никого не жаль. Отцвели кувшинки, и шафран отцвел. Выбиты тропинки, лес и пуст, и гол. Только ты красива, хоть давно суха, в кочках у залива старая ольха. С темной башни колокол уныло… С темной башни колокол уныло возвещает, что закат угас. Вот и снова город ночь сокрыла в мягкий сумрак от усталых глаз. И нисходит кроткий час покоя на дела людские. В вышине грустно светят звезды. Все земное смерть, как страж, обходит в тишине. Улицей бредет она пустынной, смотри в окна, где чернеет тьма Всюду глухо. С важностью старинной в переулках высятся дома. Там в садах платаны зацветают, нежно веет раннею весной, а на окнах девушки мечтают, упиваясь свежестью ночной. И в молчанье только им не страшен близкой смерти медленный дозор, сонный город, думы черных башен и часов задумчивый укор. Нет солнца, но светлы пруды… Нет солнца, но светлы пруды, стоят зеркалами литыми, и чаши недвижной воды совсем бы казались пустыми, но в них отразились сады. И ветер, играя листвой, смешал молодые березки, и солнечный луч, как живой, зажег задрожавшие блестки, а лужи налил синевой. Весело жить и весело думать о небе, о солнце, о зреющем хлебе и счастьем простым дорожить;. С открытой бродить головой, глядеть, как рассыпали дети в беседке песок золотой Иного нет счастья на свете. На распутье в диком древнем поле… На распутье в диком древнем поле черный ворон на кресте сидит. Заросла бурьяном степь на воле, и в траве заржавел старый щит. На распутье люди начертали роковую надпись: На тропах звериных тлеют кости в травах. Три пути вижу я в желтеющих равнинах Но куда и как по ним идти! Где равнина дикая граничит? Кто, пугая чуткого коня, в тишине из синей дали кличет человечьим голосом меня? И один я в поле, и отважно жизнь зовет, а смерть в глаза глядит Черный ворон сумрачно и важно, полусонный, на кресте сидит. Все темней и кудрявей березовый лес зеленеет… Все темней и кудрявей березовый лес зеленеет; Колокольчики ландышей в чаще зеленой цветут; На рассвете в долинах теплом и черемухой веет, Соловьи до рассвета поют. Скоро Троицын день, скоро песни, венки и покосы… Все цветет и поет, молодые надежды тая… О весенние зори и теплые майские росы! О далекая юность моя! Осень листья темной краской метит… Осень листья темной краской метит: Но светло и нежно небо светит сквозь нагие черные дубы,. Ненастный день… Ненастный день. Дорога прихотливо уходит вдаль. Кругом все степь да степь. Шумит трава дремотно и лениво, немых могил сторожевая цепь среди хлебов загадочно синеет, кричат орлы, пустынный ветер веет в задумчивых, тоскующих полях, да тень от туч кочующих темнеет. А путь бежит Не тот ли это шлях, где Игоря обозы проходили на синий Дон? Не в этих ли местах, в глухую ночь, в яругах волки выли, а днем орлы на медленных крылах его в степи безбрежной провожали и клектом псов на кости созывали, грозя ему великою бедой? Ответь мне, ветер буйный и тоскливый! Один ковыль сонливый шуршит, склоняясь ровной чередой. СУМЕРКИ Всё — словно в полусне. Над серою водою Сползает с гор туман, холодный и густой, Под ним гудит прибой, зловеще расстилаясь, А темных голых скал прибрежная стена, В дымящийся туман погружена, Лениво курится, во мгле небес теряясь. Суров и дик ее могучий вид! Под шум и гул морской она в дыму стоит, Как неугасший жертвенник титанов, И Ночь, спускаясь с гор, вступает точно в храм, Где мрачный хор поет в седых клубах туманов Торжественный хорал неведомым богам. Ночь печальна, как мечты мои… Ночь печальна, как мечты мои. Далеко в глухой степи широкой Огонек мерцает одинокий… В сердце много грусти и любви. Но кому и как расскажешь ты, Что зовет тебя, чем сердце полно! НОЧЬ Ищу я в этом мире сочетанья Прекрасного и вечного. Вдали Я вижу ночь: Как письмена, мерцают в тверди синей Плеяды, Вега, Марс и Орион. Люблю я их теченье над пустыней И тайный смысл их царственных имен! Как ныне я, мирьяды глаз следили Их древний путь. И в глубине веков Все, для кого они во тьме светили, Исчезли в ней, как след среди песков: Их было много, нежных и любивших, И девушек, и юношей, и жен, Ночей и звезд, прозрачно-серебривших Евфрат и Нил, Мемфис и Вавилон! Над бледной сталью Понта Юпитер озаряет небеса, И в зеркале воды, до горизонта, Столпом стеклянным светит полоса. Но есть одно, что вечной красотою Связует нас с отжившими. Была Такая ж ночь — и к тихому прибою Со мной на берег девушка пришла. И не забыть мне этой ночи звездной, Когда весь мир любил я для одной! Ищу я в этом мире сочетанья Прекрасного и тайного, как сон. Люблю ее за счастие слиянья В одной любви с любовью всех времен! Гроза прошла над лесом стороною… Гроза прошла над лесом стороною. Был теплый дождь, в траве стоит вода… Иду один тропинкою лесною, И в синеве вечерней надо мною Слезою светлой искриться звезда. Иду — и вспоминается мерцанье Мне звезд иных… глубокий мрак ресниц, И ночь, и тучи жаркое дыханье, И молодой грозы благоуханье, И трепет замирающих зарниц…. Все пронеслось, как бурный вихрь весною, И все в душе я сохраню, любя… Слезою светлой блещет надо мною Звезда весны за чащей кружевною… Как я любил тебя! Спокойный взор, подобный взору лани… Спокойный взор, подобный взору лани, И все, что в нем так нежно я любил, Я до сих пор в печали не забыл, Но образ твой теперь уже в тумане. А будут дни — угаснет и печаль, И засинеет сон воспоминанья, Где нет уже ни счастья, ни страданья, А только всепрощающая даль. Ночного неба свод далекий… Ночного неба свод далекий Весь в крупных звездах. Лишь моря слышен шум глубокий Да сердце трепетно стучит. Стою, в тревоге ожиданья, Исполнен радостных надежд… И вот — шаги среди молчанья, Шаги и легкий шум одежд! И верю, и не верю счастью, Гляжу с надеждою во тьму… Ужель опять с блаженной страстью Твои колени обниму? Как ты, покорно и не споря, Отдашься мне! Еще хранят Твои одежды свежесть моря, И в темноте сияет взгляд. Нет, никогда уже не буду С другой я счастлив! Эти дни За мною следуют повсюду И в сердце не умрут они. Ты первого меня любила… Никто, наперекор судьбе, Не возвратит того, что было, Не заменит меня тебе! Люблю, исполнен тайной муки, Люблю тебя, как светлый сон, И каждый горький миг разлуки Собою озаряет он. Счастливый долгий путь… Что впереди? Но я гляжу, тоскуя, Уж не вперед, нет, я гляжу назад. Это было глухое, тяжелое время… Это было глухое, тяжелое время. Дни в разлуке текли, я как мертвый блуждал; Я коня на закате седлал И в безлюдном дворе ставил ногу на стремя. На горе меня темное поле встречало. И, молчанью внимая, я тихо склонялся Головой на луку. Я без мысли глядел Но дорожную пыль, и душой холодел, И в холодной тоске забывался. И дух меня мгновенно осенил. И се — на небесах перед очами Стоял престол, на нем же был Сидящий. И сей Сидящий, славою сияя, Был точно камень яспис и сардис, И радуга, подобная смарагду, Его престол широко обняла. И вкруг престола двадесять четыре Других престола было, и на каждом Я видел старца в ризе белоснежной И в золотом венце на голове. И первое подобно было льву, Тельцу — второе, третье — человеку, Четвертое — летящему орлу. И каждое из четырех животных Три пары крыл имело, а внутри Они очей исполнены без счета И никогда не ведают покоя, Взывая к Славе: Свят, Свят, Свят, Господь, Бог Вседержитель, Коий пребывает И был во веки века и грядет! Когда же так взывают, воздавая Честь и хвалу Живущему вовеки, Сидящему во славе на престоле, Тогда все двадесять четыре старца Ниц у престола падают в смиренье И, поклоняясь Сущему вовеки, Кладут венцы к престолу и рекут: Облака, как призраки развалин… Облака, как призраки развалин, Встали на заре из-за долин. Теплый вечер темен и печален, В темном доме я совсем один. Слабым звоном люстра отвечает На шаги по комнате пустой… А вдали заря зарю встречает, Ночь зовет бессмертной красотой. В поздний час мы были с нею в поле В поздний час мы были с нею в поле. Утомясь, она просила нежно: Звезды тихо искрились над нами, Тонко пахло свежестью росы. Ласково касался я устами До горячих щек и до косы. Раз проснулась, Как дитя, вздохнула в полусне, Но, взглянувши, слабо улыбнулась И опять прижалася ко мне. Ночь царила долго в темном поле, Долго милый сон я охранял… А потом на золотом престоле, На востоке тихо засиял. КУСТАРНИК Жесткой, черной листвой шелестит и трепещет кустарник, Точно в снежную даль убегает в испуге. В белом поле стога, косогор и забытый овчарник Тонут в белом дыму разгулявшейся вьюги. Дымный ветер кружит и несет в небе в о рона боком, Конский след на бегу порошит-заметает… Вон прохожий вдали. Истомлен на пути одиноком, Мертвым шагом он мерно и тупо шагает. Далеко ль до села, до ночлега? Он не слышит, идет, только голову клонит… А куда и спешить против холода, ветра и снега? Занесет равнодушно, как стог, как забытый овчарник… Хорошо ей у нас, на просторе великом! Бесприютная жизнь, одинокий над бурей кустарник, Не тебе одолеть в поле темном и диком! Морозное дыхание метели… Морозное дыхание метели Еще свежо, но улеглась метель. Белеет снега мшистая постель, В сугробах стынут траурные ели. Ночное небо низко и черно,— Лишь в глубине, где Млечный Путь белеет, Сквозит его таинственное дно И холодом созвездий пламенеет. Обрывки туч порой темнеют в нем… Но стынет ночь. И низко над землею Усталый вихрь шипящею змеею Скользит и жжет своим сухим огнем. Светло, как днем, и тень за нами бродит… Светло, как днем, и тень за нами бродит В нагих кустах. На серебре травы Луна с небес таинственно обводит Сияние вкруг темной головы. Остановясь, ловлю твой взор прощальный, Но в сердце холод мертвенный таю — И бледный лик, загадочно-печальный, Под бледною луной не узнаю. ОТРЫВОК В окно я вижу груды облаков, Холодных, белоснежных, как зимою, И яркость неба влажно-голубого. Осенний полдень светел, и на север Уходят тучи. Клены золотые И белые березки у балкона Сквозят на небе редкою листвой, И хрусталем на них сверкают льдинки. Я часто вспоминаю осень юга…. Теперь на Черном море непрерывно Бушуют бури: Бывало, мы сбежим к воде с обрыва И жадно ловим ветер. Вольно веет Он бодростью и свежестью морской; Срывая брызги с бурного прибоя, Он влажной пылью воздух наполняет И снежных чаек носит над волнами. Мы в шуме волн кричим ему навстречу, Он валит с ног и заглушает голос, А нам легко и весело, как птицам… Все это сном мне кажется теперь. НА ОСТРОВЕ Люблю я наш обрыв, где дикою грядою Белеют стены скал, смотря на дальний юг. Где моря синего раскинут полукруг, Где кажется, что мир кончается водою, И дышится легко среди безбрежных вод. В веселый летний день, когда на солнце блещет Скалистый известняк и в каждый звонкий грот Зеленая вода хрустальной влагой плещет, Люблю я зной и ширь, и вольный небосвод, И острова пустынные высоты. Ласкают их ветры, и волны лижут их, А чайки зоркие заглядывают в гроты,— Косятся в чуткий мрак пещер береговых И вдруг, над белыми утесами взмывая, Сверкают крыльями в просторах голубых, Кого-то жалобно и звонко призывая. Шумели листья, облетая… Шумели листья, облетая, Лес заводил осенний вой… Каких-то серых птичек стая Кружилась по ветру с листвой. Под гул и шорох пляски жуткой Мне было весело вдвойне. Хотелось вместе с вихрем шумным Кружиться по лесу, кричать — И каждый медный лист встречать Восторгом радостно-безумным! НОЧЬ И ДЕНЬ Старую книгу читаю я в долгие ночи При одиноком и тихо дрожащем огне: Ясное небо я вижу в окно на рассвете. Солнце восходит, и горы в лазури зовут: За всё тебя, Господь, благодарю!.. За всё тебя, Господь, благодарю! Ты, после дня тревоги и печали, Даруешь мне вечернюю зарю, Простор полей и кротость синей дали. Я одинок и ныне — как всегда. Но вот закат разлил свой пышный пламень, И тает в нем Вечерняя Звезда, Дрожа насквозь, как драгоценный камень. И счастлив я печальною судьбой, И есть отрада сладкая в сознанье, Что я один в безмолвном созерцанье, Что я все чужд и говорю — с Тобой. Чашу с темным вином подала мне богиня печали… Чашу с темным вином подала мне богиня печали. Тихо выпив вино, я в смертельной истоме поник. И сказала бесстрастно, с холодной улыбкой богиня: Здесь жизнь до весны умерла, До весны опустели сады. Я на даче один. Мне темно За мольбертом, и дует в окно. Вчера ты была у меня, Но тебе уж тоскливо со мной. Под вечер ненастного дня Ты мне стала казаться женой… Что ж, прощай! Как-нибудь до весны Проживу и один — без жены…. Сегодня идут без конца Те же тучи — гряда за грядой. Твой след под дождем у крыльця Расплылся, налился водой. И мне больно глядеть одному В предвечернюю серую тьму. Мне крикнуть хотелось вослед: Разлюбила — и стал ей чужой. Камин затоплю, буду пить… Хорошо бы собаку купить. КАНУН КУПАЛЫ Не туман белеет в темной роще, Ходит в темной роще богоматерь, По зеленым взгорьям, по долинам Собирает к ночи божьи травы. Только вечер им остался сроку, Да и то уж солнце на исходе: Застят ели черной хвоей запад, Золотой иконостас заката…. Уж в долинах сыро, пали тени, Уж луга синеют, пали росы, Пахнет под росою медуница, Золотой венец по роще светит. Как туман, бела ее одежда, Голубые очи точно звезды, Соберет она цветы и травы И снесет их к божьему престолу. Скоро ночь — им только ночь осталась, А наутро срежут их косами, А не срежут — солнце сгубит зноем. Так и скажет сыну богоматерь: Да недолог век земным утехам: Но Христос ей молвит: Смерть не семя губит, а срезает Лишь цветы от семени земного. И земное семя не иссякнет. Скосит Смерть — Любовь опять посеет. Ты будешь Утешаться до скончанья века! Звезды горят над безлюдной землею Звезды горят над безлюдной землею, Царственно блещет святое созвездие Пса: Вдруг потемнело — и огненно-красной змеею Кто-то прорезал над темной землей небеса. В пустыне чудесного много. Это не вихри, а джинны тревожат ее, Это архангел, слуга милосердного Бога, В демонов ночи метнул золотое копье. И услыхал я голос. И Ад За нею шел, и власть у ней была Над четвертью земли, да умервщляет Мечом и гладом, мором и зверями. И пятую он снял печать. И видел Я под престолом души убиенных, Вопившие: Когда же снял шестую он печать, Взглянул я вновь, и вот — до оснований Потрясся мир, и лик луны — как кровь; И звезды устремились вниз, как в бурю Незрелый плод смоковницы, и небо Свилось, как свиток хартии, и горы Колеблясь, с места сдвинулись; и все Цари земли, вельможи и владыки, Богатые и сильные, рабы И вольные — все скрылися в пещеры, В ущелья гор, и оворят горам И камням их: ГРОБНИЦА САФИИ Горный ключ по скатам и оврагам, Полусонный, убегает вниз. Как чернец, над белым саркофагом В синем небе замер кипарис. Нежные, как девушки, мимозы Льют над ним узор своих ветвей, И цветут, благоухают розы На кустах, где плачет соловей. Ниже — дикий берег и туманный, Еле уловимый горизонт: Там простор воздушный и безгранный, Голубая бездна — Геллеспонт. Мир тебе, о юная! Смиренно Я целую белое тюрбэ: Пять веков бессмертна и нетленна На Востоке память о тебе. Счастлив тот, кто жизнью мир пленяет. Но стократ счастливей тот, чей прах Веру в жизнь бессмертную вселяет И цветёт легендами в веках! ПРИЗРАКИ Нет, мертвые не умерли для нас! Есть старое шотландское преданье, Что тени их, незримые для глаз, В полночный час к нам ходят на свиданье,. Что пыльных арф, висящих на стенах, Таинственно касаются их руки И пробуждают в дремлющих струнах Печальные и сладостные звуки. Мы сказками предания зовем, Мы глухи днем, мы дня не понимаем; Но в сумраке мы сказками живем И тишине доверчиво внимаем. Мы в призраки не верим; но и нас Томит любовь, томит тоска разлуки… Я им внимал, я слышал их не раз, Те грустные и сладостные звуки! Мы встретились случайно… Мы встретились случайно, на углу. Я быстро шел — и вдруг как свет зарницы Вечернюю прорезал полумглу Сквозь черные лучистые ресницы. И ласково кивнула мне она, Слегка лицо от ветра наклонила И скрылась за углом… Была весна… Она меня простила — и забыла. САПСАН В полях, далеко от усадьбы, Зимует просяной омет. Там табунятся волчьи свадьбы, Там клочья шерсти и помет. Воловьи ребра у дороги Торчат в снегу — и спал на них Сапсан, стервятник космоногий, Готовый взвиться каждый миг. А это Грозит бедой. И вот ко мне Стал гость ходить. Он до рассвета Вкруг дома бродит при луне. Я не видал его. Я слышал Лишь хруст шагов. На третью ночь я в поде вышел… О, как была печальна ночь! Когтистый след в снегу глубоком В глухие степи вел с гумна. На небе мглистом и высоком Плыла холодная луна. За валом, над привадой в яме, Серо маячила ветла. Даль над пустынными полями Была таинственно светла. Облитый этим странным светом, Подавлен мертвой тишиной, Я стал — и бледным силуэтом Упала тень моя за мной. По небесам, в туманной мути, Сияя, лунный лик нырял И серебристым блеском ртути Слюду по насту озарял. Кто был он, этот полуночный Незримый гость? Откуда он Ко мне приходит в час урочный Через сугробы под балкон? Иль он узнал, что я тоскую, Что я один? Быть может, он сегодня слышал, Как я, покинув кабинет, По темной спальне в залу вышел, Где в сумраке мерцал паркет, Где в окнах небеса синели, А в этой сини четко встал Черно-зеленей конус ели И острый Сириус блистал? Но он не шел. Луна скрывалась, Луна сияла сквозь туман, Бежала мгла… И мне казалось, Что на снегу сидит Сапсан. Морозный иней, как алмазы, Сверкал на нем, а он дремал, Седой, зобастый, круглоглазый, И в крылья голову вжимал. И был он страшен, непонятен, Таинственен, как этот бег Туманной мглы и светлых пятен, Порою озарявших снег,— Как воплотившаяся сила Той Воли, что в полночный час Нас страхом всех соединила — И сделала врагами нас. В лесу, в горе, родник, живой и звонкий… В лесу, в горе, родник, живой и звонкий, Над родником старинный голубец С лубочной почерневшею иконкой, А в роднике березовый корец. Я не люблю, о Русь, твоей несмелой Тысячелетней, рабской нищеты. Но этот крест, но этот ковшик белый… Смиренные, родимые черты! Я осенен был духом в днень воскресный И слышал над собою как бы трубный Могучий глас: Я обратился, дабы видеть очи Того, кто говорит, и обратившись, Я видел семь светильников златых. И посреди их пламенников — мужа, Подиром облеченного по стану И в поясе из золота — по персям. Его глава и волосы сияли, Как горный снег, как белая ярина, И точно пламень огненный — глаза. Стопы его — халколиван горящий, Как будто раскаленные в горниле, И глас его был шумом многих вод. Семь звезд в его деснице, меч струился Из уст его, и лик его — как солнце, Блистающее в славе сил своих. СОН Из книги пророка Даниила Царь! Червонный лик был истукану дан, Из серебра имел он грудь и длани, Из меди — бедра мощные и стан. Пробил час, назначенный судьбой: Тот камень пал, смешав металлы с глиной, И поднял прах, как пыль над молотьбой. Бог сокрушил металла блеск в единый И краткий миг: Окружен со всех с четырех сторон Темной осенью островок Буян. А еще темней — мой холодный сруб, Где ни вздуть огня, ни топить не смей. А в окно глядит только бурый дуб, Под которым смерть закопал Кощей. Будь огонь в светце — я б погрелася, Будь дрова в печи — похлебала щец. Да огонь — в морях мореходу весть, Да на сотню верст слышен дым от лык… Черт тебе велел к черту в слуги лезть, Дура старая, неразумный шлык! ЧУЖАЯ Ты чужая, но любишь, Любишь только меня. Ты меня не забудешь До последнего дня. Ты покорно и скромно Шла за ним от венца. Ты с ним женщиной стала, Но не девушка ль ты? Сколько в каждом движенье Простоты, красоты! Будут снова измены… Но один только раз Так застенчиво светит Нежность любящих глаз. Ты и скрыть не умеешь, Что ему ты чужда… Ты меня не забудешь Никогда, никогда! КАМЕННАЯ БАБА От зноя травы сухи и мертвы. Степь — без границ, но даль синеет слабо. Вот остов лошадиной головы. Вот снова — Каменная Баба. Как сонны эти плоские черты! Как первобытно-грубо это тело! Но я стою, боюсь тебя… А ты Мне улыбаешься несмело. О дикое исчадье древней тьмы! Не ты ль когда-то было громовержцем? Это мы Богов творили рабским сердцем. ПЕСНЯ Я — простая девка на баштане, Он — рыбак, веселый человек. Тонет белый парус на Лимане, Много видел он морей и рек. Говорят, гречанки на Босфоре Хороши… А я черна, худа. Буду ждать в погоду, в непогоду… Не дождусь — с баштана разочтусь, Выйду к морю, брошу перстень в воду И косою черной удавлюсь. ПУГАЛО На з а дворках, за ригами Богатых мужиков, Стоит оно, родимое, Одиннадцать веков. Под шапкою лохматою — Дубинка-голова. Крестом по ветру треплются Пустые рукава. Старновкой — чистым золотом! Он, огород-то, выпахан,— Уж есть и лебеда, И глинка означается,— Да это не беда! Не много дел и пугалу… Да разве огород Такое уж сокровище? Леса в жемчужном инее… Леса в жемчужном инее. Поет из телеграфного столба То весело, то жалобно, то грозно Звенящим гулом темная судьба. Молчит и внемлет белая долина. И все победней ярче и пышней Горит, дрожит и блещет хвост павлина Стоцветными алмазами над ней. РЫБАЛКА Вода за холодные серые дни в октябре На отмелях спала — прозрачная стала и чистая. В песке обнаженном оттиснулась лапка лучистая: Рыбалка сидела на утренней ранней заре. В болоте лесном, под высоким коричневым шпажником, Где цепкая тина с листвою купав сплетена, Все лето жила, тосковала о др у жке она, О дружке, убитой заезжим охотником-бражником. Зарею она улетела за дальний Дунай — И горе забудет. Но жизнь дорожит и рыбалкою: Ей надо помучить кого-нибудь песенкой жалкою — И Груня жалкует, поет… Вспоминай, вспоминай! Шла сиротка пыльной дорогой… Шла сиротка пыльной дорогой, На степи боялась заблудиться. Встретился прохожий, глянул строго, К мачехе велел ей воротиться. Долгими лугами шла сиротка, Плакала, боялась темной ночи. Повстречался ангел, глянул кротко И потупил ангельские очи. По пригоркам шла сиротка, стала Подниматься тропочкой неровной. Встретился Господь у перевала, Глянул милосердно и любовно. КОШКА Кошка в крапиве за домом жила. Дом обветшалый молчал, как могила. Кошка в него по ночам приходила И замирала напротив стола. Стол обращен к образам — позабыли, Стол как стоял, так остался. В углу Каплями воск затвердел на полу — Это горевшие свечи оплыли. Кротко закрыты ресницы — и кротко В черненький галстук воткнулась бородка. Свечи пылают, дрожит нависающий мрак…. Темен теперь этот дом по ночам. Кошка приходит и светит глазами. Угол мерцает во тьме образами. Ветер шумит по печам. ХРАМ СОЛНЦА Шесть золотистых мраморных колонн, Безбрежная зеленая долина, Ливан в снегу и неба синий склон. Я видел Нил и Сфинкса-исполина, Я видел пирамиды: Там глыбы желто-пепельных камней, Забытые могилы в океане Нагих песков. Здесь радость юных дней. Патриархально-царственные ткани — Снегов и скал продольные ряды — Лежат, как пестрый талес на Ливане. Под ним луга, зеленые сады И сладостный, как горная прохлада, Шум быстрой малахитовой воды. Под ним стоянка первого номада. И пусть она забвенна и пуста: Бессмертным солнцем светит колоннада. С КОРАБЛЯ Для жизни жизнь! Вон пенные буруны У сизых каменистых берегов. Вон красный киль давно разбитой шкуны. Но кто жалеет мертвых рыбаков? В сыром песке на солнце сохнут кости… Но радость неба, свет и бирюза, Еще свежей при утреннем норд-осте — И блеск костей лишь радует глаза. ТЕЗЕЙ Тезей [1] уснул в венке из мирт и лавра. Зыбь клонит мачту в черных парусах. Зеленым золотом горит звезда Кентавра На южных небесах. Забыв о ней, гребцы склоняют вежды, Поют в дремоте сладкой: Вновь пропитал Кентавр ткань праздничной одежды Палящим ядом змей. Мы в радости доверчивы, как дети. Нас тешит мирт, пьянит победный лавр. Один Эгей не спал над морем в звездном свете, Когда всходил Кентавр. Стань, прислонись к сосне: Сквозь грозный шум ты слышишь ли их нежность? Но и она — в певучем полусне. На севере отрадна безнадежность. Жгли на кострах за пап и за чертей… Жгли на кострах за пап и за чертей, Живьем бросали в олово и серу За ад и рай, безверие и веру, За исчисленье солнечных путей. Чертей не пламя утешает, Не то, что злей ехидны человек, А то, что гроб, сожженный в прошлый век, Он в нынешнем цветами украшает. ДИКАРЬ Над стремью скал — чернеющий орел. За стремью — синь, туманное поморье. Он как во сне к своей добыче шел На этом поднебесном плоскогорье. С отвесных скал летели вниз кусты, Но дерзость их безумца не страшила: Ему хотелось большей высоты — И бездна смерти бездну довершила. Ты знаешь, как глубоко в синеву Уходит гриф, ужаленный стрелою? И он напряг тугую тетиву — И зашумели крылья над скалою,. И потонул в бездонном небе гриф, И кровь, звездой упавшую оттуда На берега, на известковый риф, Смыл океан волною изумруда. ОБВАЛ В степи, с обрыва, на сто миль Морская ширь открыта взорам. Внизу, в стремнине — глина, пыль, Щепа и кости с мелким сором. Гудели ночью тополя, В дремоте море бушевало — Вдруг тяжко охнула земля, Весь берег дрогнул от обвала! Сегодня там стоят, глядят И алой, белой павиликой На солнце зонтики блестят Над бездной пенистой и дикой. Никто не знал, что здесь — погост, Да и теперь — кому он нужен! Весенний ветер свеж и прост, Он только с молодостью дружен! Внизу — щепа, гробы в пыли… Да море берег косит, косит Серпами волн — и от земли Далеко сор ее уносит! В полях сухие стебли кукурузы… В полях сухие стебли кукурузы, Следы колес и блеклая ботва. В холодном море — бледные медузы И красная подводная трава. Море и нагие Обрывы скал. Вот ночь, и мы идем На темный берег. В море — летаргия Во всем великом таинстве своем. Лишь звездный блеск висит под нами — в мутной Бездонно-фосфорической пыли. НА РЕЙДЕ Люблю сухой, горячий блеск червонца, Когда его уронят с корабля И он, скользнув лучистой каплей солнца, Прорежет волны у руля. Склонясь с бортов, с невольною улыбкой Все смотрят вниз. А он уже исчез. Вверх по корме струится глянец зыбкий От волн, от солнца и небес. Как жар горят червонной медью гайки Под серебристым тентом корабля. И плавают на снежных крыльях чайки, Косясь на волны у руля. БАЛАГУЛА Балагула убегает и трясет меня. Рыжий Айзик правит парой и сосет тютюн. Алый мак во ржи мелькает — лепестки огня. Золотятся, льются нити телеграфных струн. А разве пан Едет в город с интересом? Пан — поэт, артист! Что мне этот грязный Аккерман? Степь привольна, день прохладен, воздух сух и чист. Был я сыном, братом, другом, мужем и отцом, Был в довольстве… Все насмарку! Все не то, не то! Заплачу за путь венчальным золотым кольцом, А потом… Потом в таверну: ДИЯ Штиль в безгранично светлом Ак-Денизе. В ауле тишина И теплый блеск. В мечети на карнизе, Воркуя, ходят, ходят турмана. На скате, под обрывистым утесом Журчит фонтан. Идут оттуда вниз Уступы крыш по каменным откосам И безграничный виден Ак-Дениз. И весел и спокоен Взгляд быстрых глаз. Легка, как горный джин. Под шелковым бешметом детски строен Высокий стан… Она нальет кувшин,. Закачалась чайка серая Под скалой, как поплавок. Под крыло головку спрятала И забылась в полусне. Я бы тоже позабылася На качающей волне! Поздно ночью в саклю темную Грусть и скуку принесешь. Поздно ночью с милым встретишься, Да и то когда заснешь! Летом в море легкая вода, Белые сухие паруса, Иглами стальными в невода Сыплется под баркою хамса. Рыбацкая Осенью невесел Трапезонд! В море вьюга, холод и туман, Ходит головами горизонт, В пену зарывается бакан. Тяжела студеная вода, Буря в ночь осеннюю дерзка, Да на волю гонит из гнезда Лютая голодная тоска! Ночной порой в ней светит слабый свет, И купол гроба, выбеленный мелом, Таинственною бледностью одет,. Я приближаюсь в сумраке несмело И с трепетом целую мел и пыль На этом камне выпуклом и белом…. С ОБЕЗЬЯНОЙ Ай, тяжела турецкая шарманка! Бредет худой, согнувшийся хорват По дачам утром. В юбке обезьянка Бежит за ним, смешно поднявши зад. И детское и старческое что-то В ее глазах печальных. Как цыган, Сожжен хорват. Пыль, солнце, зной, забота. Далеко от Одессы на Фонтан! Ограды дач еще в живом узоре — В тени акаций. Солнце из-за дач Глядит в листву. В аллеях блещет море… День будет долог, светел и горяч. И будет сонно, сонно. Черепицы Стеклом светиться будут. Промелькнет Велосипед бесшумным махом птицы, Да прогремит в немецкой фуре лед. Есть копейка, А вон киоск: Хорват от жажды пьян. Поднявши брови, тянет обезьяна, А он жует засохший белый хлеб И медленно отходит в тень платана… Ты далеко, Загреб! В столетнем мраке черной ели… В столетнем мраке черной ели Краснела темная заря, И светляки в кустах горели Зеленым дымом янтаря. И ты играла в темной зале С открытой дверью на балкон, И пела грусть твоей рояли Про невозвратный небосклон,. ПУСТОШЬ Мир вам, в земле почившие! Две десятины пустоши, волнистой От бугорков могильных. Ни креста, Ни деревца. Местами уцелели Лишь каменные плиты, да и то Изъеденные временем, как оспой… Теперь их скоро выберут — и будут Выпахивать то пористые кости, То суздальские черные иконки. Мир вам, давно забытые! Жили — в страхе, В безвестности — почили. Иногда В селе ковали цепи, засекали, На поселенье гнали. Но стихал Однообразный бабий плач — и снова Шли дни труда, покорности и страха… Теперь от этой жизни уцелели Лишь каменные плиты. А пройдет Железный плуг — и пустошь всколосится Густою рожью. Не вы одни страдали: НА ПЛЮЩИХЕ Пол навощен, блестит паркетом. Столовая озарена Полуденным горячим светом. Спит кот на солнце у окна; Мурлыкает и томно щурит Янтарь зрачков, как леопард, А бабушка — в качалке, курит И думает: НОВЫЙ ХРАМ По алтарям, пустым и белым, Весенний ветер дул на нас, И кто-то сверху капал мелом На золотой иконостас. И звучный гул бродил в колоннах, Среди лесов. И по лесам Мы шли в широких балахонах, С кистями, в купол, к небесам. И часто, вместе с малярами, Там пели песни. И Христа, Что слушал нас в веселом храме, Мы написали неспроста. Нам все казалось, что под эти Простые песни вспомнит он Порог на солнце в Назарете, Верстак и кубовый хитон. ХУДОЖНИК Хрустя по серой гальке, он прошел Покатый сад, взглянул по водоемам, Сел на скамью… За новым белым домом Хребет Яйлы и близок и тяжел. Томясь от зноя, грифельный журавль Стоит в кусте. Опущена косица, Нога — как трость… Он говорит: Недурно бы на Волгу, в Ярославль! Он, улыбаясь, думает о том, Как будут выносить его — как сизы На жарком солнце траурные ризы, Как желт огонь, как бел на синем дом. С шоссе несется пыль, Горячая, особенно сухая. Он снял пенсне и думает, перхая: САВАОФ Я помню сумрак каменных аркад, В средине свет — и красный блеск атласа В сквозном узоре старых царских врат, Под золотой стеной иконостаса. Я помню купол грубо-голубой: Там Саваоф с простертыми руками, Над скудною и темною толпой, Царил меж звезд, повитых облаками. Был вечер, март, сияла синева Из узких окон, в куполе пробитых, Мертво звучали древние слова. ПИЛИГРИМ Стал на ковер, у якорных цепей, Босой, седой, в коротеньком халате, В большой чалме. Свежеет на закате, Ночь впереди — и тело радо ей. Стал и простер ладони в муть зыбей: Орлиный клюв, глаза совы, но кротки Теперь они: Гальциона Когда в волне мелькнул он мертвым ликом, К нему на сердце кинулась она — И высоко, с двойным звенящим криком, Двух белых чаек вынесла волна. Когда зимой, на этом взморье диком, Крутая зыбь мутна и солона, Они скользят в ее пучины с криком — И высоко выносит их волна. Но есть семь дней: Как серебро, светло морское лоно,. Чернеет степь, на солнце дремлет вол: Семь мирных дней проводит Гальциона [2] В камнях, в гнезде. И внуков ждет Эол. Эол и Посейдон Вели в снастях певучий долгий стон, И наш корабль нырял подобно рыбе. Высоко на изгибе, Сквозя, вставал неровный ряд колонн. Но песня рей меня клонила в сон — Корабль нырял в лиловой крупной зыби. Не все ль равно, что это старый храм, Что на мысу — забытый портик Феба! Запомнил я лишь ряд колонн да небо. Дым облаков курился по горам, Пустынный мыс был схож с ковригой хлеба. Я жил во сне. Богов творил я сам. ИЕРУСАЛИМ Это было весной. За восточной стеной Был горячий и радостный зной. На припеке во рву Мак кропил огоньками траву. Я еврей И, быть может, потомок царей. Погляди на цветы по сионским стенам: Это праотцев след, Кровь погибших в боях. В полдень был я на кровле. Одинокая пальма вставала над ним На холме опахалом своим, И мелькали, сверлили стрижи тишину, И далеко я видел страну. Морем серых холмов расстилалась она В дымке сизого мглистого сна. Бог раскинул по ней Семя пепельно-серых камней. Да родит край отцов только камень и мак! Да исчахнет в нем всяческий злак! Да пребудет он гол, иссушен, нелюдим До прихода реченного Им! Разве ты не со мной? В нашем прошлом, далёком, Где и я был иной? В мире круга земного, Настоящего дня, Молодого, былого Нет давно и меня! ВЕЧЕР О счастье мы всегда лишь вспоминаем. В бездонном небе легким белым краем Встает, сияет облако. Давно Слежу за ним… Мы мало видим, знаем, А счастье только знающим дано. Пискнула и села На подоконник птичка. И от книг Усталый взгляд я отвожу на миг. День вечереет, небо опустело. Гул молотилки слышен на гумне… Я вижу, слышу, счастлив. ПЕСНЯ Зацвела на воле В поле бирюза. Да не смотрят в душу Милые глаза. Помню, помню нежный, Безмятежный лен. Да далеко где-то Зацветает он. Помню, помню чистый И лучистый взгляд. Да поднять ресницы Люди не велят. Смотрит, нет ли ягодки? Горбится, бормочет, Съест и ухмыляется: Ягодка по ягодке — вот и слава Богу: А завидим белые холсты, Подойдем с молитвою, глянем на дорогу, Сдернем, сунем в сумочку — и опять в кусты. БЕЗ ИМЕНИ Курган разрыт. В тяжелом саркофаге Он спит, как страж. Железный меч в руке. Поют наф ним узорной вязью саги, Беззвучные, на звучном языке. Но лик скрыт опущено забрало. Но плащ истлел на ржавленой броне. Но имя Смерть украла И унеслась на черном скакуне. Океан под ясною луной… Океан под ясною луной, Теплой и высокой, бледнолицей, Льется гладкой, медленной волной, Озаряясь жаркою зарницей. Всходят горы облачных громад: Гавриил, кадя небесным Силам, В темном фимиаме царских врат Блещет огнедышащим кадилом. ПСКОВСКИЙ БОР Вдали темно и чащи строги. Под красной мачтой, под сосной Стою и медлю — на пороге В мир позабытый, но родной. Достойны ль мы своих наследий? Мне будет слишком жутко там, Где тропы рысей и медведей Уводят к сказочным тропам,. Где зернь краснеет на калине, Где гниль покрыта ржавым мхом И ягоды туманно-сини На можжевельнике сухом. ПРАЩУРЫ Голоса с берега и с корабля. На холме, пустынном и песчаном, Полночный вихрь проносится в бору! Мы ль не крепили в бурю паруса? Ночь зимняя мутна и холодна… Ночь зимняя мутна и холодна, Как мертвая, стоит в выси луна. Из радужного бледного кольца Глядит она на след мой у крыльца, На тень мою, на молчаливый дом И на кустарник в инее густом. Еще блестит оконное стекло, Но волчьей мглой поля заволокло, На севере огни полночных звезд Горят из мглы, как из пушистых гнезд. Снег меж кустов, туманно-голубой, Осыпан жесткой серою крупой. НОЧНАЯ ЗМЕЯ Глаза козюли, медленно ползущей К своей норе вечною сонной пущей, Горят, как угли. Сумрачная мгла Стоит в кустах — и вот она зажгла Два ночника, что зажигать дано ей Лишь девять раз, и под колючей хвоей Влачит свой жгут так тихо, что сова,. Плывя за ней, следит едва-едва Шуршанье мхов. А ночь темна в июле, А враг везде — и страшен он козюле В ночном бору, где смолк обычный шум: Она сосредоточила весь ум, Всю силу зла в своем горящем взгляде, И даже их, ежей, идущих сзади, Пугает яд, когда она в пути Помедлит, чтоб преграду обойти, Головку приподымет, водит жалом Над мухомором, сморщенным и алым, Глядит на пни, торчащие из ям, И светит полусонным муравьям. НА ПУТИ ИЗ НАЗАРЕТА На пути из Назарета Встретил я святую деву. Каменистая синела Самария вкруг меня, Каменистая долина С юга шла — а по долине Семенил ушастый ослик Меж посевов ячменя. Тот, кто гнал его, был в пыльном И заплатанном кунбазе, Стар, с блестящими глазами, Сизо-черен и курчав. Он, босой и легконогий, За хвостом его поджатым Гнался с палкою, виляя От колючек сорных трав. А на нем, на этом дробном, Убегавшем мелкой рысью Сером ослике, сидела Мать с ребенком на руках: Как спокойно поднялися Аравийские ресницы Над глубоким теплым мраком, Что сиял в ее очах! Поклонялся я, Мария, Красоте твоей небесной В странах франков, в их капеллах, Полных золота, огней, В полумраке величавом Древних рыцарских соборов, В полумгле стоцветных окон Сакристий и алтарей. Там, под плитами, почиют Короли, святые, папы, Имена их полустерты И в забвении дела. Там твой сын, главой поникший, Темный ликом, в муках крестных. Ты же — в юности нетленной: Ты, и скорбная, светла. Золотой венец и ризы Белоснежные — я всюду Их встречал с восторгом тайным: При дорогах, на полях, Над бурунами морскими, В шуме волн и криках чаек, В темных каменных пещерах И на старых кораблях. Корабли во мраке, в бурях Лишь тобой одной хранимы. Ты — Звезда морей: Над безумием бурунов В ясный день, в дыму прибоя, Ты цветешь цветами радуг, Ночью, в черных пастях гор, Озаренная лампадой, Ты, как лилия, белеешь, Благодатно и смиренно Преклонив на четки взор. И к стопам твоим пречистым, На алтарь твой в бедной нише При дорогах меж садами, Всяк свой дар приносим мы: Сирота-служанка — ленту, Обрученная — свой перстень, Мать — свои святые слезы, Запоньяр — свои псалмы. Человечество, венчая Властью божеской тиранов, Обагряя руки кровью В жажде злата и раба, И само еще не знает, Что оно иного жаждет, Что еще раз к Назарету Приведет его судьба! Люблю, люблю вас, келии простые, Дворы в стенах тяжелых и нагих, Валы и рвы, от плесени седые,. Под башнями кустарники густые И глыбы скользких пепельных камней, Загромоздивших скаты побережий, Где сквозь маслины кажется синей Вода у скал, где крепко треплет свежий, Соленый ветер листьями маслин И на ветру благоухает тмин! А сад, степной, глухой, Идет, темнея, в сумрак летней ночи, По скату к балке. В небе, на востоке, Краснеет одинокая звезда. Тонким свистом Сурки в степи скликаются. Ребенок Спит на колене матери. И мать, Обняв его, вздохнув счастливым вздохом, Глядит большими грустными глазами На тихую далекую звезду…. Прекрасна ты, душа людская! Небу, Бездонному, спокойному, ночному, Мерцанью звезд подобна ты порой! БЕЛЫЙ ОЛЕНЬ Едет стрелок в зелены В тех ли лугах осока да куга, В тех ли лугах все чемер да цветы, Вешней водою низы налиты. Ты не топчи заливные луга. Прянул Олень, увидавши стрелка, Конь богатырский шатнулся слегка, Плеткой стрелок по Оленю стебнул, Крепкой рукой самострел натянул, Да опустилась на гриву рука: Белый Олень, погубил ты стрелка! Стану, Олень, на дворе я с утра, Златом рогов освечу полдвора, Сладким вином поезжан напою, Всех особливей невесту твою: Чтоб не мочила слезами лица, Чтоб не боялась кольца и венца. АЛИСАФИЯ На песок у моря синего Золотая верба клонится. Алисафия за братьями По песку морскому гонится. Где же это в свете видано? Хоть еще раз попрощаемся! Золотая верба по ветру Во все стороны клонилася. На сырой песок у берега Алисафия садилася. Вот и солнце опускается В огневую зыбь помория, Вот и видит Алисафия: Белый конь несет Егория. Он с коня слезает весело, Отдает ей повод с плеткою: Лег и спит, и дрогнет с холоду Алисафия покорная. Тяжелеет солнце рдяное, Стала зыбь к закату черная. Закипела она пеною, Зашумела, закурчавилась: Шуму на море прибавилось. Поднялась волна и на берег Шибко мчит глаза змеиные: Он не слышит, спит, покоится. И заплакала, закрылася Алисафия — и тяжкая По щеке слеза скатилася. И упала на Егория, На лицо его, как олово. И вскочил Егорий на ноги И срубил он Змею голову. Золотая верба, звездами Отягченная, склоняется, С нареченным Алисафия В божью церковь собирается. ПОТОМКИ ПРОРОКА Не мало царств, не мало стран на свете. Мы любим тростниковые ковры, Мы ходим не в кофейни, а в мечети, На солнечные тихие дворы. Мы не купцы с базара. Мы не рады, Когда вступает пыльный караван В святой Дамаск, в его сады, ограды; Нам не нужны подачки англичан. Но ни одежды белой, Ни белых шлемов видеть не хотим. Скажи привет, но помни: Когда придут, гляди на кипарис, Гляди в лазурь. Не будь хамелеоном, Что по стене мелькает вверх и вниз. Шипит и не встает верблюд… Шипит и не встает верблюд, Ревут, урчат бока скотины. Уже поют В рассвете алом муэззины. Стамбул жемчужно-сер вдали, От дыма сизо на Босфоре, В дыму выходят корабли В седое Мраморное море. Дым смешан с холодом воды, Он пахнет медом и ванилью, И вами, белые сады, И кизяком, и росной пылью. Выносит красный самовар Грек из кофейни под каштаном, Баранов гонят на базар, Проснулись нищие за ханом: Пора идти, глядеть весь день На зной и блеск, и все к востоку, Где только птиц косая тень Бежит по выжженному дроку. УГОЛЬ Могол Тимур принес малютке-сыну Огнем горящий уголь и рубин. Щит загудит — и ты восстанешь, боже, И тень твоя падет на судный дол, И будет твердь подобна красной коже, Повергнутой кожевником в рассол. В полях не мало борозд, ям, Невидных при луне. Не речки ль полоса? ЗАВЕСА Так говорит господь: И сокровенных чувств, и тайных мыслей много От вас я утаил. Никто моих путей, Никто моей души не знает, кроме бога: Он сам нас разделил завесою своей. РИТМ Часы, шипя, двенадцать раз пробили В соседней зале, темной и пустой, Мгновения, бегущие чредой К безвестности, к забвению, к могиле,. На краткий срок свой бег остановили И вновь узор чеканят золотой: Заворожен ритмической мечтой, Вновь отдаюсь меня стремящей силе. Раскрыв глаза, гляжу на яркий свет И слышу сердца ровное биенье, И этих строк размеренное пенье, И мыслимую музыку планет. Все ритм и бег. Но страшен миг, когда стремленья нет. Как дым пожара, туча шла… Как дым пожара, туча шла. Такая тишина была, Что в ней был слышен голос бога, Великий, жуткий для земли И внятный не земному слуху, А только внемлющему духу. Блеклые, в пыли, Серели травы. Степь роняла Беззвучно зерна — рожь текла Как бы крупинками стекла В суглинок жаркий. Тонко, вяло, Седые крылья распустив, Птенцы грачей во ржи кричали. Но в духоте песчаных нив Терялся крик. И вырастали На юге тучи. ГРОБНИЦА Глубокая гробница из порфира, Клоки парчи и два крутых ребра. В костях руки — железная секира, На черепе — венец из серебра. Надвинут он на черные глазницы, Сквозит на лбу, блестящем и пустом. И тонко, сладко пахнет из гробницы Истлевшим кипарисовым крестом. СВЕТЛЯК Леса, пески, сухой и теплый воздух, Напев сверчков, таинственно простой. Над головою — небо в бледных звездах, Под хвоей — сумрак, мягкий и густой. Вот и она, забытая, глухая, Часовенка в бору: Когда-то озаряла нам дорогу Другая в этой сумрачной глуши… Но чья святей? Равно Свет и во тьме немеркнущей души. СТЕПЬ Синий ворон от падали Алый клюв поднимал и глядел. А другие косились и прядали, А кустарник шумел, шелестел. Синий ворон пьет глазки до донушка, Собирает по косточкам дань. Сторона ли моя, ты, сторонушка, Вековая моя глухомань! ХОЛОДНАЯ ВЕСНА Среди кривых стволов, среди ветвей корявых Ползет молочный дым: Все яблони в цвету — и вот, в зеленых травах, Огни, как языки, краснеют и дрожат. Бесцветный запад чист — жди к полночи мороза. И соловьи всю ночь поют из теплых гнезд В дурмане голубом дымящего навоза, В серебряной пыли туманно-ярких звезд. МАТРОС Ночью в море крепко спать хотелось, Измотало зыбью нашу барку, На носу — угодника Николу, На корме — малиновый фонарик. А пришли к Патрасу — рассветает, Море заштилело, зеленеет, На востоке, светлом, апельсинном, Розовеют снеговые горы. Скорее Дай мне сыру и вина покрепче! Сладко ослабею, сытый, пьяный, Забурлю кальяном, а хозяин Будет усмехаться — и от смеха Нос его короткий станет клювом. СВЯТОГОР В чистом поле, у камня Ала Будит конь Святогора-бога Грудью пал на колчан Святогор. Ворон по полю плавает, каркая. Месяц встал на полночный дозор. Конь легонько копытом касается До плеча в золоченой резьбе: Я ль не крытый попоною жаровой? Мне ль Ивана носить на себе? В чистом поле, у камня Ала Светит месяц по шлему бога Принял божию смерть Святогор. Конь вздыхает, ревет по-звериному: Он служил господину единому! А Иван распахнул бел шатер: Он ползет по росе, подкрадается, Он татарином диким гоняется, Он за гриву хватает коня. Ночь за ночью идет, ворон каркает, Ветром конь вкруг Ала Стременами пустыми звеня. ЗАВЕТ СААДИ Будь щедрым, как пальма. А если не можешь, то будь Стволом кипариса, прямым и простым — благородным. ДЕДУШКА Дедушка ест грушу на лежанке, Деснами кусает спелый плод. Поднял плеч костлявые останки И втянул в них череп, как урод. Глазки — что коринки, со звериной Пустотой и грустью. Уж запасся гробовой холстиной, Но к еде — какой-то лютый пыл. МАЧЕХА У меня, сироты, была мачеха злая. В избу пустую ночью пришла я: Много смолола я — куры не пели, Слышу — дверные крюки заскрипели,. Брала меня Мати за правую руку, Вела меня Мати к венцу да на муку,. Ой, да я лесы прошла со свечами, В плынь я плыла по рекам со слезами,. ОТРАВА Свекровь-госпожа в терему до полден заспалась: Спи, ро Серьгу и кольцо я в бору колдуну отдала, Питье на меду да на сладком корню развела. И черен и смолен зеленый за теремом бор. Сынок твой воротится, сыщет под лавкой топор: Уж как же я буду за церковью выть, голосить! Уж как же я выйду наране покосы косить! В коралл, в костенику я косы свои уберу, Шальною и дикой завьюсь, замотаюсь в бору! МУШКЕТ Видел сон Мушкет: Видел он азовские подолья, На бурьяне, на татарках — алый цвет, А в бурьяне — ржавых копий колья. Черт повил в жгуты, Засушил в крови казачьи чубы. А что же делал ты? Видишь ли оскаленные зубы? Твой крестовый брат В Цареграде был посажен на кол. Встал, жену убил, Сонных зарубил своих малюток, И пошел в туретчину, и был В Цареграде через сорок суток. И турецкий хан Отрубил ему башку седую, И швырнули ту башку в лиман, И плыла она, качаясь, в даль морскую. ВЕНЕЦИЯ Восемь лет в Венеции я не был… Всякий раз, когда вокзал минуешь И на пристань выйдешь, удивляет Тишина Венеции, пьянеешь От морского воздуха каналов. Восемь лет… Я спал в давно знакомой Низкой, старой комнате, под белым Потолком, расписанным цветами. Голос давней жизни, от которой Только красота одна осталась! Утром косо розовое солнце Заглянуло в узкий переулок, Озаряя отблеском от дома, От стены напротив — и опять я Радостную близость моря, воли Ощутил, увидевши над крышей, Над бельем, что по ветру трепалось, Облаков сиреневые клочья В жидком, влажно-бирюзовом небе. А потом на крышу прибежала И белье снимала, напевая, Девушка с раскрытой головою, Стройная и тонкая… Я вспомнил Капри, Грациэллу Ламартина… Восемь лет назад я был моложе, Но не сердцем, нет, совсем не сердцем! В полдень, возле Марка, что казался Патриархом Сирии и Смирны, Солнце, улыбаясь в светлой дымке, Перламутром розовым слепило. Солнце пригревало стены Дожей, Площадь и воркующих, кипящих Сизых голубей, клевавших зерна Под ногами щедрых форестьеров. Все блестело — шляпы, обувь, трости, Щурились глаза, сверкали зубы, Женщины, весну напоминая Светлыми нарядами, раскрыли Шелковые зонтики, чтоб шелком Озаряло лица… В галерее Я сидел, спросил газету, кофе И о чем-то думал… Тот, кто молод, Знает, что он любит. В ясную погоду Он на юге видит Апеннины, А на сизом севере — тройные Волны Альп, мерцающих над синью Платиной горбов своих ледяных…. Вечером — туман, молочно-серый, Дымный, непроглядный. И пушисто Зеленеют в нем огни, столбами Фонари отбрасывают тени. Траурно Большой канал чернеет В россыпи огней, туманно-красных, Марк тяжел и древен. Сладко пахнут Крепкие сигары. И уютно В светлых галереях — ярко блещут Их кафе, витрины. Англичане Покупают кружево и книжки С толстыми шершавыми листами, В переплетах с золоченой вязью, С грубыми застежками… За мною Девочка пристряла — все касалась До плеча рукою, улыбаясь Жалостно и робко: Ночью, в час, я вышел. Очень сыро, Но тепло и мягко. На пьяцетте Камни мокры. В светлом небе Над пьяцеттой, против папских статуй На фасаде церкви — бледный месяц: То сияет, то за дымом тает, За осенней мглой, бегущей с моря. В этих коридорах — баржи с лесом, Барки с солью: Под стенами — сваи и ступени, В плесени и слизи. Молодость груба, жадна, ревнива, Молодость не знает счастья — видеть Слезы на ресницах Дездемоны, Любящей другого…. Вот и светлый Выход в небо, в лунный блеск и воды! Здравствуй, небо, здравствуй, ясный месяц, Перелив зеркальных вод и тонкий Голубой туман, в котором сказкой Кажутся вдали дома и церкви!
Проблемы с учебой в школе
Сравнение россии и германии таблица
Где живет алексей воробьевв москве адрес
Стихи Бунина
Ваз 2110 сколько подшипников на первичном валу
Правило 80 20 принцип парето
Луговые травы описание
Прочитай стихотворение И.А Бунина "Листопад" Выпиши из текста словосочетания сущ + прил,укажи род,число и падеж. Лес, точно терем расписной, Лиловый, золотой, багряный, Веселой, пестрою стеной Стоит над светлою поляной. Березы желтою резьбой Блестят в лазури голубой, Как вышки, елочки темнеют, А между кленами синеют То там, то здесь в листве сквозной Просветы в небо, что оконца. Лес пахнет дубом и сосной, За лето высох он от солнца, И Осень тихою вдовой Вступает в пестрый терем свой.
Расписание автобусов г гродно межгород
Результатв процессе оценки
Иван Бунин
План мероприятий в 3 классе
Приказ 681 от 30.06 98
Карта водителя скзи пушкино
«Затишье» И.Бунин
Пальтоиз мотивов крючком схемы