Профиль магистратуры Лингвистическая теория и описание языка в НИУ ВШЭ, Москва
Вы точно человек?
Лингвистическая теория и описание языка
Язык и лингвистическая теория. Владимир Андреевич Звегинцев - автор многочисленна работ по теории языка, сделавший очень многое для знакомства отечественного читателя с трудами и концепциями крупнейших зарубежных языковедов. Данная книга посвящена рассмотрению языка и специальной лингвистической теории. Эти понятия находятся на сегодняшний день в ряду центральных методологических проблем современности. В этой ситуации становится очевидным, что лингвистика стоит у черты, далее которой без соответствующего теоретического вооружения уже невозможно её развитие на том уровне, который ныне требуется от всякой науки. Борьба между эмпиризмом и рационализмом в современной американской лингвистике. Разграничение между языком и речью как выражение двойственности объекта лингвистики. Как обозначено в названии настоящей книги, она посвящена рассмотрению языка и специальной лингвистической теории. Выбор именно этих двух тем для последующего разноаспектного их рассмотрения, которое имеется в виду осуществлять в достаточно широком научном контексте, не случаен и нуждается в некотором объяснении. Язык и теория, находясь ныне в ряду центральных методологических проблем всей современной науки, состоят вместе с тем в отношениях взаимообусловленности. Теория, которая представляет систему обобщенного знания и которая выступает в качестве организующего знание начала, формируется на языке, что выдвигает язык на особое место в процессах познания и тем самым открывает перед наукой о языке необозримые научные просторы, заставляя ее выйти из мирного и покойного уголка, в котором она традиционно пребывала, предаваясь возвышенным раздумьям о своей гуманитарной сущности. Козлова в недавно опубликованной книге, специально посвященной взаимоотношениям философии и языка. И это не частное мнение философа, по констатация, к которой в своей исследовательской и научной практике приходят ученые, даже имеющие дело с самым, казалось бы, материальным объектом изучения, - физики. С другой стороны, для познания природы языка и определения его функций необходима теория. И естественным образом в построении теории языка самое активное участие должны принять лингвисты. В этой ситуации становится очевидным, что лингвистика стоит у черты, далее которой без соответствующего теоретического вооружения уже невозможно ее развитие на том уровне, который ныне требуется от всякой науки, и языковеды обязаны заняться проблемами лингвистической теории, как первоочередной своей задачей. К построению лингвистической теории представители науки о языке должны проявить особый интерес также и по той причине, что всякое утверждение обладает научной ценностью только при том условии, что оно делается в контексте теории. Бирвиш, - могут быть определены лишь в рамках грамматической теории. Поскольку некоторые из них обладают значением в каждодневном употреблении, изучение этого употребления должно составлять задачу семантики. Но их каждодневное значение не имеет никакого значения для лингвистической теории. Это наглядным образом подтверждается бесконечным количеством внетеоретических определений предложения. Таким образом, лингвистическое исследование нельзя начинать с исправления старых представлений, но только с построения адекватной общей теории Но как явствует из указанной взаимообусловленности языка и теории, построение лингвистической теории выходит далеко за рамки интересов собственно науки о языке и имеет чрезвычайно важную общеметодологическую ценность, что было прекрасно осознано в неопозитивистских направлениях логического анализа, аналитической философии и философии лингвистического анализа. Однако во многом заслуженная критика этих направлений нередко проходит мимо лингвистики и ее данных и исходит из той позиции, что построение лингвистической теории есть внутреннее дело науки о языке если не говорить о некоторых самых общих гносеологических проблемах, образующих философский фон любой научной теории и ее выводы, на которые постоянно опирается та же философия лингвистического анализа, совершенно не обязательны и даже не релевантны для философии вообще и, в частности, для философии диалектического материализма. Вне всякого сомнения, нельзя одно подменять другим. Неправомерно заменять философию лингвистической теорией, в чем и заключается принципиальная ошибка философии лингвистического анализа. Столь же неправомерно сводить специальную в данном случае лингвистическую теорию к философской теории. Но уже совсем неправомерно игнорировать данные лингвистической теории при решении вопросов теории познания, имея в виду в особенности роль языка в данном случае, или же мириться с прямыми противоречиями между данными одной и другой теорий. Это правило, разумеется, имеет общее действие. Поскольку и в одном, и в другом случае мы в конечном счете имеем дело со знанием, оно не может быть в одном случае правильным, а в другом неправильным. Борьба за лингвистическую теорию - а во многих случаях приходится говорить именно о борьбе - осложняется многими моментами, которые никак нельзя опустить при рассмотрении той ситуации, которая ныне сложилась в нашей науке. Ниже в отдельных главах настоящей книги они будут изложены и обсуждены более [5] детально - собственно это обсуждение и составляет содержание книги,- но в самом общем виде они должны быть упомянуты в самом начале, чтобы была ясна та позиция, с которой ведется все изложение в целом. Во многом эта позиция проистекает из того положения о взаимообусловленности языка и теории, о котором говорилось выше. Всякая теория включает элемент гипотезы и абстракции. По сути дела, попытки удержать лингвистику от любых абстрактных построений и оберечь ее от гипотетических посылок есть не что иное, как выражение отрицательного отношения к лингвистической теории, которое в своем стремлении воспитанном многими годами господства младограмматического наивного позитивизма ухватиться за ощутимый факт и держаться за него бульдожьей хваткой иногда переходит уже границы вульгарного материализма и превращается в своеобразный пещерный материализм. С полным основанием можно отнести слова А. Ибо всякое мышление приобретает материальное содержание только через связь с чувственным материалом. На беду лингвистики существует немало ученых, чрезвычайно последовательно проводящих в своей деятельности это требование. Вместе с тем в лингвистике наблюдается и другая крайность. Они при этом исходят из предпосылки, что конструируемые ими разного рода формальные модели, если и не отображают полностью всех особенностей и свойств естественного языка, то во всяком случае воссоздают его логический костяк. А правильнее бы призвать: Есть все основания для предположения, что мышление обладает своим языком или целой иерархией языков , грамматика которого никак не сводима ни к какой логике. Логические как и математические конструкты можно также определять как вид языков, но особого разряда, которые фактически выступают в роли своеобразных языков-трансляторов между языком мысли и языком речи. Весьма сомнительно, что они могут быть использованы в качестве руководящих начал при изучении мысли как особого языка, и именно потому, [7] что у логических языков начисто отсутствует прагматика 7. У языка же мысли прагматика предельно широка и равнозначна совокупности человеческих знаний, которой способны овладеть отдельные человеческие особи. Видимо, эта почти безграничная прагматика обусловливает возможность эвристических форм мышления. Если бы современная лингвистика представляла картину двух противоположно направленных тенденций, одна из которых, подобно лебедю, рвется в облака, а другая, будто рак, пятится назад, это была бы печальная картина. К счастью, это не так. Или, во всяком случае, это не должно быть так, и бесспорно существует более перспективный и разумный путь развития лингвистики, чем тот, который способен лишь на то, чтобы разорвать ее на куски. В переводе на ходячий современный научный жаргон противодействие двух указанных тенденций обычно представляют как бескомпромиссную борьбу двух методов исследования языка, охотно прибегающих и к методологическим агрументам, - традиционного и структурного причем к последнему совершенно недифференцированно относят любой метод, предпочитающий работать на абстрактном уровне. Удивительным образом вся полемика между двумя враждующими лагерями и даже вполне нейтральное обсуждение их рабочих методов проводится не с позиций того, на что способен каждый из этих методов, а с позиций того, на что он не способен. Между тем совершенно очевидно, что один [8] метод обладает одними рабочими возможностями, а другой - иными. Другое дело, если бы, например, традиционные методы умели бы также то, что умеют структурные методы, и наоборот. Но этого-то как раз нет и, следовательно, и оснований для взаимных обвинений нет. Каждый из методов ставит перед собой свои частные задачи, но имеет одну и ту же цель - добыть знание, а знание при условии, что это действительное знание, имеет одинаковую ценность, независимую от того, какими путями оно добывалось. В этом отношении оно подобно золоту: Таково и золото знания. Особый вопрос - вопрос о подлинности знания, но можем ли мы со всей категоричностью сказать, что критерии подлинности знания заключены именно в методах, которыми оно добывалось? Достижения традиционной лингвистики общеизвестны, и нет никаких оснований отказываться от них или перечеркивать их. Именно эти ее достижения принесли науке о языке заслуженную славу самой точной из всех общественных наук. Когда мы хотим получить сведения о языковом факте или явлении во всей их конкретно-исторической обусловленности, в историческом становлении и закономерных связях с генетически близкими явлениями и фактами, а также в культурном и социальном контексте,- все это способны нам дать лишь традиционные методы исследования. Мы должны будем, однако, добавить, что традиционная лингвистика, имея дело с описанием конкретных фактов, работает, как правило, на уровне методов и не стремится к построению глобальных лингвистических теорий. А когда на это отважился В. Гумбольдт в своих замечательных по глубине и широте работах, то они вообще были вынесены за скобки лингвистики и причислены к философии языка. Отсюда и их отношение к конкретному [9] наблюдаемому факту. Здесь мы опять можем предоставить слово М. Скорее они часто относятся к абстрактным отношениям и теоретическим единицам, недоступным непосредственному наблюдению. Они отождествляются на основании помощи в конструировании теории, способной охватить сложные явления и отношения действительности. Это совершенно меняет роль конкретных наблюдаемых фактов, и позитивистская концепция, которая признает лишь категории, прямо или косвенно соотносимые с доступными восприятию данными, терпит крушение. Недавнее развитие философии науки полностью применимо к лингвистике: Как видно из этой цитаты, новые методы, работающие на абстрактном уровне, если исключить крайности, о которых говорилось выше, вовсе не отрываются от реальности, но подходят к ней, так сказать, с другого конца, проверяются и корректируются реальностью. Более того, можно сказать, что они - сколько бы абстрактны ни были - в конечном счете всегда зависят от реальности и от пресловутого конкретного факта, так как именно этот факт или группа фактов в случае, если он не укладывается в теорию, принуждает ее к развитию, переформулированию или даже приводит к полному отказу от нее. Все сказанное как будто дает повод к спасительному и примирительному заключению, в соответствии с которым традиционные и структурные методы работают на разных уровнях, занимаются разными классами задач и, следовательно, вовсе не претендуют на чужую территорию и даже никак не соотносятся друг с другом. И действительно, такая точка зрения иногда высказывается в нашей научной литературе и притом с явно добрыми намерениями защитить структурные методы от часто неоправданных нападок. Для примера можно привести слова М. Казалось бы, задача научной философии - всемерно способствовать такому переходу. Однако этого, к сожалению, не произошло. В спорах, развернувшихся у нас вокруг структурной лингвистики, философские аргументы были использованы главным образом противниками, которым пришлось отступить лишь под давлением фактов ее плодотворного применения в самых передовых областях техники. Это рассуждение и последующие конкретизирующие его иллюстрации М. Более того, различие между этими уровнями не количественное - более или менее широкое обобщение, а качественное, ибо на дедуктивном уровне открывается нечто неизвестное ранее и в то же время опускается нечто хорошо известное. Строгость и доказательность дедуктивного определения Достигаются ценой односторонности Зато вместо простой констатации дается объяснение и притом материалистическое! Нет никакой надобности разводить в разные стороны оба эти метода работы, подобно двум боевым петухам, чтобы избежать между ними схватки, не сулящей никакого приза. Схватка между ними совсем необязательна, но польза от их встречи возможна и даже весьма существенна и вполне реальна. Структурализм и проблема человека. Традиционные и структурные методы действительно работают на разных уровнях абстракции и решают разные классы задач, но это вовсе не означает того, что достигнутые с их помощью результаты остаются замкнутыми в пределах своих уровней, никак не соотносясь друг с другом. Оба эти метода взаимно дополняют друг друга в общем стремлении познать изучаемый предмет во всем многообразии его аспектов. Делать вывод о том, что при использовании методов разных уровней абстракции мы получаем настолько несопоставимые результаты, что можно говорить даже о различных предметах, столько же оснований, сколько в утверждении, что при рассмотрении колокольни Ивана Великого с расстояния пяти шагов и пяти километров да еще в комплексе всего архитектурного ансамбля мы имеем дело с двумя разными колокольнями. Колокольня остается одна, хотя и предстает перед нами в разных видах - вопрос о безотносительной предпочтительности того или иного метода или вида отпадает при этом сам собой. Те, кто настаивает на том, что никакая абстракция не существует вне конкретного, и на этом останавливается, изрекают только половину истины. Ничто конкретное не существует также и вне абстрактного. И если бы это было не так, то не был бы возможен процесс познания, не было бы возможно существование языка. Поэтому абстрактное качество того или иного явления или предмета, подводящее их под общий категориальный класс, способствует их познанию не в меньшей мере, чем описание их конкретной сущности. При этом остается обязательным условие, что и абстрактные и конкретные качества предмета должны вписываться в единую теорию. Вопрос о необходимости выбирать один из возможных [12] методов может диктоваться только частными задачами исследования - при той непременной оговорке, что полученные одним методом результаты не в состоянии дать исчерпывающего или сколько-нибудь полного представления об изучаемом предмете. Введение в лингвистику структурных методов иногда рассматривают только с точки зрения того, что нового они способны принести с собой в науку о языке, отмысливаясь от существования иного взгляда на изучаемый предмет. Все это абсолютно справедливо, если иметь в виду только то новое, что вносит с собой структурная лингвистика, но, если только остановиться на этом, ограничиться этим подходом и закрыть глаза на другие аспекты изучаемого предмета, мы неизбежно впадем в односторонность, препятствующую возможно полному и многоаспектному познанию предмета. Ведь новые аспекты, описываемые новыми методами, вовсе не перечеркивают и не отбрасывают иных аспектов, которые можно описать только с помощью традиционных методов. Ленина и развитие современного языкознания. Надо сказать, что сама природа языка восстает против любого ограничительного его изучения, в том числе и в плане выявления лишь его реляционного каркаса. Об этом будет много говориться в самой книге. Но чтобы не сделать это заявление абсолютно голословным, необходимо хотя бы самым кратким образом упомянуть о свойствах языка, препятствующих односторонности при его изучении. Начать с того, что познать язык вне его функционирования невозможно. Деятельность же языка его функционирование состоит из живых речемыслительных актов, которые выступают в виде одного из обязательных [13] аспектов многообразных форм человеческой деятельности, образующих всякого рода содержательные структуры. Кстати говоря, именно этим обстоятельством следует объяснить выдвижение в последние годы на первый план синтаксиса и семантики и стремление рассматривать в качестве основной единицы языка не слово, а предложение, в котором реализуются конкретные коммуникативные намерения говорящих и создается то, что обычно именуется смыслом. К этому надо добавить, что естественный язык многофункционален и, как в свое время отметил еще Витгенштейн, предполагает множество молчаливых соглашений. Если мы попытаемся пойти по линии выявления реляционного каркаса языка, оставив в стороне все иные его аспекты, мы намеренно пойдем на разрыв между формальной структурой языка и его далеко не однородными содержательными структурами. И от того и от другого современная лингвистика пока отказывается. Пока эта задача решается чрезвычайно категорическим образом - вычленением одной функции поддающейся формальному описанию и отбрасыванием всех других. Это, разумеется, представляет естественный язык в усеченной, редуцированной форме. Наконец, надо упомянуть о том аспекте естественного языка, который представляет особую важность для решения вопросов роли языка в процессе познания и в систематизации знаний. Если отвлечься от ученой терминологии, то отображение в языке действительности некоторые языковеды продолжают рисовать примерно столь же прямолинейным образом. Иными словами, такое отображение может достигаться посредством отношений между языковыми единицами и через комплексные языковые образования, управляемые мыслью. Все это лишь некоторые примеры сопротивления материала, оказываемого односторонне-абстрактному подходу к нему. Однако такую же неподатливость показывает он и в том случае, когда его изучение осуществляется в односторонне-конкретном ключе. Поверх подобных частных соображений существует общее правило: Этими краткими замечаниями можно закончить изложение некоторых общих принципов, лежащих в основе всех разделов настоящей книги, естественным образом с разной степенью наглядности проявляясь в них. Пожалуй, такое впечатление будет неоправданным. Скорее дорогу к искомому знанию следует уподобить горной дороге, справа и слева от которой открываются бездны. Главное условие для отправляющегося по этой дороге состоит в том, что он должен идти по ней с открытыми глазами. Остается сделать несколько общих замечаний о книге. Она отличается несколько фрагментарным характером и, возможно, некоторой непоследовательностью в ряде непринципиальных деталей. К сожалению, не удалось избежать и некоторых повторений, вызванных тем, что ряд проблем рассматривается в кругу одних и тех же идей. Эти недостатки объясняются, во-первых, тем, что из-за строгой ограниченности объема книги в ней не нашли отражения все даже самые необходимые аспекты рассматриваемых проблем. Во-вторых, отдельные разделы книги писались в разное время и отделены друг от друга иногда годами. Некоторые из разделов печатались в виде статей, но либо в зарубежных изданиях и частично на английском языке , либо в советских изданиях обычно с чрезвычайно ограниченным тиражом. Почти все они подвергались некоторой дополнительной обработке. В пятидесятых годах в советском языкознании шел довольно горячий спор относительно того, каким временем следует датировать возникновение науки о языке и соответственно трактовать ли ее как науку древнюю или же совсем молодую. По этому, на первый взгляд схоластическому, поводу высказывались две точки зрения. Первая из них вела историю науки о языке с тех далеких времен, когда язык начал впервые вовлекаться в научное рассмотрение - естественно, теми методами и способами, какими тогда располагала наука. В Европе зарождение науки о языке относилось к классической древности, а в других странах и континентах, как, например, в Индии, истоки языкознания уходили еще дальше - за несколько столетий до н. Что касается другой точки зрения, то она датировала возникновение науки о языке более поздним временем, и более точно - первой четвертью прошлого века, аргументируя это тем, что именно тогда в трудах Ф. Гримма был разработан специальный метод исследования и описания языка, которым до этого наука о языке не располагала, Рассматривая язык в комплексе других - преимущественно философских - наук. Иными словами, эта вторая точка зрения связывала возникновение своей науки с возникновением специального метода. Ее при этом совершенно не интересовала теория науки. Вовсе не Потому, что ко времени деятельности основоположников [17] сравнительно-исторического метода не было лингвистических теорий. Не следует забывать, что в это же время жил, работал и находился в тесном общении с тем же Ф. Боппом создатель одной из самых законченных и глубоких теорий - В. Но именно по этой причине он как ученый, стремившийся к построению всеобъемлющей теории языка что полупрезрительно именовалось философией языка , выносился за скобки истории науки о языке. Понимание истории науки о языке как истории метода или, точнее, методов анализа и описания языка в его эволюции или в синхроническом состоянии , было господствующим почти на всем протяжении времени, последовавшем за выходом в свет первых работ Ф. Востокова, и находит много приверженцев и ныне. В обоснование этого утверждения можно сослаться на такие широко известные исторические обзоры, какими являются книги В. Завоевав надежный метод, языкознание, по мысли Б. Дельбрюка, освободилось от теоретических пут. И он торжественно провозглашает: Для теоретического индифферентизма индоевропейского языкознания и, в частности, для доминировавшего в конце XIX в. В самый разгар весьма темпераментной [18] дискуссии младограмматиков с В. Вундтом о теоретической основе науки о языке Б. Дельбрюк вдруг выступил с ошарашивающим заявлением, смысл которого сводится к тому, что для лингвиста совсем не важно, какая теория кладется в основу его науки, для лингвиста годится любая теория. Дельбрюка в том, что для пего все вопросы теории представляются понятиями, привнесенными в языкознание извне, в следующих словах говорит о теоретическом нигилизме своего оппонента: Дельбрюка - в общем совершенно безразлично, какую именно систему использовать в его практике языкового исследования. Он может одинаково хорошо воспользоваться как посылками гербартовской статики и механики представлений, так и ассимиляциями и прочими элементарными процессами современной психологии. Поэтому лингвисту совсем не обязательно иметь определенную точку зрения на содержание этих теорий. История языка и психология языка. История языкознания XIX и XX вв. Гумбольдту, а также и Ф. К сожалению, история науки о языке еще не писалась с точки зрения тех, кто озабочен теоретическими основаниями лингвистики, и если бы она была ими написана, она, безусловно, выглядела бы иначе, чем, например, у Б. Этот краткий экскурс в прошлое науки о языке показывает, как в ней формировалось два типа ученых - с одной стороны, озабоченных в первую очередь созданием методов и довольно равнодушных к общетеоретическим основам своей науки надо сказать, что таких ученых [19] большинство и, с другой стороны, считающих необходимым всякое исследование проводить на основе определенной теории, а потому и ставящих перед собой задачу построения такой теории. Разумеется, это разделение не носило абсолютно законченного и эксплицитного характера, но тем не менее почти каждого лингвиста прошлого сравнительно легко отнести к одной или другой группе. С этим подразделением мы пришли и к лингвистической современности, хотя на подходах к ней в мире науки, и в том числе в науке о языке, произошли большие изменения. Лингвистика, занимавшая ранее сугубо периферийное положение, стала приближаться к числу тех наук, которые ныне занимают ключевые позиции в мире науки. Почувствовав свою силу, она потребовала статуса автономности, которым доселе не обладала. А это в свою очередь привело ее к убеждению, что она должна вести себя так, как и подобает науке, что, вступив в круг самоопределившихся и самодержавных наук, она должна принять их устав - подчиниться общенаучной логике развития и мериться общенаучными мерками. В первую очередь она должна располагать своей теорией, и это требование получило свое выражение в том остром интересе к вопросам теории, который мы обнаруживаем в работах даже и тех лингвистов, которые ранее не проявляли к ней никакого вкуса 5. С точки зрения теоретической обоснованности стала производиться переоценка и всего того, что было сделано в лингвистике в последние десятилетия. Гарвин в предисловии, подводящем итог конференции, пишет: А пересматривать было что. Послесоссюровский период был самым бурным в истории языкознания. Он отмечен возникновением большого количества новых направлений лингвистических исследований и упорной борьбой между ними. Во многом эта борьба была обусловлена тем же разделением научной работы, о котором говорилось выше. Только теперь оба противостоящих друг другу лагеря нередко именуются новыми именами - эмпиристов и рационалистов. Удивительным образом оба они, однако, так или иначе связаны с Ф. Он, как и Л. Ельмслев, создавший оригинальную лингвистическую теорию, нашел у Ф. Для меня, как для Соссюра Наша наука может иметь дело только с теми аспектами языка, соссюровского la langue, которые являются общими для всего языкового коллектива - фонемами, грамматическими категориями, лексикой и т. Блумфилду повод и Для предельно лапидарного определения своего понимания объекта лингвистики. В этой строке из краткой рецензии Л. На этом фактически кончалась теория, и все, что делал сам Л. Случилось так, что Л. Блумфилд сделал крайние выводы из концепции Ф. Блумфилда сделали еще более крайние выводы из его концепции. Весьма пикантно и даже забавно, что, когда некоторые европейские ученые правда, с некоторым запозданием были совращены лозунгом строгости и точности лингвистических методов которые якобы только [22] и могли превратить лингвистику в науку , темпераментный последователь недавно возникшей генеративной лингвистики отнюдь не брезгующий и сам строгостью и точностью П. Все, однако, обстоит не так просто, как это рисуется П. Посталу, вообще склонному к чересчур поспешным выводам. И имеет она принципиальный характер, который можно назвать теоретическим нигилизмом. Блумфилдом инерция действует и ныне, хотя и получает иные обоснования. Пожалуй, самым влиятельным в США представителем теоретического нигилизма, увлекшим за собой многих лингвистов, является и ныне активно работающий 3. Хэррис как известно, учитель Н. Хокетту также в свое время испытавшему влияние 3. Главной заботой Хэрриса всегда был не материал, а техника обращения с ним. Таким образом - так же, как и многие из нас в то время, - [23] он готов был подогнать свой материал, если этот подогнанный материал больше, чем реальные факты языка, подходил для некоторых методических демонстраций. Я думаю, можно с полным правом сказать, что Хэррис - прекрасный методист и никогда не был теоретиком языка. Теоретическое изучение языка должно иметь дело не только с техникой анализа, но также и с определением того, чем является язык для пользующихся им и как он выполняет свою роль в человеческой жизни. И несколько ниже еще более резко: Она игнорирует многие из традиций в нашей области. Хокетт в покаянном приступе, пожалуй, и перехлестывает в своем безапелляционном перечеркивании всего прошлого пути 14 , но он безусловно прав в том, что предшествующие десятилетия американского языкознания проходили под знаком разработки методических процедур описания и [24] анализа языка. По Хокетту получается, что Н. Хомский всем ходом событий, когда стала ясна недостаточность одной лишь методической ориентации, был поставлен перед необходимостью во что бы то ни стало выжать из себя какую-либо лингвистическую теорию почему такая мессианская избранность? И в силу этого обстоятельства была создана генеративная лингвистика, стоящая ныне в центре всех разговоров о лингвистической теории. The State of the Art, p. Можно сказать, что нередко сознательно или бессознательно сам метод выдавался и продолжает выдаваться за теорию. Об этом говорила и Виктория Фромкина из Калифорнийского университета, выступая в дискуссии на конференции о методе и теории в лингвистике: Может быть, потому, что мы в американской лингвистике в течение многих лет смешивали одно с другим и считали, что методическая процедура, которую лингвист использует при собирании материала, сама по себе образует теорию Пожалуй, это замечание можно распространить и на некоторых советских языковедов. Впрочем, в эту оценку надо внести тот корректив, что элиминировать философское кредо экспериментаторов все же не слепнет. Все это, конечно, несколько искаженная интерпретация событий: В частности, лингвистическую теорию ни в коем случае нельзя сводить лишь к одной генеративной лингвистике. И осуществлялось оно не только в США, но также и в европейской лингвистике, которая в своем стремлении уйти от односторонней исторической а точнее, хронологической описательности младограмматизма и заняться построением лингвистической теории имела тот же источник - Ф. Собственно, казалось бы, в данном случае дело обстояло проще - в европейской науке о языке лингвистическая теория существовала: Однако эта простота имела свою сложную сторону. Как указывалось, из концепции Ф. Гумбольдт и открыть перед ней новые теоретические и практические перспективы. За эту работу взялся Л. Ельмслев, создав свою глоссематику. Работа выполненная, кстати говоря, значительно раньше Н. Хомского оказалась неблагодарной, во Многом недооцененной и непонятой также и в советском [25] языкознании , но свое дело она сделала - сообщила ту теоретическую инерцию, которая продолжает действовать и ныне и не перестает пугать своей устремленностью всех тех в лингвистике, кто предпочитает исповедовать заведомый эмпиризм. Таким образом в современной науке о языке возникли две лингвистические теории - глоссематика и генеративная лингвистика Но в них много и различного: Анализ этих теорий не может не быть поучительным и для советской науки о языке, которая, разумеется, не может представлять собой особого, замкнутого в себе лингвистического царства. Рассмотрим последовательно и неизбежно, в самых общих чертах обе эти теории. Наряду с ними можно назвать, например, теории К. Бюлера модель органона языка , А. Марти всеобщая грамматика и философия языка , пражскую функциональную лингвистику. Однако глоссематика и генеративная лингвистика значительно полнее выражают теоретические устремления этого периода, они оказали на современную лингвистику большее влияние, и поэтому им в первую очередь и уделяется внимание в настоящей работе. Это рассмотрение, однако, следует предварить обсуждением ряда общих принципов, которые не только должны послужить основой для оценки названных конкретных лингвистических теорий, но и учитываться при построении всякой научной теории лингвистическая теория в этом случае выступает лишь в качестве частного случая. В действительности же лингвистика лишь вступает на путь теоретического осмысления своего предмета, и главное, в чем она нуждается уже на первом этапе своего пути,- [26] это осознание трудностей, с которыми неизбежно придется ей столкнуться, и определение общих требований условий формирования теории. Начинать, видимо, надо с того фундаментального фактора, который именуется научным климатом, или общим научным фоном. В настоящее время принято говорить о второй научной революции. Первая научная революция, связанная с именем Декарта, установила систему общенаучных принципов, на основе которых развивалась наука XVIII и XIX веков. Этими общенаучными принципами в той или иной степени руководствовалось и языкознание, и наиболее полное свое выражение они получили в младограмматизме. Характерно при этом, что на основе этих общенаучных принципов не было создано лингвистической теории и они послужили лишь основой для развития описательных и аналитических процедур как исторических, так и синхронических. К числу декартовской системы принципов относятся:. Принцип причинности, или детерминизма, исключающий возможность любых случайностей. Если ученый и встречался с ними, то они объяснялись неполнотой наших знаний. Этому принципу языкознание обязано введением понятия непреложности фонетических законов, не допускающих никаких исключений, да и определением всей науки о языке в целом как науки законополагающей. Количественный принцип, или принцип измеримости, согласно которому лишь измеряемое и выраженное на языке чисел может подлежать научному обсуждению и быть квалифицировано как знание. Может показаться, что этот принцип с запозданием только теперь проникает в науку о языке в виде математической лингвистики. Но это представление строится на неправильном представлении о природе математики об этом еще ниже. Количественный принцип способствовал возникновению, например, лингвистической географии, использующей метод изоглосс, и даже такого более широкого направления лингвистических исследований, как ареальная лингвистика также опирающаяся на изоглоссы. Он представляет все изменения в природе как постепенный и непрерывный процесс. Стоит вспомнить, что один из своих трех главных принципов, лежащих в основе эволюции языков, [27] А. Мейе наряду с принципом единичности языковых явлений и принципов закономерности развития языков так и назвал - принципом лингвистической непрерывности. Принцип имперсональности, или независимости результатов исследования от деятельности и личности ученого, роль которого сводится к бесстрастному собиранию фактов и наблюдений с последующей интерполяцией по ним законов. XX век переосмыслил роль ученого в деятельности познания мира и саму цель знания. Стало признанным, что знание - это непрерывный процесс человеческой деятельности и поэтому из него нельзя исключать человека. Поэтому универсальность законов не означает теперь их универсальности помимо наблюдателя, а их справедливость - пригодности для каждого из наблюдений, что требует уже вероятностного подхода. В результате всех этих предпосылок возникли новые общенаучные принципы, чему много содействовали исследования физиков. Принцип детерминизма преобразовался в принцип вероятностного характера законов, предсказания которых не безусловно определённы. Вероятностный принцип лишь начинает проникать в лингвистику, но он уже привел к тому, что нарушил четкость границ многих лингвистических явлений, да и само понятие лингвистического закона лишил безусловной формы. Вероятностный принцип ответствен и за постановку проблемы предсказуемости линейного развертывания речевого акта и многих других. На место количественного принципа встал структурный принцип, который вместо количественной измеряемости того или иного сложного образования требует исследования внутренних отношений элементов этого образования, трактуемого как открытая или закрытая структура в последнем случае обязателен учет экстраструктурных факторов. Применение структурного принципа в лингвистике вызвало много споров. Все это безусловно так и есть, и даже больше того: Но тем самым он выявляет формы отношений и закономерности поверх всех этих факторов, носящих непреходящий характер, что дает возможность вскрытия новых аспектов у такого многостороннего явления, как язык, а также и универсалий, имеющих междисциплинарный характер. Иными словами, он ставит и решает Другие задачи, чем те, которые достижимы с помощью старых методов. Но самое забавное в истории со структурным принципом заключается в том, что ничего нового в этом отношении сравнительно с количественным принципом, который он сменил, у него нет. Количественному принципу можно адресовать все те же упреки, которые адресуются ныне структурному принципу. Надо отметить, что вообще взаимоотношение количественного и структурного принципов носит в лингвистике довольно сложный характер. Иногда создается впечатление, что именно структурный принцип подготовил усвоение лингвистикой количественного или, как иногда говорят, квантитативного принципа, получив его воплощение в математической лингвистике. Иными словами, здесь устанавливается обратная последовательность появления принципов, основу которой составляет [29] предпосылка, что именно структурный принцип привил науке о языке понятие точности, составляющее сущность математических методов, и тем самым открыл дорогу для этих последних в лингвистику. Это впечатление обусловлено сведением всей математики к измерению и подсчету, что совершенно неправомерно. Сама математика испытала сильное преобразующее влияние структурного принципа и занята теперь его освоением. Таким образом, проникновение структурного принципа в лингвистику и математику в действительности идет параллельно. Наряду со структурным принципом, этот принцип наиболее основательно проник в лингвистику и произвел глубокое ее преобразование. Принцип непрерывности требовал исторической перспективы, и поэтому исторический подход ко всем объектам, изменявшимся во времени, превратился в почти обязательный постулат науки XIX века. Как для структурного, так и для дискретного принципа историчность не обязательна, она отнюдь не способствует изучению отношений дискретных единиц структуры. Так родилась синхроническая лингвистика, которой ныне уделяется предпочтительное внимание. Естественным образом с изучением дискретных отношений структуры языка оказалась связанной проблема его знаковости, так как именно через посредство знака достигается в языке эффект дискретности. Дальнейшими этапами на пути усвоения наукой о языке принципа дискретности явились теория фонологических дифференциальных признаков, подвергающая дискретизации уже свойства и признаки языковых единиц, и применение в семантике компонентного анализа, ставящего себе целью описание лексических значений и синтагматических синтаксических отношений через посредство разного рода координат, параметров, множителей [30] и дифференциальных семантических признаков компонентов. Принцип имперсональности крепче других удерживается на ногах, но и он в последние годы заметно сдает свои позиции. Его подтачивает теперь уже почти общепринятое убеждение, что личность исследователя, его деятельность и вооруженность соответствующими приборами оказывают прямое влияние на результаты исследования. По-видимому, принцип имперсональности должен уступить место принципу дополнительности. Его сформулировал знаменитый физик Нильс Бор. Атомная физика и человеческое познание. Фок, давая принципу дополнительности свое истолкование и представляя его как принцип относительности к средствам наблюдения, по поводу самого принципа дополнительности пишет: Квантовая физика и философские проблемы. В советской философской литературе были и критические высказывания, направленные против принципа дополнительности. Ленин и проблемы диалектики в современной физике. Бор делал попытки распространить принцип дополнительности на другие науки - естественные и общественные, в том числе даже и на языкознание. В наши дни он привлекает к себе все больше внимания также и в советской научной литературе - не в плане рассмотрения его правомерности этот вопрос уже не вызывает никаких сомнений , а в плане конкретного его воплощения в разных науках. Но этот принцип пока робко и неуверенно пробивает себе путь в лингвистику. Есть, впрочем, основание полагать, что он находит свое проявление в жадном и стремительном обращении лингвистики к изучению универсалий; При том значении человеческого фактора в исследованиях, которое современная наука считает необходимым учитывать, очень важно формулировать любое положение таким образом, чтобы его универсальность можно было использовать в разноаспектных исследованиях. В лингвистике это означает открытие в многообразии языковых структур черт, обязательных для любого человеческого языка и во всех случаях его проявления что уже делает необходимым распространить поиски универсалий за пределы собственно языка , или установление набора признаков, через которые можно описать все конкретные языковые структуры. Здесь были рассмотрены общие научные принципы раздельно, но они, конечно, взаимосвязаны друг с другом. Это, разумеется, не исключает того, что данное конкретное исследование делает сознательный и избирательный упор на следование одному из этих принципов, что часто диктуется самой целью исследования. С другой стороны - и это надо всячески подчеркнуть, - во всех тех случаях, когда тот или иной принцип приобретает права исключительности, расценивается как универсальный и свое существование обеспечивает за счет других, он обычно вторгается в те области, которые не находятся в его ведении. Он претендует уже на статус философско-методологической основы научных исследований, и именно такого рода браконьерство научных принципов и является характерной чертой всех разновидностей неопозитивизма. Что же касается фронтальной смены одной системы научных принципов другой системой, описанной выше, то ее, очевидно, надо трактовать как фундаментальное изменение научного мировоззрения, которое [32] неизбежно охватывает все науки и оставляет глубокий след и на формулировании в них новых задач, и на создании новых теорий. Эта констатация, естественно, имеет прямое отношение и к лингвистике. Но этим не заканчивается рассмотрение общих положений и уточнений, выступающих в виде обязательных предпосылок разбираемых вопросов и весьма актуальных для науки о языке. Их следует продолжить и привести ряд разграничений и уточнений, касающихся отношений между специальной теорией и ее философской оценкой. Иногда эти отношения строятся на принципе абсолютного отождествления, при котором специальная адекватность теории оценивается в терминах методологических категорий. Более того, эта методологическая оценка порой подменяет специальные аргументы и служит в качестве главного критерия при определении ценности специальной теории. Иными словами, адекватность специальной теории должна определяться не философскими аргументами, а ее способностью дать возможно более исчерпывающее объяснение всей совокупности фактов и наблюдений, относящихся к изучаемому предмету. Каждая наука стремится к построению теории, ориентируя ее на природу изучаемого предмета, и естественным образом озабочена тем, чтобы доказать ее адекватность в пределах данной науки,- именно такого рода теориям и придают наименование специальных. Марксистско-ленинская теория познания и современная наука. Из всего этого вовсе не следует, что специальные теории находятся вне философских оценок и никак не соотносятся с методологическими категориями. Но при всей своей соотносимости философские и специальные категории - это разные вещи и в каждой конкретной науке они выполняют не однозначные функции. Такая высокая мера обязывает ко многому, и не многие исследования и теории способны ее выдержать; точно так же она не легко осуществима и требует осторожного обращения, но только она дает возможность определить правильные отношения между философией и специальной теорией и обеспечить творческую продуктивность самому философскому методу. Таким образом, каждая научная теория трансполируется по двум соотносимым указанным образом уровням - уровню специальной адекватности и уровню философской адекватности. Уровень же специальной адекватности обладает той особенностью, что на нем, как было уже сказано, имеют ценность не философские аргументы, а те гипотезы и доказательства, которые свойственны данной науке, которые ориентированы на предмет ее изучения и система которых и образует специальную теорию данной науки. Вот о такого рода специальных лингвистических теориях и идет в настоящей работе речь. Второе уточнение касается масштабности или, точнее, шкалы масштабности специальных теорий. В каждой науке можно выделить множество более частных или более общих проблем, которые при желании несложно расположить в определенной последовательности по принципу большей или меньшей широты охвата исследований. Каждая из таких проблем, как правило, имеет свою теорию. Так, в лингвистике существует множество теорий слога, слова, грамматики, частей речи, падежей и более узко: Естественным образом во всех этих теориях должна бы быть последовательная соподчиненность, которая бы и образовывала упомянутую шкалу масштабности примерно в такой последовательности: Однако в действительности мы почти никогда ничего подобного не встречаем и обычно авторы, строящие, например, теории падежей, совершенно не заботятся о последовательной теоретической перспективе своих работ. А ведь все подобные теории должны располагать равным статусом специальной адекватности, независимо от своей масштабности. В настоящей работе рассматриваются не частные и чувствующие себя весьма независимо теории право которых на статус теории можно и оспорить , а лингвистические теории самого большого масштаба - специальные теории языка. Создание такой теории испытывает наибольшее влияние тех общенаучных принципов, о которых говорилось выше. Но, с другой стороны, такая теория должна служить общей основой для всех частных теорий, объединяя их едиными принципами. Более того, само выделение частных теорий должно находить оправдание в рамках общей теории языка. Здесь мы сталкиваемся с большими трудностями. Теория - систематическая констатация относительно совокупности вещей, а метод - пути и средства, посредством которых вещи изучаются с целью построения теории. Но как только мы более пристально начнем рассматривать это упрощенное описание отношении, возникает куча проблем. Какие из вещей надо включать в теорию? Имеет ли дело метод со сбором и отбором данных и фактов относительно вещей или же с построением теории? Или же и с тем, и с другим? При наличии фактов можно построить одну или несколько теорий для их объяснения, и если существуют несколько теорий, то посредством какого метода можно осуществить выбор между ними? Сам Ен Рен Чао полагает, что при построении теории приходится иметь дело со следующими пятью более или менее условными категориями, последовательно наполняющимися теоретическим содержанием:. Под этим понимается все, с чего приходится начинать всякому исследователю,- факт, объект, явление и т. Констатация фактов - не теория. Использование определенного метода может базироваться на теории или служить целям построения теории, но само по себе не является теорией. Систематическое рассмотрение понятий теории представлено в интересной статье А. Рапопорта, которая начинается констатацией: Тем не менее А. С точки зрения А. Рапопорта, лингвистические теории обращаются прежде всего к объяснительной силе теории и таким образом базируются в первую очередь на эвристическом аспекте теории, способном проложить путь к новым знаниям. В ней мало логических дедукций. Modern Systems Theory - an Outlook for Coping with Change. Согласно Ен Рен Чао, получается, что процедура построения теории состоит в последовательном переходе от одной из обозначенных категорий к другой. Такое представление также упрощает действительное положение вещей. Теория - взаимозависимая величина, включающая помимо всего прочего и такой пока не поддающийся расшифровке компонент, как интуиция Эйнштейна содержится такое его критическое высказывание по поводу позитивизма Маха: Mach, cmstein and the Search for Reality. Теория, критика и философия. На основании этих высказываний можно сделать заключение, что теория спобствует объективизации предмета своего исследования. В определении теории самым непосредственным образом находят свое выражение разные научные мировоззрения. Мы можем определить теорию как систему обобщенного знания, объяснения тех или иных сторон Действительности. Это определение теории больше соответствует декартовской системе научных принципов, так как предполагает, что обобщенное знание в виде законов [37] строится на основе некоторой совокупности имперсональных наблюдений и фактов и вне зависимости от их вероятностных характеристик. Это определение обладает и другим существенным недостатком, представляя теорию в основном как закрытую систему, недружелюбно относящуюся ко всякого рода гипотетическим построениям и интуитивным предпосылкам. Мы можем определить теорию как систему гипотез, проверяемых и корректируемых практикой. Понимаемая таким образом теория есть любое научное единство знания, в котором факты и гипотезы связаны в некоторую целостность. Так как теория включает в качестве обязательного компонента систему гипотез, она носит вероятностный характер, и достоверность или недостоверность ее определяется дальнейшими исследованиями. По самому своему замыслу всякая теория предназначена служить основой для исчерпывающего и непротиворечивого описания объекта Как кажется, именно это второе определение теории больше соответствует новой системе научных принципов, и исходя из него мы будем осуществлять оценку лингвистических теорий Л. Ельмслев начинает свои рассуждения о необходимости лингвистической теории с провозглашения тезиса о создании лингвистики как самостоятельной науки со своими целями, задачами и, естественно, своей теорией. В филологии язык есть не цель изучения, а средство получения иных знаний. Помимо всего прочего лингвистическое изучение языка должно отличаться от филологического двумя существенными чертами. Как явствует из этих строк, в отличие от филологического изучения, довольствующегося методом описания, лингвистическое изучение обязано располагать теорией, через которую интерпретируются все факты. Ельмслева много раз упрекали в том, что его лингвистическая теория совершенно оторвана от языковой реальности. Мартине, лингвистическая теория Л. Однако, по замыслу самого Л. Ельмслева, она таковой не должна была быть. И даже еще более определенно: Многих лингвистов, в особенности придерживающихся [39] сугубо субстанциональной ориентации 24 , могло сбить с толку то обстоятельство, что Л. Ельмслев выделял в теории две стороны, которые он назвал произвольностью теории и пригодностью теории. Собственно, это не что иное, как признание того факта, что, с одной стороны, она представляет систему гипотез и в этом смысле она произвольна, хотя ее произвольность и ограничивается ориентацией на определенный объект , а с другой стороны, корректируется и проверяется фактами экспериментальными данными , что и устанавливает ее пригодность. Ельмслев всячески подчеркивал эту двухсторонность теории: Было бы плохо, если бы Л. Ельмслев в общих предпосылках пролегоменах к своей теории отрывал одну сторону теории от другой, считал их независимыми друг от друга. Но, как видно из приведенных цитат, он не собирался этого делать. И оценивая эти общие предпосылки построения теории в целом, нельзя их найти недоброкачественными. Они во многом согласуются и с той системой общенаучных принципов, которая вкратце была обрисована выше. Таким образом, эта часть работы Л. Ельмслева заслуживает несомненного признания. Но что это за абстракция, к которой исследователь приходит чисто умозрительным путем? Ленинская теория познания и лингвистическая абстракция. Впрочем не менее лингвистическая теория Л. Ельмслева глоссематика не получила признания. В чем же дело? Самый общий и вместе с тем бесспорно правильный по существу ответ на этот вопрос заключается в том, что лингвистическая теория не выдержала эмпирического испытания на пригодность. Иными словами, ответ содержится в тех общих предпосылках, которыми Л. Ельмслев предваряет саму теорию. Как известно, на основе теории Л. Ельмслева не удалось создать ни одного полного описания языка. Известно также, что этого не удалось сделать и самому Л. То, что им опубликовано, представляет лишь пролегомены к теории языка. Над ее практическим воплощением Л. Эти статьи не дают возможности составить себе представление о том, как бы выглядела теория Л. Ельмслева в последовательном и всестороннем своем конкретном воплощении. Надо добавить также, что опубликованные фрагменты создают впечатление относительной независимости от самой теории. Но сказать, что лингвистическая теория Л. Ельмслева не выдержала эмпирического испытания на пригодность,- еще фактически ничего не сказать. Надо найти причину того, почему она не выдержала этого испытания. Ответ на этот вопрос также содержится в общих предпосылках к его теории, но формулируем мы его уже в терминах теории Н. Хомского - это даст нам возможность провести некоторые сопоставления обеих теорий. Ельмслева, лингвистическая теория начинается с ограничения области своего объекта и должна быть ориентирована на этот объект. Обе эти процедуры относятся по сути дела к числу гипотетических и основываются на некоторых интуитивных представлениях. Обе эти процедуры дают возможность построения теоретических моделей языка, обладающих Разной силой, т. Ельмслева оказалась чересчур сильной. Это, впрочем, с самого начала отвечало замыслам самого Л. Она охватывает все знаковые системы, которые по своим формальным признакам подходят под определение языка. Фактически она покрывает собой любые семиотические системы и потому является не теоретической моделью естественного языка, а теоретической моделью любой семиотической системы, которую можно представить как язык Кстати, как известно, сам Л. Ельмслев трактовал свою теорию именно в этом смысле и читал в Лондонском университете лекции, посвященные приложению ее к таким знаковым системам, как бой часов и дорожные знаки. Таким образом, самое большее, на что способна теория Л. Ельмслева в отношении естественного языка, это дать его описание как одной из семиотических систем, но она оказалась совершенно слепа ко многим и притом весьма существенным особенностям естественного языка. Именно поэтому она оказалась непригодной для его описания или, говоря иными словами, неадекватной объекту. Ельмслева по созданию глоссематики Ульдалль пишет в своей глоссематической алгебре: Видный американский лингвист Э. Ельмслева дает следующую ее оценку: Ельмслев указывает следующие четыре свойства глоссематики: Теоретической ценностью фактически обладает лишь четвертое и уже разобранное нами свойство глоссематики, трактующее естественный язык как частный случай семиотической системы. Три другие, как это совершенно ясно, имеют методический характер. Весьма примечательно, однако, то обстоятельство, что собственно теоретическое положение глоссематики сам Л. Ельмслев, как это явствует из приведенного высказывания, ставит в зависимость от методических процедур, т. И отсюда многие более частные недостатки глоссематики как лингвистической теории, связанные вместе с тем с основным просчетом, который был указан выше. В глоссематике язык предстает как строго формальная система функций - изложение этих функций, их соподчиненность и отношения составляют содержание глоссематической алгебры. Через посредство этой системы и должны интерпретироваться все факты языка. Это обстоятельство с новой стороны характеризует подчиненный методу вторичный характер теории в глоссематике. Как и всякая формальная система, глоссематика [43] тавтологична. Нельзя сказать, что глоссематическая алгебра совсем не способна привести к новым знаниям. Если отказаться от примитивного понимания объективного факта, то следует признать, что глоссематика помогла выявить, например, такой факт, как идентичность функциональных условий в области морфологии и фонологии. Да и приложений этих почти не было. Весьма показательно то обстоятельство, что расширение глоссематической методики формального анализа также и на план содержания привело к тому, что размыло границу между языком и неязыком. Особенно отчетливо это проявилось при дискуссии, которая развернулась относительно природы фигур плана содержания. В соответствии с концепцией глоссематики язык есть система знаков, которые являются двуплановыми единицами. Но ниже знакового уровня располагается также принадлежащий языку уровень фигур, из которых строятся знаковые единицы. Фигуры - единицы одноплановые. В плане выражения ими являются фонемы. Что же следует отнести к фигурам плана содержания? Единственный ответ, которым располагала глоссематика на эти вопросы, сводился к тому, что фигуры плана содержания образуются всем континиумом мира действительности, дискретизация которого должна осуществляться на основе некоторых логических представлений, напоминающих сократовские идеи. Позднее лингвистика из этого тупика вышла с помощью разных видов семантического компонентного анализа, выделяющего минимальные семантические элементы, но техника компонентного анализа никак не укладывается в теоретическую схему глоссематики 31 , а сама глоссематика так и не нашла никакого выхода из того логического круга, куда завел ее формальный анализ плана содержания. Создается впечатление, что Н. Хомский в своей теории учел едва ли, впрочем, сознательно эти недостатки теории Л. Он с самого начала ориентирует свою теоретическую модель на естественный язык. Рассмотрев первоначально две модели - модель языка с конечным числом состояний и модель фразовых структур в переводах на русский она часто именуется моделью непосредственно составляющих, или сокращенно - НС-моделью , Н. Хомский доказывает их недостаточность, обусловленную, по сути дела, тем, что эти модели строились, так сказать, в обратном направлении - от методов описания разработанных учителем Н. Хэррисом и без всякого гипотетического интуитивного представления о природе объекта - естественного языка. Соответственно ,он останавливает свой выбор на более сильной трансформационной модели, но считает ее слишком сильной для естественного языка т. Problems of Typological and Genetic Linquistics Viewed in a Generative Framework. The Hague-Paris, , pp. Problems of Typological and Genetic Linguistics Viewed in о Uenerativc Framework, p. Определяя цели лингвистической теории как они мыслятся в генеративной грамматике , Н. Лингвистическая теория, с одной стороны, должна быть достаточно общей, чтобы покрывать собой все естественные языки, но, с другой стороны, не настолько общей, чтобы быть применимой к другим системам коммуникаций или другим знаковым системам что придало бы им статус языка. Трансформационная модель включает такие последовательности операций, которые, по-видимому, не нужны для естественного языка, т. Отсюда возникает необходимость включения в трансформационную грамматику некоторых формальных ограничений, чтобы генеративные грамматики конкретных языков, созданные с учетом этих ограничений, были не только в принципе способны объяснить все предложения, фактически обнаруживаемые в данных языках, но также исключали как теоретически невозможные максимальное количество непредложений. Хомский полагает, что существуют чрезвычайно специфические условия универсального порядка, управляющие оперированием грамматическими правилами. Посредством определения и формализации этих условий он и стремится ограничить силу трансформационной грамматики - ввести ее, так сказать, в лингвистические берега. Надо отметить, что это стремление Н. Хомского встречает положительное отношение не у всех лингвистов, работающих в том же направлении, что и Н. Хомский, и они подобно Л. Ельмслеву большую силу модели, способную покрыть собой и другие коммуникативные системы, считают положительным ее качеством. Хомский определяет ту главную особенность объекта, на которую ориентируется вся его теория. Главное, что должна учитывать любая серьезная лингвистическая теория, заключается в следующем: Эту особенность языка Н. Хомский назовет творческим аспектом языка и будет уделять ему много внимания и, стремясь постичь ее, будет говорить о врожденной языковой способности человека. Сущность этого творческого аспекта Н. Хомский любит передавать словами В. Гумбольдта о том, что язык обладает способностью посредством ограниченных средств создавать безграничное множество предложений. Творческий аспект языка представляет собой главную основу для противопоставления генеративной модели языка всем видам таксономических моделей, базирующихся на голом описательстве. В число таксономических моделей Н. От этой последней Н. Хомского отвращает прежде всего то, что в ней структурная доктрина выродилась в стандартный набор правил сегментации и классификации, которые представляют преимущественное орудие эмпирического изучения языка. Творческий аспект языка так, как он сформулирован выше, в цитате из работы Н. Хомского, не может быть познан средствами лишь одной лингвистики, так как умение строить совершенно новые предложения - это уже область мыслительной деятельности человека. Отлично понимая это, Н. Хомский строит все же лингвистическую теорию, и с тем, чтобы остаться в пределах лингвистики, он осуществляет ряд отграничительных процедур, смысл которых передается следующими его высказываниями: Соответственно, в отличие от описательных утверждений таксономических грамматик, такую грамматику способную порождать бесконечное множество правильных предложений и поэтому равнозначную языку следует называть порождающей. Хомский делает самое критическое для своей теории разграничение. Ясно, что описание внутренней системы навыков, представляемое грамматикой, нельзя смешивать с описанием реальной речевой деятельности, что подчеркивал еще Ф. Реальное использование языка - и это совершенно очевидно - представляет собой сложное взаимодействие многих факторов самой разнообразной природы, причем грамматические способы - лишь один из этих факторов. Логические основы лингвистической теории. Хомский об этом нигде не говорит. И еще раз в одной из своих более поздних книг: Это знание языка, позволяющее строить бесконечное множество правильных высказываний, Н. Хомский называет теперь компетенцией competence , а способность на основе этой компетенции строить конкретные правильные высказывания - употреблением perfomance. При этом он всячески подчеркивает, что теория компетенции и теория употребления - разные вещи хотя для построения теории употребления предварительно необходимо построить теорию компетенции. Хомский видит в построении теории компетенции. Итак, генеративная грамматика есть теория языковой компетенции, которая в общих своих основах является врожденной для человека. Компетенция говорящих и слушающих и есть грамматика их языка. Эксплицитное формулирование этой грамматики и есть общая лингвистическая теория. Но каким образом можно осуществить эту экспликацию лингвистической теории, ориентируясь, с одной стороны, на творческий аспект языка, а с другой стороны, оставаясь в пределах компетенции? Не требуется большого усилия, чтобы понять, что это несовместимые вещи и при конкретном формулировании теории надо пожертвовать либо одним, либо другим. Как показывают приведенные высказывания, Н. Хомский фактически пожертвовал творческим аспектом языка, на который он вначале ориентировал свою теорию. В результате образовался разрыв между теоретической программой Н. Хомского и правилами генеративной грамматики. Это становится особенно ясным, как только мы переходим [49] к рассмотрению некоторых конкретных проблем генеративной лингвистики. Начнем с понятия языка. По определению генеративная теория есть теория языка, природа которого характеризуется теми качествами, о которых говорилось выше т. Однако язык, как это явствует из приведенных выше цитат, отождествляется Н. Хомским с множеством неограниченным правильных высказываний, порожденных грамматикой. Таким образом, язык фактически равнозначен совокупности высказываний, в основе которых предполагается наличие некоего порождающего их механизма грамматики. Хомского направлено на то, чтобы дать на достаточно абстрактном уровне описания всех аспектов процесса порождения высказываний. Из описания этого процесса порождения, а также из привлекаемого для этой цели языкового материала мы видим, что то, что Н. Хомский понимает под высказываниями, фактически означает предложения. И только предложениями не получающими, впрочем, эксплицитного определения и выступающими в качестве интуитивных категорий Н. Хомский оперирует при изложении всех положений своей теории. Из всего этого следует, что в действительности генеративная теория есть теория не языка, а теория предложения И в этом Н. Хомский идет по следам не только Ф. Хомский готов признать свою зависимость от. Соссюра , но и вообще стародавней традиции, никогда не осмеливавшейся подниматься выше предложения и по сути дела так и не справившейся с предложением. Свое нежелание выйти за пределы предложения Н. Хомский высказывает совершенно недвусмысленно, [50] указывая и неоднократно , что не следует порождающую грамматику понимаемую изложенным выше образом смешивать с речью которая, как известно, строится из последовательности связанных друге другом предложений , что речь слишком сложное образование, чтобы можно было с ней справиться с помощью описываемого им механизма порождения грамматики. Разумеется, это утверждение имеет лишь декларативную силу, оно никак не согласуется ни с возможностями аналитического аппарата, разработанного генеративной теорией, ни с особенностями структуры сложных высказываний. Более того, генеративная теория даже не допускает мысли, что сложные образования дискурс , в которых предложения выступают как исходные единицы, - особая область исследований со своими типами отношений и зависимостей. Теория языка и теория предложения, конечно, не однозначные понятия, и далеко не все в языке можно объяснить и определить через посредство особенностей и характеристик, свойственных предложению. Достаточно сказать, что многое в структуре самого предложения зависит от дискурса, который тоже еще не отображает всех свойств языка, но является все же более сложным образованием, чем предложение. Так, употребление анафорического местоимения и эллипсиса во многом регулируется связями предложений в дискурсе. Иванов за рабочую смену выработал 26 деталей. А Петров - вдвое больше. Дискурс часто требует употребления определенной модальности и определенных видо-временных значений. По утрам он съедал один и тот же завтрак. Он съел бутерброд с колбасой и выпил стакан молока. Второе предложение в данном примере, абсолютно правильное само по себе, в этом дискурсе неправильно, так как нарушает согласование видо-временных отношений. Он съедал бутерброд с колбасой и выпивал стакан молока. Наконец, дискурс может управлять употреблением грамматических форм, иногда даже вопреки принятым правилам. В больнице доктором работала Елена Николаевна Крымова. Доктор сделала все зависящее от нее, чтобы спасти ребенка. Есть все основания полагать, что дискурс способен вносить весьма существенные коррективы и в стандартный анализ предложений по деревьям, принятый в генеративной теории. Можно, правда, сказать, что требования учитывать дискурс выходят за пределы того, что традиционно связывается с анализом предложений тем более, что отношения предложений в дискурсе почти совсем не изучены. Это несомненно так, но ведь в работах Н. Хомского речь идет о теории языка, а не о теории предложения, и опять-таки о теории, а не о методе с помощью которого [51] традиционно анализируется предложение. И кроме того, теорию следует судить не только в соотнесении с традицией, но также - и, пожалуй, в первую очередь - по тем обещаниям, которые она дает. Как видно уже из этих рассуждений, своих обещаний генеративная теория не выполняет. Что задается глубинными структурами как бы они ни понимались , то посредством трансформационных операций, вовлекающих семантический и фонологический компоненты и действующих в своей порождающей деятельности с автоматической непогрешимостью, и проявляется в поверхностных структурах. Иными словами, мы и в данном случае, как и в глоссематике, сталкиваемся с тавтологичностью, которая согласуется с постулатом о творческом аспекте языка только при том условии, что творческая способность языка понимается как способность тавтологически воспроизводить в поверхностных структурах заданные глубинные структуры не ограниченным в количественном отношении образом. Но что и как вводится в порождающий механизм, т. В литературе вплоть до настоящего времени дискутируется вопрос о статусе глубинной структуры - принадлежит ли она языку или мысли и соответственно является ли она универсальной или чисто языковой. Бесспорно, этот вопрос имеет большое значение, учитывая, что начальным, отправным пунктом в процессе порождения признается именно глубинная структура. Следует думать, что если бы глубинную структуру можно было признать принадлежащей мысли и универсальной в том смысле, в каком универсальными признаются мыслительные процессы, описываемые обычно в логических терминах , то все творческое можно было бы связать с глубинной структурой. Но в этом случае глубинная структура, поскольку она принадлежит мысли, оказывается вне грамматики как порождающего механизма. Эта концепция строго отграничивает язык и мысль друг от друга, помещая в пространстве между ними порождающий механизм, действующий со [52] слепой и глухой автоматичностью. Больше оснований предполагать, что язык и мысль взаимодействуют друг с другом, и притом не таким образом, что работают по одним и ем же правилам, по одним и тем же схемам 40 , а взаимно дополняя друг друга. Существует иная точка зрения, которая приписывает анализу порождающего процесса обратное направление и которая толкует выявление глубинной структуры как своеобразную процедуру реконструкции по данным, содержащимся в поверхностной структуре. В соответствии с этой точкой зрения глубинную структуру фактически следует понимать как принадлежащую языку. Пожалуй, наиболее красноречивым представителем этой точки зрения является С. The Philosophy of Language, J-Y. Если пристальнее присмотреться ко всем генеративным процедурам, в которых участвует глубинная структура, [53] то делается совершенно ясным, что она не принадлежит ни мысли, ни языку. Глубинная структура принадлежит теории. Это не что иное, как операционный конструкт, используемый в качестве условной точки отсчета при описании процесса порождения предложения Но и в этом последнем случае он не изменяет статусу операционного конструкта или операционного приема. Отсюда - неуловимость глубинной структуры, все ее загадочные качества, до сих пор не проясненные и самим Н. Но если это так, то и неправомерно упрекать Н. Эти и многие другие замечания и упреки, которые делаются в адрес Н. Хомского, были бы справедливы, если бы его теория ставила перед собой задачи ответа на них. В декларативной своей части она, как указывалось, ставит эти задачи, но в исполнительной своей части она в действительности занимается совсем другим - возможно более строгим описанием процесса порождения изолированно рассматриваемых правильных предложений на пространстве от операционного конструкта, каким является категория глубинной структуры, до поверхностной структуры. И кроме способности дать адекватное описание этого введенного в довольно узкие пределы процесса от генеративной теории в ее нынешнем виде ничего другого требовать нельзя. Теоретическая программа генеративной лингвистики не может не вызвать к себе сочувствия. Она в значительной мере устраняет недостатки, свойственные теории Л. Она пытается преодолеть методическую узость таксономических моделей. Она несомненно открывает перед наукой о языке новые горизонты. Двойственность позиции, в какую попал Н. Хомский, ясна, видимо, и ему самому. Эту созидательную работу, учитывающую все разумные критические замечания, нет никаких оснований оценивать как крушение всей концепции генеративной грамматики, к чему некоторые лингвисты испытывают склонность В своей книге пожалуй, самой критической работе по отношению к Н. Сделав крутой поворот от всех нас, Хомский достиг иной перспективы. Честное стремление усвоить чужую точку зрения вместе с тем не означает отказа от критического к ней отношения. Наряду с другими Ч. Хокетт изложил его в своей книге. По необходимости в самой общей форме это критическое суждение было высказано здесь. Остается сделать самое главное - проверить теорию Н. Хомского эмпирическим критерием, что и делается в настоящее время в многочисленных статьях, ни за одной из которых пока нельзя признать право вынесения окончательного приговора. Если точка зрения редакции журнала находит свое выражение в том факте, что она перепечатывает только рецензии отрицательного характера, то и в том случае желательно было бы знакомить читателей с такими Добротными обзорами, как, например, рецензия Р. I или книга Ch. The State of the Art. На основании всего изложенного может создаться впечатление, что метод и теория - два враждебных друг другу начала, два конца, которые никак не связываются друг с другом. Такой вывод совершенно неправомерен. Речь идет не о том, чтобы противопоставить метод и теорию друг другу, а о том, чтобы найти для них правильное отношение друг к другу. И с этой точки зрения нормальным следует признать такое положение, когда метод является производным от теории, а не занимает самостоятельного и независимого положения, или даже берет на себя функции теории. Это приводит к тому, что вся наука превращается в некоторую совокупность частных проблем со своими частными теориями падежа, слога, слова и пр. А чтобы навести хоть какой-нибудь порядок в лингвистическом царстве, приглашают теоретических варягов, и тогда все в лингвистике начинает измеряться мерками других наук - психологии, социологии, математики и т. Совершенно очевидно, что это не способ строить независимую науку [56] о языке. И не менее очевидно, что в силу своей методической всеядности лингвистика еще не обрела вожделенной научной автономности. Сам по себе метод - не путь познания объекта, что является главным для всякой науки. Когда же в науке командное положение принадлежит теории, тогда науке не страшно обращаться и к методам других наук -- они уже не способны будут подчинить ее себе, лишить ее своего лица. Все они, используемые лишь как различные средства для выполнения ограниченных задач, которые укладываются в рамки теории, займут в ней подобающее им подчиненное место. Во всяком методе все же эмплицитно присутствует гипотеза о природе описываемого объекта, и таким образом получается, что метод определяет объект. Так, в основе младограмматического компаративизма лежит представление о языке как об индивидуальной психофизической или психофизиологической деятельности, в которой in gewohnlicher Sprachtatigkeit происходят отдельные и изолированные изменения, а языковед фиксирует описывает их историческую последовательность. Когда ареальная лингвистика в свою основу положила метод изоглосс, то язык и предстал перед исследователем как простой пучок изоглосс. Позитивизм и идеализм в языкознании. Якобсон резко выступил против подобного рода представлений подтверждая свои прежние взгляды. Как правило, каждый индивидуум одновременно принадлежит нескольким речевым общностям разного радиуса и действия. Начало и конец процесса изменения сосуществуют в синхронии и принадлежат двум различным субкодам одного и того же языка. Поэтому ни одно изменение не может быть понято или интерпретировано без обращения к системе, обусловливающей его, и к его функции в пределах системы. Такие имплицитные гипотезы о природе объекта сравнительно легко вскрыть в любом методе, но это не значит, что они преследуют сознательную цель построения теории для познания объекта. Если их и можно в какой-то мере назвать поисками, то это поиски вслепую, поиски, лишенные направляющего руководства теории. Все это ныне осознается многими лингвистами, и именно поэтому они не удовлетворяются уже одними методами и проявляют такой пристальный интерес к теории. Мы не можем сказать, что поиски адекватной лингвистической теории, обладающей большой объяснительной силой увенчались успехами, хотя кое-чему мы уже научились на путях этих поисков. Но так или иначе, если только лингвистика хочет быть самостоятельной наукой, если она стремится к развертыванию своих потенций, если она намерена принять посильное участие в решении фундаментальных проблем, волнующих современный мир науки а она способна на это , если она перестанет закрывать глаза на то, что творится вокруг нее, она не может дальше оставаться при одном методе, но обязана располагать и своей теорией, строя ее в соответствии с теми принципами, которыми ныне руководствуются все науки. Настоящий раздел, представляя собой конкретную иллюстрацию к некоторым высказанным выше общим положениям, вместе с тем посвящен особой теме. В ряде случаев он возвращается к уже упоминавшимся фактам, что является необходимым ради цельности изложения. Время от времени в каждой науке наступают периоды, когда подвергается переоценке пройденный путь, разумеется, не полностью, от самых азов, а, как правило, нескольких последних десятилетий, характеризующихся особенно примечательными или бурными научными событиями. Видимо, такой период наступил ныне в лингвистике. И обусловлен он упорной борьбой науки о языке за права автономности, что естественным образом сопровождалось возникновением разнообразных н часто противоречивых новых методов и теорий, призванных обеспечить эту автономность. Именно эти теории и методы разделили лингвистическую науку США на два лагеря, ведущих между собой горячую дискуссию вот уже второе десятилетие. Эта дискуссия давно уже вышла за национальные пределы и распространилась не только на некоторые и притом наиболее лингвистически активные европейские [60] страны, но также в какой-то мере и на Советский Союз. Она интересна, впрочем, не только этим обстоятельством, но также и тем, что затрагивает принципиально важные для науки о языке теоретические проблемы. Но в самом общем, философском плане оба лагеря противостоят друг другу как эмпиристы и рационалисты. Хотя в прошлом у США был такой замечательный языковед, как Д. Уитни , фактически американская лингвистика характеризующаяся национальными признаками начинается с Э. Сепира и Л. Блумфилда и связывается то направление, которое ныне Именуется эмпирическим. В резкой оппозиции по отношению к эмпиризму Л. Блумфилда и его последователей находится основоположник генеративной порождающей лингвистики Н. Его критика блумфилдианской концепции лингвистики направлена против тех ее аспектов, которое ранее признавались наиболее сильными, - против ее бихейвиористских основ, структурной ориентации, игнорирования лингвистического значения, установки на [61] выявление лишь формальных отношений лингвистических единиц ilem-and-arrangernent model и т. Хомский ведет, как ему представляется, с позиции рационализма, и эта позиция, составляющая принципиальную основу его генеративной теории, находится ныне в центре темпераментных дискуссий. Блумфилда и его многочисленных последователей Ч. Следует думать, что Л. Блумфилд руководствовался теми же добрыми побуждениями, что и сегодняшние его противники, - добиться автономности науки о языке и построить ее на современных научных основаниях с использованием доказательных аргументов, определяемых с возможной строгостью. Остался голый фонолого-морфемный костяк, конструируемый из фонологических и морфемных единиц, и задача лингвистики свелась к выявлению регулярностей в повторяемости и последовательности этих единиц и в разбиении их на основании отношений повторяемости и последовательности на определенные классы. Таким способом язык изображался в виде таксономической структуры. Собственно ради осуществления строгости описания языка Л. Блумфилд подчинил свою лингвистическую концепцию бихейвиоризму. Механистическая техника оперирования двумя универсальными ключами - стимулом и реакцией, якобы способными открыть врата в тайное тайных человеческого сознания и человеческого поведения, лучше всего отвечала потребностям механистической по определению самого Л. Блумфилда или дескриптивной термин, также предложенный Л. Строгость и точность превыше всего! И в этой связи он вспоминает об опубликованной в г. Но строгость и точность потребовали и других, по жалуй, более существенных жертв. Строгие и точные методы описания, как они понимались Л. Блумфилдом е его последователями, могли быть применимы к объекту, наделенному определенными качествами. Отсюда и то общее представление о языке как неподвижной, жесткой структуре, которое характерно для всего блумфилдианства. Блумфилд написал на него в общем положительную рецензию, то больше всего в концепции Ф. Блумфилда выделение в качестве объекта лингвистики языка в противопоставлении речи , обладающего всеми необходимыми ему признаками постоянства, неподвижности, устойчивости. Он охотно примкнул к соссюровскому пониманию языка и его объявил предметом также и дескриптивной лингвистики. Вину за вторую принципиальную уступку точности и строгости нельзя целиком возложить на Л. Блумфилда- многое тут он унаследовал от лингвистики XIX в. А, пожалуй, главной тенденцией лингвистики XIX в. Кстати говоря, инерция этой тенденции чувствуется и ныне, и некоторые языковеды в том числе и советские датируют возникновение науки о языке появлением первого специального лингвистического метода - сравнительно-исторического который, между прочим, вовсе и не был специально лингвистическим методом [63] и лингвистикой был заимствован у других наук. Но в блумфилдианской концепции строгие и точные методы мыслились как основная предпосылка для создания строгой и точной науки о языке, и таким образом вопросы теории полностью переформулировались в вопросы метода. Если основным лозунгом блумфилдианской лингвистики была строгость, то в полной расшифровке этот лозунг означал - строгость метода. И если говорить с достижениях блумфилдианской научной традиции, то они в первую очередь касаются метода. Блок в некрологе, посвященном Л. Блумфилду, - что все значительные усовершенствования метода анализа, осуществленные в Америке с г. По сути дела на плечах у Л. Блумфилда когда-то стоял и нынешний антагонист эмпирической блумфилдианской лингвистики Н. Хомский, непосредственным учителем которого был самый крайний блумфилдианец и великий манипулятор аналитическими описательными процедурами, убежденный теоретический нигилист, 3. Хомский, пройдя отличную школу эмпирической лингвистики, выступает с резкой критикой всех! Само [64] собой разумеется, на свой бунт Н. Хомский решился не сразу, и мятежные мысли созревали у него исподволь. Предоставим слово самому Н. Хомскому для описания той научной атмосферы, которая возникла к тому времени и в которой происходило его становление как ученого хотя для этого придется привести довольно длинную цитату. Я отчетливо помню свое чувство беспокойства, когда я, будучи студентом, столкнулся с тем фактором, что все проблемы в этой области как будто решены и не остается ничего другого, как утончать и совершенствовать усвоенную технику лингвистического анализа и прилагать ее ко все более широкому кругу лингвистического материала. В послевоенные годы это было доминирующим настроением в наиболее активных исследовательских центрах. Я помню, как в году один выдающийся лингвист сказал мне, что он не собирается заниматься обработкой огромного собранного им материала, так как в пределах ближайших нескольких лет бесспорно окажется возможным посредством уже отлично формализованной техники анализа составить программу для ЭВМ с целью извлечения грамматики из большого корпуса данных. В то время такое настроение казалось оправданным, хотя эта перспектива представлялась не очень обещающей для всех тех, кто чувствовал или, по крайней мере, надеялся, что ресурсы человеческого ума все же богаче, чем то, на что способна эта техника и эти процедуры. Соответственно в начале пятидесятых годов наблюдалось резкое сокращение исследований в области лингвистического метода, когда наиболее деятельные умы занялись вопросом о том, как этот довольно ограниченный набор применить к новым областям, например, анализу связанного текста или к культурным феноменам, лежащим за пределами языка. Я поступил в Гарвардский университет вскоре после того, [65] как Б. Среди всех тех, кто тогда вел активную работу в области философии или психологии языка, мало кто сомневался, что хотя некоторые детали отсутствуют и в действительности все обстоит не так просто, тем не менее бихейвиористская схема вроде той, которую набросал Скиннер, окажется совершенно адекватной для понимания всех видов использования языка. Хомский указывает, что, правда, и в то время всепобедного шествия бихейвиористской доктрины были сомневающиеся к ним, надо думать, принадлежал и Н. Хомский и раздавались критические голоса в частности, Карла Лешли , но к ним никто не прислушивался. Хомский все же отыгрался на Б. Однако продолжим цитату из последней работы Н. Хомского, в которой многое напоминает факты из недавнего прошлого и даже настоящего советской науки: Звуковая спектрография, разработанная во время войны обещала такие же возможности для физического анализа речевых звуков. Междисциплинарная конференция по анализу печи в начале пятидесятых годов представляет сегодня интересное чтение. Было мало невежд, сомневающихся в возможности, более того - близости конечного решения проблемы перевода устной речи в письменную с помощью технической аппаратуры. А несколько лет спустя с ликованием открыли, что машинный перевод и автоматическое аннотирование тоже совсем близко, буквально за углом. Приблизительно в это же время возникла теория автоматов, следовавшая своим путем, но использовавшая близкие математические понятия. И все это было тотчас связано - и отличнейшим образом - с ранними этапами теории нервных сетей. Были, правда, такие ученые, - например, Джон фон Нейман, - кто чувствовал, что все это сомнительно, довольно шатко и, пожалуй, совершенно неправильно понято, но такие приступы сомнения не заходили так далеко, чтобы развеять чувство уверенности, что математика, технология, бихейвиорист-ская лингвистика и психология сошлись на точке зрения, которая очень проста, очень ясна и вполне способна обеспечить основное понимание того, что традиция окутала тайной. Блок, высказывался даже еще более решительно: New Jersey, , p. Сегодня, во всяком случае в Соединенных Штатах, не осталось и следа от иллюзий ранних послевоенных годов. Тщательный анализ показал, что в той мере, в какой развиваемая система концепций и принципов может быть определена, она оказывается абсолютно неадекватной. Типы структур, которые можно выражать в терминах этих теорий, просто не те, что должны быть постулированы в качестве лежащих в основе употребления языка, - если стремиться к удовлетворению эмпирических условий адекватности. Более того, характер неудачи и неадекватности таков, что он оставляет мало оснований для веры в то, что все эти подходы находятся на верном пути. Хотя в этом историческом экскурсе много правильного, все же сделанные из него выводы страдают излишней категоричностью. В частности, едва ли можно утверждать, что от всех иллюзий ранних послевоенных годов в США и в европейских странах не осталось никаких следов. Созданная по постановлению правительственных учреждений США авторитетная комиссия ученых опубликовала в г. Многочисленные рабочие группы по машинному переводу были распущены. Но все это вовсе не значит, что машинный перевод канул в прошлое, не оставив после себя никаких следов. Даже если бы вся его заслуга заключалась лишь в том, что он дал отрицательные результаты, то и в этом случае от него остались бы ощутимые следы, так как в науке имеют значение и отрицательные результаты. В действительности же он вовсе не был безоговорочно перечеркнут и отброшен. Как конкретная проблема, машинный перевод преобразовался в проблему перевода с участием машины где машина выступает в качестве помощника [68] человека, выполняя определенные этапы работы в процессе перевода. Работы по машинному переводу служат ныне в качестве основы для построения всякого рода информационно-поисковых и в первом приближении даже информационно-логических систем. Область использования ЭВМ ныне значительно расширилась сравнительно с первыми попытками ее использования в машинном переводе , и совокупность способов и методов ее в лингвистике ныне выделилась в особую отрасль - вычислительную лингвистику computational linguistics. Работы над проблемой машинного перевода оказали свое влияние и на методы лингвистического описания, некоторые из которых когда это им удобно или когда это спасает их от потенциальных неувязок охотно заимствуют оружие из арсенала генеративной лингвистики вроде, например, использования интуитивных, неопределимых категорий. Так же обстоит дело и с проблемой машинного распознавания устной речи. Она вовсе не снята с научной повестки, дня, и над ее решением работает много учреждений по всему свету не отказываясь при этом и от метода спектрального анализа в более его совершенном виде, разумеется. Но дело, конечно, не в машинных переводах и вообще не в конкретных проблемах, поставленных наукой того периода, о котором так мрачно пишет Н. Хомский, сколько в том общем - эмпирическом - направлении, которое характерно для этого периода и лежит в основе решения указанных практических задач. Эмпиризм вовсе не исчез из лингвистики, и если бы исчез, то с чем бы тогда воевать Н. Хомскому - ведь не с тенями прошлого, что явно смешно? Лингвистический эмпиризм преобразовался в так называемое необлумфилдианство. Оно представлено, например, в таких направлениях лингвистического исследования, как стратификационная грамматика кстати, вышедшая из исследований по машинному переводу или тагмемика сохранившая наибольшую верность идеям Л. Блумфилдианство, естественно, тоже стремится идти в ногу с веком, и следы его можно обнаружить даже в лингвистической теории Н. Хомского хотя бы в виде той же склонности к строгим и эксплицитным определениям, которые столь примечательны для Л. Короче говоря, эмпирическая лингвистика не ушла в прошлое, она существует [69] и представляет на современной научной сцене реальную силу. Эмпирическая лингвистика существовала и задолго до Л. Блумфилда, и сам Л. Блумфилд вместе со своими последователями, объединяемыми в блумфилдианство или необлумфилдианство, - всего лишь этапы в истории эмпирической лингвистики. Она, конечно, выходит далеко за пределы США и умеет и рядиться в пышные одежды почтенной научной традиции, и облекаться в защитную броню непробиваемых цитат. Это и придает нынешней борьбе между эмпиризмом и рационализмом такую остроту, масштабность и актуальность. В этой связи отдельные проблемы, вроде машинного перевода или машинного распознавания устной речи, интересны не сами по себе, а тем методическим подходом, который применялся при их разрешении, и еще в большей мере тем, как этот подход распространялся на решение других, в том числе и теоретических, проблем, приобретая характер лингвистического мировоззрения. Хомский в своей борьбе с лингвистическим эмпиризмом сужает его порой до одного блумфилдианства и сопутствующих ему других научных направлений , которое в настоящее время, хотя и представляет наиболее его яркое выражение, все же не покрывает собой всей эмпирической лингвистики во всех ее достаточно многообразных формах. Каким же образом предлагает Н. Хомский строить науку о языке, чтобы предоставить ей возможность искупить свой грех эмпиризма и добиться реальных научных результатов в познании языка? В чем же заключается генеративная теория? Можно только сказать, что удельный ее вес в современной [70] лингвистике таков, что от нее нельзя отмахнуться ничего не значащей скороговоркой к чему склонны некоторые советские лингвисты и пройти мимо нее 9. Ниже по понятным причинам внимание будет сосредоточено лишь на тех наиболее общих положениях теории Н. Хомского, которые образуют ее главное рационалистское зерно. К философской рационалистской ориентации своей лингвистической концепции Н. Именно в картезианской философской традиции видит он истоки своих идей. Правда, с историческим обоснованием рационалистического характера своей теории у Н. Хомского получается не очень гладко. Хомский не довольствуется в своем историческом рассмотрении лишь трудом Лансело и Арно и привлекает довольно широкий круг других картезианских авторов. Ряд рецензентов упрекают в этой связи Н. Хомского в том, что он некорректно пользуется своими историческими источниками. Из этого делается вывод, что идеи Н. Хомского фактически находятся за пределами картезианского философского круга идей. Надо думать, эти упреки в какой-то части справедливы. Хомский действительно довольно свободно и широко толкует понятие картезианской лингвистики, что свидетельствуется, например, и тем фактом, что к ней он пристегивает и чистого кантианца В. Хомский в чем-то и отступает от исторической буквы, то духу рационализма, во всяком случае в его лингвистическом воплощении, он бесспорно остается верен. Можно согласиться с тем, что лингвистический рационализм теории Н. Хомского не очень высокой философской пробы об этом уже говорилось в самом начале настоящего раздела и довольно условен, но не следует забывать и о том, что идеи, если только они живут, способны к постоянным метаморфозам. Хомского представляет, таким образом, добавочный интерес и в этом плане. The History of Linguistics and Professor Chomsky. Philosophy and Linguistics Theory. В самых общих чертах рационалистические реформы Н. Хомский восстановил во всех правах и статус интуитивных критериев в науке о языке. Тем самым он в доминирующей контраверзе американской лингвистики: И на менталистической основе строит свою лингвистическую теорию, хотя и использует строгий формальный аппарат. Как уже указывалось, строгость формальной процедуры он унаследовал от своих учителей - эмпиристов. Но в отличие от эмпирической лингвистики, где эта строгость методической процедуры есть верховный бог, в жертву которому приносится абсолютно все, в генеративной лингвистике она находится в подчиненном положении и служит целям эксплицитного выражения тех основных идей, на которых строится вся генеративная лингвистика. Лингвистика принадлежит к числу тех наук, предмет которых не имеет достаточно адекватного определения как, например, и наука о жизни, которая также не располагает определением жизни. В подобных случаях относительно объекта строится система гипотез, подвергающихся затем проверке на эмпирическую адекватность. Рационалистическая ориентация лингвистической теории Н. Хомского прежде всего заключается в том, что свои гипотезы о сущности языка он согласует с рядом оговорок с теми, которые в свое время высказывались картезианскими философами. Главными из этих гипотез являются следующие:. Естественному человеческому языку в высшей степени свойствен творческий аспект, который и превращает человеческий язык в уникальное явление. Отсюда общее перемещение акцента в лингвистических исследованиях: В своем обзоре картезианской лингвистики Н. Хомский пишет, что ее фундаментальная заслуга состоит в выводе, в соответствии с которым язык в его нормальном употреблении свободен от контроля со стороны независимо идентифицируемых внешних стимулов или внутренних состояний. Его нельзя сводить лишь к практическим коммуникативным функциям, в противоположность, например, псевдоязыкам животных. Человеческий язык есть инструмент свободной мысли и самовыражения. Он располагает конечными средствами, но неконёчными возможностями выражения, ограничиваясь лишь правилами формирования понятий и правилами формирования предложений, а эти последние частично являются принадлежностью отдельных языков, а частично - достоянием всех человеческих языков, т. Декарт пришел к выводу, что изучение человеческого разума ставит нас перед проблемой качества сложности, а не простой степенью сложности. По его мнению, ни один самый сложный автомат, какой бы степени сложности он ни достиг, не способен реализовать ту качественно иную структуру сложности, которая свойственна человеческой мысли. Теория телесного механизма как ныне бихейвиоризм , какой бы совершенной она ни была, не способна объяснить, в частности, нормального употребления языка, как и основных свойств мысли. Соответственно оказывается необходимым обратиться к новому принципу - в картезианской терминологии, наряду с телом, постулировать вторую субстанцию, сущность которой заключается в мысли. Хомский и строит свою генеративную грамматику. Творческий аспект употребления языка в соответствии с картезианской точкой зрения, принимаемой Н. Хомским, характеризуется тремя следующими признаками. Во-первых, нормальное употребление языка инновативно в том смысле, что большая часть того, что мы произносим, совершенно нова и не повторяет того, что мы могли слышать в прошлом. При этом совершенно не учитывается тот бесспорный факт, что число произносимых каждым человеком фраз, которые слушающие воспринимают без всякого труда, исчисляется астрономическими цифрами, и если даже ограничиться только потенциальными моделями построения фраз, то и в этом случае их количество выходит далеко за пределы возможностей механической памяти человека. Именно эта свобода от контроля со стороны стимулов и превращает человеческий язык в инструмент мысли и самовыражения. В-третьих, нормальное употребление языка обладает качествами связанности и соответствия ситуации, которые не допускают никакого механического объяснения. Эти качества человеческого языка вне всякого сомнения обусловливаются тесной связью языка с мышлением, почему им трудно дать языковое определение. Иными словами, ребенок уже на самых первых этапах овладения языком начинает почти безошибочно пользоваться теми выше описанными качествами языка, которые обусловливаются его творческим аспектом. Причем эта способность ребенка к столь быстрому овладению языком во всей совокупности его сложных структур высокой абстрактности не зависит от расы, культуры и пр. Хомского, представляет собой важнейший раздел психологии познания да и психологии вообще. Рецензию на эту книгу см. Хомским вступаем на почву ментализма. Хомского, как было сказано, не во всем верен рационалистским заветам. Таким образом, свой рационализм Н. Хомский использует в первую очередь для борьбы против механистических и бихейвиористских установок эмпирической лингвистики, но, когда это считает разумным и оправданным, готов пожертвовать некоторыми из рационалистских принципов. Пожалуй, более всего картезианская лингвистика известна провозглашением общей универсальной основы всех языков, что составляет третью гипотезу генеративной теории. Этот тезис встречает у некоторых советских лингвистов резко отрицательное отношение на том основании, что общность логического содержания никак не предполагает общности его языкового выражения, а именно это языковое выражение и составляет главный предмет науки о языке. Собственно различие подходов к проблеме лингвистических универсалий обусловливается той альтернативой - язык или языки, - о которой уже говорилось выше. Антагонисты рационалистской идеи внутренней общности всех человеческих языков вовсе не отрицают наличия у них отдельных универсальных черт и, таким образом, не снимают проблемы лингвистических универсалий, но поиски их предлагают осуществлять на эмпирических путях - главным образом через посредство типологических исследований. В свое время Л. Еще ближе к блумфилдовскому положению определение универсалий, даваемое Ч. The Problem of Universals in Language. Хомского иного порядка; их можно назвать дедуктивными универсалиями. Они образуют набор признаков, определяемых в рамках общей теории и независимо от их наличия в том или ином конкретном языке. Они, следовательно, не обязательно присутствуют во всех языках, но зато дают возможность исчерпывающего описания языковых явлений определенного уровня или класса в терминах данного набора признаков. Примером такого универсального набора признаков являются фонологические универсальные признаки числом около двадцати , в терминах которых представляется возможным описать систему фонем любого языка. В генеративной теории выделяются два типа лингвистических универсалий - субстанциональные и формальные. Субстанциональные универсалии - это набор понятий, на основе которых строятся конкретные констатации в лингвистическом описании. Под формальными универсалиями понимаются общие принципы, которые определяют форму правил и способов оперирования ими в грамматике конкретных языков. Лингвистические универсалии генеративной теории отличаются и той ролью, которая отводится им в теории. Таким образом в универсальной грамматике как системе лингвистических универсалий язык встречается с мыслью, почему изучение лингвистических универсалий оказывается одинаково плодотворным как для лингвистических структур, так и для мыслительных структур. Это свое положение о взаимодействии языка и мысли Н. Хомский не просто постулирует - в этом не было бы ничего нового, - но находит ему эксплицитное выражение в той части своей теории, которая трактует о поверхностной и глубинной структурах языка и их отношениях. В самых общих чертах сущность этих структур и их отношений рисуется следующим образом: Продолжая использовать эту терминологию, мы таким образом можем отличать поверхностную структуру у предложения - организацию категорий и фраз, непосредственно связанных с физическим сигналом, от лежащей в основе ее глубинной структуры - также системы категорий и фраз, но более абстрактного характера. Так, поверхностную структуру предложения A wise man is honest Мудрый человек честен можно разложить на субъект a wise man мудрый человек и предикат is honest есть честен. Но глубинная структура будет иной. Она, в частности, извлекает из сложной идеи, которая образует субъект поверхностной структуры, лежащую в основе ее пропозицию с субъектом man человек и предикатом be wise быть мудрым. Теория универсальной грамматики выполняет и другую функцию. Она специфицирует определенную субсистему правил, составляющую общую структуру для любого языка, и совокупность условий - формальных и субстанциональных - которым должна удовлетворять всякая дальнейшая разработка грамматики. Следовательно, теория универсальной грамматики образует схему, в которую должна вписываться всякая конкретная грамматика. Выше приводились высказывания Н. Эти высказывания являются не случайными оговорками, хотя они не определяют исследовательскую программу сегодняшнего дня. В сущности общим введением так же, как и заключением ко всей его теории могут служить следующие его слова: Мы можем только оставить открытым для будущего ответ на вопрос о том, как эти абстрактные структуры и процессы реализуются в конкретных терминах - предположительно в терминах, находящихся в пределах физических процессов, как они ныне понимаются: Как видно из этого, по необходимости общего, обзора генеративной теории, она действительно значительно отличается от установок блумфилдианской традиции, которая для Н. Хомского воплощает всю научную греховность [81] эмпирической лингвистики. Не без основания говорят о том, что Н. Хомский произвел революцию в науке о языке. Впрочем, правильнее было бы говорить если присоединиться к этому утверждению не о том, что Н. Хомский произвел революцию в лингвистике, а о том, что он составил план такой революции, который еще надо реализовать и, очевидно, в процессе реализации подвергнуть значительным коррективам. Такое направление изучения вводит лингвистические исследования в чрезвычайно широкий научный контекст и открывает перед наукой о языке такие перспективы, которые явно пугают многих языковедов, привыкших к уютной скромности теоретических потребностей пестуемой ими науки. Думается, что при этом у Н. Хомского не было такой настоятельной необходимости искать оправдания своей рационалистской устремленности в достаточно далеком прошлом - в картезианской лингвистике. Это оправдание больше оснований искать в задачах, которые ставятся перед генеративной теорией, и в тех объяснительных возможностях устанавливаемых эмпирической проверкой , на которые способна эта теория. Можно сделать предположение, что, обращаясь к картезианской лингвистике и подключая к ней и И. Хомский просто искал достаточно сильных союзников в войне, объявленной им блумфилдианской лингвистике. Но надо отдавать себе отчет в том, что между декларируемой Н. Хомским научной программой и ее фактическим исполнением существует довольно основательный разрыв. Выше указывались три основные гипотезы, лежащие в основе генеративной теории. Так, творческий аспект языка в первую очередь может быть выявлен в деятельности [82] языка у Н. Правда, введение в модель категории глубинной структуры, по замыслу, видимо, представляющей интересы мысли и связанной с поверхностной структурой строгими формальными трансформациями, значительно отличает генеративное описание по сути дела, исчисление от эмпирического описания, скользящего по поверхности языка его поверхностной структуры. Во искупление своих прошлых ошибок некоторые из необлумфилдианцев ныне говорят о необходимости вернуться к рассмотрению причин изменения языка. Но этот вопрос следует ставить в связь с многосторонностью языка. В сущности, никогда не сходил с научной повестки дня вопрос о многофункциональности и многовариантности языка. Обо всем этом хорошо говорит Р. Все, что в этой цитате говорилось в укоризненном тоне о Соссюре, в действительности адресовано Н. Хомский не реализовал рецепта своих картезианских наставников, указывавших, что нормальное употребление языка предполагает соответствие ситуации. Разумеется, было бы неумно требовать от, по сути дела, экспериментальной модели способности решить сразу все проблемы. Но столь же неправомерно не учитывать и того, что при всем при том, что гипотезы, лежащие в основе генеративной теории, ориентированы на действительные качества естественного языка, они не исчерпывают всех его свойств и потенций, и поэтому в первом приближении Н. Linguistics in its relation to other sciences. В nearest, , p. У генеративной модели есть еще одна сторона более общего порядка , которая также заслуживает упоминания. Феномены языка и мыслительной деятельности она стремится описать на основе развитого абстрактного теоретического аппарата - это одно из ее краеугольных положений. Но если иметь в виду конкретные практические задачи а их никогда не следует упускать из виду , то неизбежно надо будет когда-нибудь спуститься с абстрактной высоты и вернуться к земной конкретности. По сути дела, современная наука просто немыслима без нее. Всегда [84] обоснованно обратиться к абстракции в любой ситуации, но при этом никогда не давалось заверения, что тем самым та или иная совокупность практических проблем становится легче разрешимой. Фактически это сейчас и делается в многочисленных прикидках генеративной модели к разным языкам и разным их аспектам. Таким образом и устанавливается, в какой мере теория удовлетворяет эмпирическим условиям адекватности. Бедой всех этих прикидок и проверок, однако, является то обстоятельство, что они в значительной своей части руководствуются эмпирическими представлениями и опираются на еще более усеченную, еще более редуцированную модель языка, чем та, о которой говорилось выше. Здесь мы сталкиваемся с парадоксальным положением. Собственно основным смыслом всей борьбы рационалистской генеративной лингвистики с эмпирической лингвистикой является преодоление предельно упрощенной и предельно редуцированной эмпирической таксономической модели языка, но успехи этой борьбы обычно оцениваются с позиций той же самой эмпирической лингвистики. А у этой парадоксальной ситуации своя существенная особенность: Было бы огромной ошибкой соглашаться с той суженной перспективой лингвистической действительности, которую нам представляет борьба между эмпиризмом и рационализмом в науке о языке. В нее, впрочем, не укладывается, как мы видели, и сам Н. В заключение следует указать, что один из последователей Н. Катц 21 в стремлении быть более католиком, чем сам папа римский, попытался представить генеративную теорию в виде теории познания. Эта попытка, впрочем, ни у кого не встретила сочувствия. Хомский, естественно, не может быть ответствен за не совершенные им поступки. Так же, как и за то, что охотно примысливают ему не всегда сведущие критики и в чем он фактически ни сном ни духом не виноват. Как показывают приведенные замечания, генеративная модель вовсе не бесспорна, далека от идеала и требует значительного совершенствования. Но всякая конструктивная критика, даже если она потребует полной перестройки модели, все же, надо думать, не зачеркнет тех целей, которые ставит перед лингвистической теорией генеративная модель и которые была не способна поставить эмпирическая лингвистика на протяжении своего почти полуторавекового господства. The Philosophy of Language. New-York - London, Более подробно об этом в статье: Язык и общественный опыт к методологии генеративной лингвистики. Для всякой науки является естественным стремление определить свои границы. Определить границы науки - это значит определить направления исследований, их методы и проблемы. Если учесть, что наука не представляет собой закрытой системы, где все раз и навсегда расставлено по своим полочкам, а наоборот, находится в постоянном движении и изменении, то следует признать, что установление жестких границ любой науки невозможно. Между тем по поводу некоторых работ обычно оригинального и нестандартного характера часто приходится слышать суждения, высказываемые в науке о языке с большей или меньшей категоричностью: На каком же основании выносятся такого рода суждения? Основываются ли они на каких-либо критериях или аргументах, которые как будто делают возможным провести четкую демаркационную линию между лингвистикой или нелингвистикой? Надо сразу же сказать, что такие аргументы существуют и к ним достаточно часто прибегают особенно в педагогической [87] практике , хотя они и не всегда принимают явную и предельно законченную форму, может быть, потому, что в своей логически законченной формулировке они выглядят довольно непривлекательно. Разберем эти аргументы последовательно, чтобы достичь возможной ясности в вопросе о том, чем же все-таки лингвистика должна заниматься и чем ей не рекомендуется заниматься. Или вариант этого аргумента: На такого рода утверждения можно с неменьшей категоричностью ответить, что ученый, меряющий современную науку мерками своей далекой молодости, остановился в своем развитии и просто отстал. Это, разумеется, печально и имело бы частный характер, если бы не одно обстоятельство. И в наше время к тому же убыстренными темпами. А развитие предполагает и расширение границ науки, т. Но такой ответ, пусть даже по существу и вполне правильный, все же несколько упрощает положение вещей. Действительно, подлинного ученого характеризует и большая терпимость, и здоровая доля скептицизма к собственным теориям, того самого скептицизма и неудовлетворенности, которые заставляют его все заново и заново пересматривать и совершенствовать эти теории. Одно поколение ленинградских и московских студентов передает как своеобразный завет другому поколению почти легендарный рассказ о том, как Л. Щерба, прочтя первые три лекции по своему курсу, на четвертой лекции заявил: Сколько противоречий, вызванных постоянным устремлением вперед, можно обнаружить и в часто публиковавшихся И. Бодуэном де Куртенэ программах его лекций по языковедению и в его теоретических работах. С каким вниманием А. Мейе отнесся к работам Н. Марра, стремясь обнаружить в них рациональное зерно, несмотря на то, что они опрокидывали все, что А. Мейе исповедовал всю жизнь. И в наше время наши старшие современники - М. Бенвенист, воспитанные в традициях французской школы, или Е. Фогт с той же неуемностью мысли стремятся постигнуть все новое, появляющееся в науке. O языке, и используют зрелость своего суждения, свой опыт и свой талант, чтобы не просто рабски и ученически затвердить азы этого нового, но и дать блестящие образцы применения тех же структурных и семиотических методов к изучению естественного языка, социолингвистического подхода к изучению коммуникативных систем животных и пр. И таким примерам - несть числа: Впрочем, даже и тогда, когда мы, казалось бы, имеем дело с возрождением в новом терминологическом [89] обличье давно известных проблем, рядом со старым всегда возникает и новое. Это можно показать на примере психолингвистики и социолингвистики. Позднее возникла психология речи 2 , в качестве особого раздела, затем вошедшая в состав общей психологии. Но ни психологизм в языкознании, связанный с отождествлением психологических и лингвистических категорий или с подменой лингвистических категорий психологическими, ни психология речи, изучающая психические механизмы речевой деятельности, хотя они в какой-то мере и инкорпорировались современной психолингвистикой, не составляют ее действительного сегодняшнего содержания. В последнее время психолингвистика испытывает воздействие генеративной лингвистики и с ее позиций решает такие проблемы, как усвоение ребенком языка, постулирование врожденной языковой способности, определение степени абстрактности языковых структур и их психологических ограничений и т. Die Probleme der Sprachpsychologie. Точно так же обстоит дело и с социолингвистикой. Значение социального фактора для языка и его развития давно было осознано лингвистикой, и в качестве эпиграфа к той главе истории лингвистики, которая занимается этой проблемой, можно поставить знаменитые слова Я. Огромную практическую и теоретическую работу проделало советское языкознание особенно в первые десятилетия в области языкового строительства, социальной диалектологии и социологии языка. Опираясь на опыт советского языкознания и как бы интерполируя его в будущее, акад. Жирмунский следующим образом определяет задачи социальной лингвистики: Социальную дифференциацию языка классового общества на определенной ступени его исторического развития у данного общественного коллектива в данную историческую эпоху ;. Марксизм и социальная лингвистика. Жирмунским, то ими нельзя ее замкнуть, и, говоря о социальной лингвистике в узком смысле, необходимо сказать и о социолингвистике в широком смысле. Помимо всего прочего социальный фактор не исчерпывается классовой дифференциацией и общественными формациями. Вне всякого сомнения, к социолингвистике в широком смысле относятся и хорошо известные советскому языкознанию вопросы языкового строительства, и двуязычие, и обусловленные социальными событиями смены языков, и общественные табу, и лингвистический этикет, и отношения между культурными и лингвистическими моделями, и так называемое языковое планирование и еще многое другое. Марра держалось на социальном факторе и представляет яркий пример однозначного, узкого толкования [91] широкого круга проблем теоретического языкознания. Таким образом, говоря о социолингвистике в широком смысле, ее, видимо, следует определить как дисциплину, занимающуюся рассмотрением лингвистических фактов, структур, моделей и процессов в широком социальном контексте. Поступательное развитие науки о языке, включение в нее все новых и новых проблем, обогащение новыми методами и переформулирование старых задач вместе с тем обладают одной чрезвычайно важной особенностью, которую, следует думать, разделяют далеко не все науки: Разумеется, старые методы не топчутся на месте и совершенствуются, старые проблемы обогащаются фактами и получают оригинальные новые разрешения, но при всем при том они остаются в общем и целом в пределах своих прежних границ. Таким образом, если, например, внимательно приглядеться к современной лингвистике в ее, так сказать, синхронном плане, то мы обнаружим активно работающих представителей самых различных методических школ и направлений, возникновение которых относится к самым различным хронологическим периодам последнего столетия. С полной ответственностью можно заявить, что весь ее материал за исключением половины первого тома, но с включением В. Гумбольдта в одинаковой степени принадлежит как истории, так и современности. А вот еще пример. Лингвистику США принято рассматривать как главного поставщика авангардистских методических направлений. Но что же показывают факты? Оказалось, что во всем мире существует всего около лингвистов-исследователей занимающихся обычно и преподавательской работой в учебных заведениях университетского типа. В США числится лингвиста работает в самих США и за их пределами. Из всего этого числа только человека используют структурные методы анализа языка. Ознакомление с этими источниками показывает, что конечно, судя лишь по названиям преобладающее их количество должно быть отнесено к так называемой традиционной лингвистике. A Bibliography of American Doctoral Dissertations in Linguistics: Гум-больдтианство породило в современной лингвистике неогумбольдтианство, блумфилдианство-необлумфилдианство, ментализм-неоментализм, а Н. Хомский углубился еще дальше и, как он сам пишет, стремится в своей генеративной лингвистике возродить идеи картезианской лингвистики другое дело, насколько это ему удастся. Мораль всех этих историй такова. Лингвист, делающий решительные заявления относительно того, что является лингвистикой и что - нелингвистикой, берет на себя огромную ответственность. Он не должен при этом руководствоваться лишь своим опытом. Он не имеет права судить настоящее, апеллируя к прошлому, так же, как и отрицать последнее. Такие вопросы не решаются единолично а если и решаются таким образом, то для себя, а не за других. Но не решаются они и простым голосованием. Правда науки добывается коллективными усилиями и разными путями одновременно, а путями этими являются не только те, которые нанесены на учебные карты, но также и те, которые еще не обозначены на них и апробируются заново. Но все это, впрочем, присказка, и притом самого общего порядка. Сказка же уже более специального характера начинается. Следующий аргумент обычно выражается так: Вокруг этого аргумента в пылу горячей полемики было много наговорено и столь же много напутано. И прежде чем разобраться во всем этом, надо установить, какими же категориями здесь оперируют. По меньшей мере тут речь идет о двух далеко не однозначных категориях - об общенаучных принципах и о специальных методах. Покажем различие этих категорий на конкретных примерах. Какой метод мы, не рискуя встретить возражений, можем назвать бесспорно лингвистическим? Но он вовсе не специально лингвистический и вовсе не метод. Это - типичный общенаучный принцип, на котором с определенного времени стало основываться и языкознание, наряду с многими другими науками, и притом отнюдь не первым. Мейе как бы продолжает: Предмет, деление и метод науки о языке. Очень нетрудно было бы привести из нашей лингвистической литературы примеры утверждения того, что структурализм - также собственно лингвистический метод, хотя и не очень доброкачественный. Иногда все эти утверждения принимают весьма пикантную форму: В действительности же речь может идти лишь об едином общенаучном принципе, который не знает никаких различий между структурным и структуральным, широко используется во многих науках и в пределах одной науки как и все прочие общенаучные принципы , допускает многообразное воплощение в системе неоднозначных специальных приемов методов. Следовательно, если и выступать против структурализма в языкознании, то надо выступать не против самого общенаучного принципа, зарекомендовавшего себя при применении его в других науках 10 , а против возможности его использования в лингвистике отрицая тем самым, что язык представляет структуру , либо против тех его воплощений, которые предпринимаются различными школами лингвистического структурализма и отдельными лингвистами Общенаучные методы выступают обычно не в одиночку, а в комплексах, характеризующих отдельные периоды в развитии науки. Структурный принцип также один из тех, которые в своей совокупности образуют так называемую вторую научную революцию, когда на смену одному комплексу общенаучных принципов встает другой что, разумеется, представляет весьма сложный процесс. Можно было бы показать на конкретных примерах, как развертывается борьба новых общенаучных принципов со старыми на лингвистическом фронте, как постепенно происходит проникновение новых принципов в науку о языке приводя с собой и новые проблемы , но это увело бы изложение далеко в сторону и к тому же об этом уже говорилось выше. Здесь они упоминаются лишь в той связи, чтобы показать, что общенаучные принципы к которым относится и сравнительное и историческое изучение в силу того, что они не принадлежат только лингвистике, а являются общенаучным достоянием, не могут использоваться в качестве критерия разграничения между лингвистическим и нелингвистическим, между лингвистикой и нелингвистикой. Ссылаться на сравнительно-исторический принцип, чтобы отграничить лингвистику от всего чуждого ей, столько же оснований, сколько использовать для этой цели принцип детерминизма который, кстати говоря, неразрывно связан со сравнительно-историческим принципом. Можно сделать предположение, что значительно более верную основу для проведения процедуры разграничения между лингвистикой и нелингвистикой напоминаю, что речь при этом идет лишь о разборе второго аргумента образует категория специальных методов как совокупности рабочих приемов, направленных на решение определенной задачи. К этой категории, видимо, можно отнести метод реконструкции, применяемый в компаративистике, метод диалектографии, ареальный метод и метод изоглосс , метод сопоставительного изучения, метод типологического изучения языков, метод дистрибуционного анализа, трансформационный метод и т. Действительно, многие из этих специальных методов настолько тесно спаяны с лингвистикой как, например, метод реконструкции , что вне лингвистики не мыслятся. И тем не менее и они не дают в руки лингвиста верного оружия, чтобы отбиться если он ставит перед собой такую задачу от нелингвистической нечисти. Дело [96] в том, что данная категория весьма неоднородна в отношении своей лингвистической исключительности. Так, среди прочих специальных методов лингвистического исследования прочное место заняла экспериментальная фонетика. Но чем она по своим методам отличается от прочих методов, принятых вообще в акустических исследованиях? В какой степени она опять-таки по своим методам принадлежит лингвистике и в какой - физике? И это, конечно, далеко не единственный случай. Насколько лингвистическими, например, являются методы типологического или сопоставительного изучения языков? Дело усложняется еще и тем, что многие почтенные методы с вполне установившейся лингвистической репутацией идут на объединения, явно марающие чистоту их лингвистической родословной. В качестве примера можно упомянуть о так называемой стилостатистике, занимающейся изучением стилистических категорий посредством статистических методов, или о глоттохронологии, использующей те же статистические методы для решения вопросов, которые связаны с датировкой расчленения первоначального языкового единства, т. Весьма подозрительна лингвистическая природа и методов внутренней реконструкции пополнивших арсенал традиционных рабочих приемов компаративистики , которые опираются на относительную хронологию и по отдельным хронологическим срезам в пределах отдельных языков с учетом внутренних отношений между отдельными их элементами выявляют архаизмы и инновации. Макаев, - это период поисков и экспериментирования, период синтезирования исследовательских приемов, близких и далеко отстоящих от лингвистики, Но если эту характеристику ограничить лишь современным языкознанием, то тем меньше оснований лингвистам, принадлежащим хотя бы только по своим внешним экстралингвистическим признакам современности, козырять 1методическими аргументами для проведения демаркационной линии между лингвистикой и нелингвистикой. Современное состояние общего языкознания и соотношение сравнительной, сопоставительной и типологической грамматики. Но путаница, затеянная разбираемым аргументом, не исчерпывается собственно методическими вопросами. Нередко она поднимается на еще большую высоту и обращается уже к проблеме адекватности индуктивных и дедуктивных методов в лингвистическом исследовании. Это действительно большая и важная проблема, которая включает в себя и такие частные проблемы, как место математических методов в лингвистическом исследовании, правомерность построения и использования формальных моделей как объяснительных моделей языка и многое другое. При обсуждении критериев разграничения между лингвистикой и нелингвистикой - и особенно на уровне используемых методов - никак нельзя обойти молчанием эту большую проблему, но и много места не представляется возможным уделить ей здесь. Будем условно исходить из одного из возможных ответов на вопрос о предпочтительности того или другого метода в лингвистике но если говорить честно, то это далеко не условный ответ: Соответственно этой установке делается и вывод: Как можно оценить этот ответ? Вообще-то говоря, [98] науки, и в частности науки, использующие эксперимент, редко работают одним методом - индуктивным или дедуктивным - и обычно на разных этапах создания теории последовательно чередуют их. Отвечая на приведенные выше слова Л. Формулирование обобщений, полученных посредством индуктивных исследований, приводит к гипотезам более высокого уровня, на основании которых в свою очередь можно дедуктивным путем получить дальнейшие обобщения. Таким образом, на формулированный выше условный ответ можно в самом общем виде возразить так: В процедуре чередования индукции и дедукции можно начинать либо от индуктивных данных как это описывает Дж. Гринберг в приведенной цитате , либо от дедуктивно построенной теории как это теперь часто делается и в лингвистике. Надо сказать, что и в этом последнем случае мало что меняется в общей процедуре научного исследования. Даже и тогда, когда первоначально дедуктивно строится абстрактная теория, она строится применительно к определенному объекту. Он был вызван несовершенствами старых способов преимущественно морфологических классификаций, обладающих значительной долей субъективизма при установлении набора классификационных признаков, в результате чего одни и те же языки при разных наборах признаков оказывались в разных классификационных группах хотя все они определялись по морфологическим признакам. Совершенно очевидно, что такая формальная модель языка-эталона есть модель языка, а не, скажем, обряда бракосочетания, хотя эта ориентированность модели не всегда находит эксплицитное выражение. Метод моделирования нередко сочетается с аксиоматическим методом, при котором устанавливают правила операций с неопределимыми единицами. Типичным примером формальных построений на основе аксиоматического метода может служить генеративная грамматика Н. Она оперирует такими единицами, как предложение, именная группа, глагольная группа, глагол, имя и т. Но и генеративная грамматика не смогла отмахнуться от индукции, выступающей в ней в виде эмпирической адекватности теории , которую не спрячешь ни в какой карман. Характерно, что критика генеративной лингвистики проходит главным образом как раз по линии этой эмпирической адекватности и неспособности теории охватить достаточно широкий круг фактов и явлений языка Хомского, - это математическая система, которая строится на основе генетического метода. В обоснование этого утверждения он приводит характеристику аксиоматического и генетического или конструктивного методов, данную С. При генетическом подходе отправляются как от исходного от некоторых налично данных объектов и некоторой системы Допустимых действий над объектами. Наконец, обращение к дедуктивным методам может диктоваться соображениями удобства описания и анализа или быть обусловлено задачами исследования. Так, например, обстоит дело с проблемой лингвистических универсалий. Установление дедуктивным образом набора универсальных языковых категорий представляется более кратким путем, нежели путь обследования абсолютно всех реальных языков. А теория лингвистического описания, изложенная в абстрактных терминах, с самого начала задает основу для систематизации констатации, выражающих лингвистические универсалии. Дедуктивный путь изучения лингвистических универсалий вовсе не исключает и другого пути - индуктивного, и в связи с этим заявление С. Гринберга, посвященные индуктивным поискам лингвистических универсалий, никак не назовешь малоэффективными Current Trends in Linguistics, vol. The Hague - Paris, Естественным образом пригодность и адекватность тех или иных методов, в том числе и тех, которые покоятся на дедуктивных предпосылках, лучше всего проверять исследовательской практикой. Однако иногда вопреки этой практике, а порой и до практической проверки вопросы доброкачественности методов нередко переносятся в иную плоскость - философскую. Философская оценка метода исследования всегда уместна при условии, что она не подменяет собой специальных аргументов в специальной области и корректна. К сожалению, оба эти условия не всегда соблюдаются и особенно тогда, когда речь идет о применении в лингвистике дедуктивных методов. Для примера обратимся- к статье Ф. В статье не раз и не два говорится о том, что расширение репертуара методов вполне правомерно и что новые методы способствовали уточнению ряда традиционных категорий и даже возникновению новых. Но вместе с тем - и тут автор переходит уже на философский уровень - они недоброкачественны по самой своей методологической природе. Разрешение этого очевидного противоречия, видимо, надо искать в совете: Степени абстракции могут быть самыми различными, однако при любой степени абстракции языковед остается языковедом только в том случае, если он не отрывается от реальных свойств языка во всей их сложности и противоречивости. Сами дедуктивно-абстрактные схемы, построенные из выдвинутых самим же исследователем конструктов, не могут являться источником знаний о языке. Всякое научное познание языка должно отправляться от реально существующих языковых фактов. Филин рисует совершенно апокалиптическую картину того положения, которое возникло в результате засилья структуральных методов: Наблюдается чрезвычайная легкость перехода от операций над одним языком к операциям над другими языками. Получается так, что важны только сами эти операции, а не изучаемые языки. Как следствие такого легкомысленного подхода к своей специальности является отсутствие профессиональных знаний и уход от действительности со всеми вытекающими из этого последствиями Выше уже говорилось о действительных взаимоотношениях, [] существующих между дедуктивными методами и эмпирическими данными. Но данное рассуждение ведется на философском уровне, ставящем в упрек современным лингвистическим методам их субъективность, отрыв от реальных фактов языка и в конечном счете идеализм. И поскольку это рассуждение ведется на философском уровне, то вполне правомерно предоставить слово советским философам. Итак, сначала о роли субъективного фактора в исследованиях в первую очередь в прикладных и эмпирических науках. Вот что пишет по этому поводу акад. Будучи предельно упрощенным, такой материализм отрицает за человеческим сознанием за идеальным какое-либо значение, поскольку оно, дескать, есть лишь отражение внешнего мира, а потому не содержит в себе ничего, кроме того, что существует в этом внешнем мире. Высказываемые при этом рассуждения крайне примитивны, а выдвигаемые доводы наивны и несостоятельны. Адрес этой филиппики очевиден. К вопросу о методологической сущности применяемых в лингвистике новых методов. Последовательно указывая на эти общенаучные тенденции, П. Копнин среди прочих называет и следующие:. Соотношение фундаментальных и прикладных наук.
Москва Санкт-Петербург Архангельск Барнаул Белгород Владивосток Волгоград Воронеж Екатеринбург Иркутск Казань Калининград. Киров Краснодар Красноярск Курск Махачкала Нижний Новгород Новосибирск Омск Пермь Ростов-на-Дону Рязань. Самара Саратов Смоленск Ставрополь Томск Тюмень Уфа Хабаровск Челябинск Якутск Ярославль. Курсы Тренинги и семинары МВА Второе высшее Магистратура Аспирантура Статьи Новости Дни открытых дверей. Программа предназначена для студентов с различным базовым образованием, бакалавров и магистров, интересующихся методами анализа языка, междисциплинарными подходами в изучении языка и документировании малых языков. Нашими приоритетами является типология, исследование малых языков, социолингвистика и русистика. Курсы читают преподаватели Школы лингвистики. Основной язык преподавания — английский. О программе Отзывы Вопросы Контакты. Форма обучения Форма обучения. Дополнительная информация Обучение ведется на английском языке. Описание программы на сайте учебного заведения. Факультет гуманитарных наук НИУ ВШЭ Стоимость: Департамент иностранных языков НИУ ВШЭ Стоимость: Факультет права НИУ ВШЭ Стоимость: Факультет коммуникаций, медиа и дизайна НИУ ВШЭ Стоимость: Факультет бизнеса и менеджмента НИУ ВШЭ Стоимость: Факультет мировой экономики и мировой политики НИУ ВШЭ Стоимость: Факультет экономических наук НИУ ВШЭ Стоимость: О том, как получить образование мирового уровня в регионах России. Учебным заведениям Размещение рекламы Правовая информация. Срок обучения 2 года. Экзамены Конкурсный отбор портфолио.
Сколько ехатьот казанидо нурлат
Омская кадастровая палата
Расписание поездов челябинск астана
Метод латерального мышления
Пассивный трехполосный фильтр kemo m016 инструкция